Опасности, подстерегающие капитализм

 

Реалии нашего времени показывают, сколь наивны и беспочвенны попытки уместить рыночное хозяйство, т.е. экономику и капиталистический способ производства в прокрустово ложе жестких формулировок. Капитализм оказался не музейным экспонатом, а крайне подвижным, динамичным и стремительно развивающимся явлением культуры. Не удивительно, что представления о нем, преобладавшие до середины XX столетия, нынче безнадежно устарели. Сейчас к упоминаемым Марксом торговому, денежно-кредитному и промышленному капиталам как бы в насмешку над теорией вождя мирового пролетариата, его «законом» абсолютного и относительного обнищания рабочего класса добавился капитал акционерный, а к «классическим» рынкам спроса, предложения, рабочей силы и орудий производства добавились рынки интеллектуальной собственности и информации. И кто возьмет на себя смелость пророчествовать, что на этом поступательное движение капитализма иссякло окончательно и бесповоротно? Ведь с каждым днем он все увереннее выигрывает у социализма одно сражение за другим. Но глубоко ошибётся тот, кто будет считать, что социализм опустил руки и дни его сочтены. Эта гидра пустила множество побегов, некоторые из которых внедрились в организм капитализма в качестве «ассоциированных членов». (Эволюция не строит новое на развалинах старого, она настраивает первое над вторым, которое становится составной частью первого.) В определенном смысле эти побеги представляют собой «пятую колонну» социализма. Монополизм и бюрократия относятся к наиболее колоритным представителям этой когорты.

Бюрократ – «это звучит гордо». Бюрократ – универсальный персонаж, столь же древний, как само государство. Он, в сущности, возник одновременно с цивилизацией. Он – древнеегипетский писец, вавилонский жрец, китайский управляющий, придворный европейского монарха. Он – серый кардинал социализма, неотъемлемый элемент государственной машины, он сам едва ли не есть государственная машина, обслуживающая… иерархическую вертикаль власти. Он осуществляет функцию посредника или передаточного звена между «верхами» и «низами» общества в режиме однонаправленной или «полупроводниковой» связи. Он доносит волю «верхов» до сознания «низов» и контролирует исполнение этой воли, не забывая, разумеется, о собственных интересах. Было бы странным в этой связи ожидать от него приверженности идеям свободного рынка. Но другого средства связи в направлении «сверху вниз» между властными структурами государства (как авторитарного, так и демократического) и гражданским обществом не существует. Поэтому проблема состоит не в том, чтобы раз и навсегда избавиться от услуг бюрократа, а в том, чтобы свести к минимуму негативные последствия его деятельности, когда она перестает считаться с интересами общества, преследуя лишь собственные цели.

Разрушительные проявления эгоизма бюрократа в сфере рыночных отношений слишком хорошо известны, чтобы им стоило уделять здесь особое внимание. Тем не менее, один аспект этой проблемы все же заслуживает упоминания. Я имею в виду вопрос о социальной справедливости, которым демагогически манипулирует бюрократия для достижения своих корыстных целей. В республиканском обществе бюрократия никогда не выступает от своего имени. Она предпочитает маскироваться либо под Прометея, либо под Христа. Она выставляет себя поборником корпоративных интересов: государства в целом, работников того или иного производства или сферы услуг и т. д. Она грудью встает на защиту социально незащищенных «масс»… чтобы из урываемого ею для «обездоленных» куска общественного пирога наибольшую долю оставить себе, любимой. За труды! Ведь забота об общем благе должна вознаграждаться… по справедливости, не так ли? Такое вот такое «подвижничество» дорого обходится и рынку, и обществу. Оно оборачивается:

- деморализацией предпринимательского корпуса;

- нравственной девальвацией всех участников производства и обращения;

- увеличением доли теневого и подпольного бизнеса за счет нормального бизнеса и в ущерб ему;

- ростом безработицы;

- падением рентабельности и эффективности производства.

Независимо от того, в какой мере сознает бюрократия свою роль в рыночных отношениях, ее групповой эгоизм, так или иначе, тормозит развитие экономики. Ее страшит открытая честная конкуренция. Ее стихия – закулисные игры, интриги, подковерная борьба. К тому же она не может смириться с утерей привилегий, которыми пользовалась при социализме. Поэтому не исключено, что бюрократия даже не отдает себе отчет в том, что ее инстинкты жаждут и способствуют реставрации нерыночного, авторитарного хозяйства. Ее рефлексы требуют восстановления условий, при которых она обладала бы правом устанавливать «правила игры» либо влиять на них. Таким образом, присущая ей общинно-коммунальная психология выдает ее принадлежность той социальной среде, которая ощущает себя не единоличным, но групповым лидером общества.

Другой тип лидерства, единоличный, воплощает в себе олигарх – еще один «агент» социализма в рыночном хозяйстве. Деструктивная роль монополий в экономике известна настолько хорошо, что первый антитрестовский закон, призванный нейтрализовать негативные последствия экономической деятельности крупных корпораций, был принят в США еще в 1890 году (закон Шермана). С тех пор антитрестовское законодательство на Западе постоянно совершенствуется, что не мешает, правда, образованию там сверхкрупных транснациональных компаний, и финансово-промышленно-информа-ционных конгломератов. И все же читатель может быть удивлен высказываемым нами мнением о существовании прямой связи между стратегией монополиста, олицетворяющего, казалось бы, торжество свободы индивидуального предпринимательства, и социалистическими традициями. Ведь именно он, герой рыночной игры, как никто другой, знает истинную цену частной собственности. Он истово служит именно ей, а не социалистической собственности. Дело, однако, не только в том, что успех монополиста означает удар по конкуренции со всеми вытекающими последствиями. Дело еще и в том, что он как победитель выводит из зоны конкурентного рынка своих наследников. А это ведет к непрерывному росту доли населения, паразитирующей на ренте, теряющей предприимчивость и энергию действия. Это ведет к моральному старению общества в целом, к накоплению «генетического мусора» в человеческой популяции.

Анализируя эволюцию социальных институтов в США, Ф. Ландберг приходит к выводу, что «если Карнеги, Рокфеллер, Дюпон, Вестингхауз, Форд и другие магнаты XIX века и делали что-либо для страны, то их наследники не сделали ровно ничего. Теперь, для того, чтобы получить… громадное состояние, они должны просто сесть и выслушать завещание». Обладатели этих состояний уже образовали элиту, «противостоящую всему остальному миру… Она руководствуется стремлением: 1) удержать свои богатства и власть; 2) умножить по возможности богатства и усилить власть; 3) использовать все достижения современной науки, техники и политики для удержания и упрочения своей власти».[155] В результате, вопреки заверениям пропагандистов истеблишмента, монополист вырождается в опасно близкое подобие феодальной знати в худших ее проявлениях. Причем, к удивлению цитируемого автора, ностальгической склонности к сословно-иерархическим традициям подвержены, по существу, все слои населения Америки, славящейся своими демократическими убеждениями. Чего же в таком случае ожидать от Старого Света? Гидра социализма терпеливо ждет своего часа. И она может его дождаться, поскольку тенденции, обнаруженные в 60-х – 70-х годах, не только не ослабляются, но даже усиливаются.

 

 

Глава VI. Политические реалии гуманизма

Генезис античной демократии

Демократия – худшая форма правления, если не считать остальных.

У. Черчилль

В предыдущих разделах говорилось о том, что идеи частной собственности и рыночного хозяйства (экономики) возникли из гуманистического миропонимания, стремящегося уравнять в правах интересы индивида и социума. Еще раньше, чем в Греции, эти идеи возникли в Месопотамии, где они, однако, не смогли дать жизнеспособных всходов, – помешала откровенно враждебная политическая среда. Зрелая, умудренная опытом восточная деспотия довольно быстро распознала в учреждении частной собственности угрозу собственному существованию. Гораздо более благоприятный климат для ее развития сложился в греческом мире. Падением крито-микенских режимов сама судьба, казалось, расчистила ей путь, охранять который взялась… демократия – другая производная гуманистического менталитета. В «темные века», последовавшие за гибелью ахейских царств, в коллективном сознании эллинов произошел необъяснимый сдвиг: они отказались от идеи верховной власти, которая служила основополагающим принципом формирования государственности всех восточных цивилизаций. (Кстати говоря, все тот же восточный принцип служил матрицей для «отливки» германских и славянских монархий средневековой Европы). Неизвестно, по какой именно причине, но (вероятно) в VIII в. до н.э. афинская община отказывается признавать над собой власть царя-басилея. Его место фактически упраздняется. Управление общиной сосредоточивается в руках ареопага – совета, состоявшего в то время из родовых старейшин.

Была ли добровольной сдача последним из басилеев своих полномочий? Очень сомнительно, если судить по тому множеству претендентов, которые позже пытались узурпировать “свято место”. Греки называли их “тираннами”, не обладавшими соответствующими правами ни по наследству, ни по воле большинства избирателей – народа. Следовательно, низложение басилея, вероятнее всего, было принудительным. Но время не сохранило для нас ни сценария, ни имен участников этого в высшей степени драматического эпизода великой истории борьбы за демонтаж авторитарной системы. Внешне это развитие могло восприниматься как движение вспять, как возврат к коммунистическим, родоплеменным формам общественного устройства. На самом деле происходило нечто из ряда вон выходящее – велся поиск возможностей создания нетрадиционной, несоциалистической модели цивилизации. Вполне очевидно, что никакого изначально заданного плана действий или ясно видимой конечной цели у афинян быть не могло. Но их вполне заменяла путеводная звезда – идея достижения оптимально дозированной независимости индивида от общества. Решение этой проблемы они нашли в принципе равноправия всех граждан Афин – в исономии.

Первый шаг, предпринятый в этом направлении, особой оригинальностью не отличался. Афинянам внушили, что лучшим выходом для всех будет передача всей полноты власти достойнейшим – коллегии из 9 архонтов (начальствующих), которых, разумеется, следовало избирать из среды старинной родовой знати – эвпатридов. Народному же собранию (экклесии) отводилась роль пассивного наблюдателя. Выгоды «для всех», как и следовало ожидать, не получилось. «Начальствование» архонтов грешило многочисленными злоупотреблениями и, прежде всего, на почве частной собственности. Благодаря их прямому попустительству имущественное и социальное расслоение в городе стремительно нарастало. Богатые богатели, бедные беднели. Возмущение народа (демоса), состоявшего, главным образом, из земледельцев и ремесленников, грозило вылиться в гражданскую войну. Напряжение разрядили реформы Солона, основательно урезавшие политические привилегии аристократии. Он заложил первый камень в сооружение, которое позже будет именоваться народоправием (демократией), тем, что ввел имущественный ценз. Поскольку за основу ценза был принят доход с земли, политические права и привилегии стали зависеть не от принадлежности к роду, а от размера частной собственности, т.е. личных качеств гражданина – производителя материальных благ. (Смешно сказать, но высший ценз, превышал низший всего в 3-5 раз.)

Вторым камнем в здании демократии можно считать возвышение роли народного собрания, взявшего на себя полномочия важнейшего государственного органа. Отныне политическая система Афин целиком подчиняется идее народного суверенитета. Теперь ключевые вопросы войны и мира решало только народное собрание, в котором могли участвовать все афинские граждане, достигшие 20 лет, независимо от их имущественного положения. Собрание созывалось примерно каждые десять дней. Повестка дня была заранее известна. Обсуждения касались ассигнований на военные нужды, строительство флота и общественных сооружений, продовольственное снабжение. Выслушивались посольства союзников и других государств, заключались и расторгались договоры о союзе. Избирались высшие должностные лица и принимались отчеты об их деятельности. Решались вопросы награждения или лишения отдельных лиц афинского гражданства. Наконец, издавались законы и декреты.

«Текст нового закона, а также законов, которые отменялись им, выставлялся для всеобщего ознакомления. Затем, после выступления автора законопроекта в его защиту, Собрание назначало комиссию из числа народных судей для изучения вопроса о целесообразности принятия нового закона. Обсуждение законопроекта происходило как бы в форме судебного процесса. Окончательное решение выносило Собрание. Но и после принятия нового закона автор его в течение года мог быть привлечен к ответственности по обвинению в том, что предложил закон, противоречащий демократической конституции и существующим законам. Против него возбуждался специальный «иск о противозаконии» (графе пораномон). В случае признания иска справедливым, автору законопроекта грозило суровое наказание вплоть до лишения его гражданских прав. Эти меры предосторожности были направлены против попыток протащить с помощью ложных доводов законы, ослаблявшие демократический строй… При принятии решений применялось как тайное, так и открытое голосование. Открыто голосовали путем поднятия рук (хейротонии). Тайное голосование применялось при рассмотрении вопросов, касавшихся отдельных лиц… Рассматриваемые вопросы тщательно обсуждались, каждый участник собрания мог выступить со своими соображениями. Существовала свобода слова, и ораторам разрешалось подвергать критике любые мероприятия в области внутренней и внешней политики. Право выступить имел каждый гражданин, присутствовавший на собрании» (История древнего мира. Т.2. Расцвет древних обществ. М.: Ред. вост. лит., 1982, с.183.). Гражданские права афинян формулировались в виде четырех «исо». Исономия гарантировала равенство перед законом. Исегория защищала их свободу слова. Исополития позволяла занимать любую должность. Исотимия обязывала всех граждан участвовать в общественной и политической жизни полиса.

При этом права и воля народа выражались не только непосредственно, но и законодательно. А слова: «Совет и народ решили», с которых начинались все постановления Собрания, не оставались пустой формальностью или лицемерным лозунгом. Выборы должностных лиц, связанных с государственными финансами, и военных происходили открытым голосованием. Остальные должности замещались по жребию, поскольку все граждане считались одинаково достойными любой ответственной должности. Однако на заключительном этапе избирательной процедуры совершалась официальная проверка лиц, претендующих на занятие общественных должностей (доксимация). Непосредственно перед выборами кандидат сообщал подробную информацию о себе и своей жизни. И лишь затем, после прений со свидетелями, вопрос выносился на голосование. Полномочия всех должностных лиц были четко оговорены, а по окончании срока полномочий (как правило, не превышавшего одного года) они должны были отчитаться о проделанной работе. Афинское законодательство продемонстрировало возможность отстранения должностного лица от обязанностей в случае, если до истечения срока народ выразит ему свое недоверие. (Процедура импичмента, как видим, вовсе не есть изобретение нашего времени).

Третьим камнем в здании демократии явилось учреждение Солоном демократического Совета четырехсот (буле), ведавшего вопросами управления в промежутках между народными собраниями. В функции Совета кроме руководства текущими делами входила подготовка вопросов, подлежавших рассмотрению в народном собрании. Совет составлял предварительный проект решения, который мог быть принят или отвергнут народным собранием. Решение, принятое без предварительного обсуждения в Совете, считалось противозаконным. При текучем составе и большой численности участников народного собрания нельзя было рассчитывать на детальное и деловое обсуждение там политических вопросов. Участие Совета в их подготовке должно было предохранить от принятия необдуманных и вредных для демократии решений… При сравнительно небольшом числе афинских граждан (30-40 тыс.) и том, что членом Совета можно было быть только дважды, почти любой афинянин хотьраз в жизни участвовал в деятельности этого важного политического органа ” (Там же, с.184.).

Четвертым камнем, которым Солон укрепил здание демократии, послужило введение специального органа судебной власти – суда присяжных (гелиэи). Суд присяжных состоял из 6 тыс. человек, избиравшихся по жребию, и был разделен на 10 частей, ежемесячно сменявших друг друга. “Судьями могли быть все афинские граждане, достигшие 30-летнего возраста, если они не были государственными должниками. Во избежание подкупа судей дела между отдельными комиссиями распределялись по жребию. Афинский суд не знал ни прокуратуры, ни адвокатуры. Как истец, так и ответчик должны были сами защищать свои интересы. В то же время был широко распространен обычай составления судебных речей, и обвинительных, и оправдательных, специалистами – профессионалами этого дела, логографами. Речи выучивались затем их заказчиками наизусть и произносились на суде. Судебный процесс велся гласно, был основан на принципе состязания сторон, допускал свидетелей и предъявление вещественных доказательств. Решение принималось тайным голосованием, простым большинством голосов. Оно было окончательным и обжалованию не подлежало…

Кроме судебных функций гелиэе принадлежала еще одна важная функция – право утверждать законы. По афинским обычаям закон, принятый в народном собрании, не имел юридической силы до тех пор, пока не был окончательно отредактирован Советом и утвержден гелиэей. Только после этого он считался законом (номосом) и, записанный на доску, выставлялся для всеобщего сведения. Такая сложная процедура принятия новых законов была установлена для того, чтобы избежать необдуманных решений.[156] Наконец, на гелиэю возлагалась еще одна важная обязанность – контроль за деятельностью должностных лиц. Из выбиравшихся сроком на один год должностных лиц важнейшими были стратеги. Они командовали армией и флотом, следили за их состоянием в мирное время, ведали строительством военных укреплений, расходованием военных средств. В отличие от других должностей переизбрание стратегов не только допускалось, но и поощрялось. Эта должность требовала особой подготовки, способностей, опыта, что принималось в сугубое внимание.

Итак, благодаря Солону впервые в истории государственная власть была разделена на законодательную, исполнительную и судебную. Впервые в истории государство принимало на себя обязательство защищать не только жизнь и имущество своих граждан, но также свободу и неприкосновенностьихличности. Афинянина нельзя было подвергнуть тюремному заключению без судебного приговора. Человек, привлеченный к суду, если не надеялся на оправдание, мог покинуть город до рассмотрения своего дела. Можно сказать, что рождение цивилизации нового типа – состоялось! Все необходимые «формальности» для его узаконения были выполнены. Гуманизм заявил о себе полным голосом. Теперь уже на социально-политическом поприще.

Новые реалии создали условия для зарождения партийной деятельности. И партии не замедлили возникнуть. Партия педиэев представляла интересы аристократов-эвпатридов и крупных землевладельцев. Паралии представляли интересы среднего класса – ремесленников, торговцев, и зевгитов – земледельцев третьего ценза, «двухсотмерников». Мелкие земледельцы и беднота – феты объединились в партию диакриев, и в таком качестве они представляли собой вполне реальную силу, с которой общество не могло не считаться. Еще одна крайне поучительная черта афинской демократии состояла в том, что «государственный строй Афин в классический период отличался почти полным отсутствием в нем бюрократического аппарата. Все управление осуществлялось выборными должностными лицами и коллегиями. Наемными работниками были только писцы, да и то часто функции писцов выполнялись государственными рабами».[157]

Трудно представить, но все сказанное совершалось и происходило в то время, когда не существовало Англии и Франции, России и США, когда всюду, кроме Аттики, свирепствовали законы социализма, не подозревавшие о существовании таких понятий, как «гражданское общество», «право личной неприкосновенности», «свобода слова», когда весь мир обходился без того, без чего мы не можем помыслить нашу сегодняшнюю действительность. Как одиноки они были, эти греки. (Право, иногда начинаешь верить, что на развитие земной цивилизации повлияли некие пришельцы из космоса, принявшие вид древних афинян).

Но страшнее, чем враги внешние, были враги внутренние, и, прежде всего – родовая знать. Уничтожение последних видимых следов родового строя и утверждение демократической республики в Афинах связывают с именем Клисфена. Он свел на нет влияние старых родовых фил и ввел новое деление по территориальному признаку, окончательно превратив родовую (общинную) собственность в семейную (личную или частную). Солоновский совет четырехсот, избиравшийся родовыми филами, был заменен новым Советом пятисот, избиравшимся по новым территориальным филам. Для борьбы с попытками возродить тираннию, Клисфен ввел еще один тип тайного голосования – «суд черепков» (остракизм). Суть этой процедуры сводилась к следующему. Ежегодно весной специальное собрание решало, нет ли среди граждан человека, авторитет и влияние которого могли быть опасны для демократии. В случае положительного ответа созывалось вторичное собрание, в составе не менее 6 тыс. граждан. Каждый писал на черепке (остраконе) имя того, кто, по его мнению, представляет угрозу для государства. Осужденный большинством изгонялся из Аттики на 10 лет без лишения гражданских прав и имущества. Остракизм был задуман в качестве профилактической меры, предупреждавшей искушение тиранией у чрезмерно честолюбивых людей, обладавших большим политическим весом в обществе.

Реформы Солона и Клисфена произвели столь сильное впечатление на современников, что вскоре демократическое движение возникает и в других греческих городах-государствах, что не могло не вызвать раздражения у консервативной Спарты, которая по завершению греко-персидских войн становится для Афин врагом номер один. Тем не менее, какое-то время демократия еще сохраняет инерцию позитивного развития, достигнув своей кульминации в эпоху Перикла, длившуюся всего 15 лет! Для того чтобы привлечь к участию в общественной жизни города беднейшее крестьянство и городских фетов, Перикл ввел систему вознаграждения присяжным судьям гелиэи, членам Совета пятисот, архонтам, членам различных исполнительных комиссий. Плата была невелика, она лишь компенсировала потерю среднего дневного заработка для принявшего участие в той или иной общественной акции. Но этого было достаточно для того, чтобы не оставлять демократию один на один с аристократией, имевшей возможность без ущерба для своего кошелька заниматься общественными делами… к своей, а не общественной пользе.

Одновременно с введением оплат был изменен и порядок избрания на высшие должности. Так как считалось, что все граждане Афин независимо от их имущественного ценза были достойны исполнения любой ответственной должности, то единственным справедливым способом избрания на должность признавался беспристрастный жребий. Только на те должности, которые требовали специальных, профессиональных знаний, а именно – стратегов, казначеев и т. д. – по-прежнему избирали голосованием. Такими-то вот скромными средствами Перикл довершил дело Солона и Клисфена и достиг того, что годы его правления всеми историками признаются блистательным апогеем античной демократии.

С полным основанием он имел право сказать: «Для нашего государственного устройства мы не взяли за образец никаких чужеземных установлений. Напротив, мы, скорее, сами являем пример другим, нежели в чем-либо подражаем кому-либо… В частных делах все пользуются одинаковыми правами по законам. Что же до дел государственных, то на почетные государственные должности выдвигают каждого по достоинству, поскольку он чем-либо отличился не в силу принадлежности к определенному сословию, но из-за личной доблести… Одни и те же люди у нас одновременно бывают заняты делами и частными, и общественными. Однако и остальные граждане, несмотря на то, что каждый занят своим ремеслом, также хорошо разбираются в политике. Ведь только мы признаем человека, не занимающегося общественной деятельностью, не благонамеренным гражданином, а бесполезным обывателем (выделено мной – Г.Г.)».[158]

Чуть ли не ультимативное требование быть гражданином, а не обывателем означало, что демократия, гарантируя уважение государством свободы, чести и достоинства каждого человека, в свою очередь вправе ожидать от каждого гражданина соблюдения интересов общества. По выражению одного из историков, у афинян была бесспорная свобода внутри государства, но не от него. Кроме обязательной военной службы и участия в общественно-политической жизни города обеспеченные афиняне облагались повинностями (литургиями), состоявшими в финансировании всенародных угощений, гимнастических состязаний, оснащении военных судов и т. д. Вот эта обоюдность прав и обязанностей отличает гуманистическое решение проблемы взаимоотношений индивида и социума, которое не было найдено социализмом. Решение, по-видимому, оптимальное для первого в истории опыта демократического правления, вылилось в «издание», отличающееся:

- выборностью властных органов;

- прямым участием всех граждан полиса в работе его высшего законодательного органа – Народного собрания (экклессии);

- разделением государственной власти на законодательную, исполнительную и судебную ветви, взаимодействующие между собой посредством системы сдержек и противовесов.

Легенда связывает основание Рима с Троянской войной, воспетой Гомером. Алфавит греческого города Халкиды лег в основу латинской письменности. Греческие колонисты основали Кумы, Неаполь и целое созвездие городов на берегах Тирренского моря и Тарентского залива. Известные Законы XII таблиц, являвшиеся своего рода конституцией Римской республики, представляли собой адаптацию законов Солона к римским условиям и традициям*. Эти и другие, хорошо известные факты свидетельствуют о том, что Рим едва ли не с первых дней своего появления на свет испытывал мощное культурное влияние Греции. Поэтому нет ничего удивительного в существовании множества параллелей в истории становления и развития Римской и Афинской республик. Впрочем, «царский» (или социалистический) период в истории римской цивилизации длился не тысячелетие, а всего-то два века с небольшим. Кроме того, в высшей степени знаменательный процесс упразднения монархии и перехода к республиканскому правлению, совершившийся на берегах Тибра в 510 г. до н.э., не остался тайной для историков. И с окружением юному Риму повезло больше. Он избежал соседства с такой мощной, хорошо организованной и консервативной силой, как Спарта. Этруски же – единственные серьезные конкуренты, не могли помешать ему довольно рано занять лидирующие позиции на Апеннинах.

Что бы там не говорили историки-марксисты по поводу первичности материальных производительных сил по отношению к развитию производственных отношений и прогрессу культуры, остается неоспоримым фактом, что выдвижение Рима в качестве ведущей силы поздней древности было обязано, прежде всего, и главным образом менталитету римлян той эпохи вообще и патрицианского сословия в частности. Именно оно составило ядро оппозиции царям, которые из политических соображений ориентировались на плебеев. Так, Тарквиний Древний -–сын грека из Коринфа и этруски из города Тарквиний настоял на введении в патрицианскую вотчину – сенат (эквивалент афинского ареопага) ста новых «отцов» из плебеев.

Его преемник на троне Сервий Туллий провел реформы, аналогичные Солоновым. Он узаконил цензовый принцип деления общества, при котором все римское население (populus romanus), включая и патрициев, и плебеев, было распределено не по родовому признаку, а по имущественному*. На основе имущественного ценза комплектовалось войско. Наибольшее число центурий – 98, выставлял I-й разряд – обладатели крупнейших состояний. В результате этого народные собрания, которые прежде именовались куриатными * комициями, преобразовались в центуриатные комиции. Следовательно, общее собрание римского народа, по сути, было и общевойсковым собранием, которому принадлежала высшая власть в Риме. Сервию Туллию принадлежит еще одно нововведение, схожее с реформой Клисфена, – деление всех римских владений на территориальные округа, которые он назвал трибами. Наконец, все тому же Сервию приписывают раздел общественных земель между бедными против воли отцов-сенаторов.

Терпению патрициев настал конец в годы правления Тарквиния Гордого. Соломинкой, переломившей хребет верблюду, послужил проступок царского сына, обесчестившего супругу своего товарища и родственника. Возмущению римлян не было предела. Тарквиний был свергнут с престола, он сам, его семья и приближенные были изгнаны из Рима. А поскольку народу стало ненавистно само слово “единовластие”, ввели новый порядок правления, наделив высшей государственной исполнительной властью двух ежегодно переизбираемых консулов. Вот тут-то и произошло событие, оказавшее огромное влияние на всю дальнейшую историю Рима. Одним из двух первых консулов был избран патриций Юний Брут, отличавшийся неумолимой строгостью к «негодяям» (как замечает Плутарх) и приверженностью республиканским идеям. Вскоре два его сына оказались замешанными в подготовке заговора с целью восстановления власти Тарквиния. Заговор раскрыли. Допрос подозреваемых возглавлял сам Брут. Когда в ответ на его вопрос: «Что они могут сказать в свое оправдание?» сыновья не проронили ни слова, отец обратился к ликторам: «Дело теперь за вами». И на глазах отца обоим отрубили головы. «Передав остальных заговорщиков на суд своего товарища по должности, Брут поднялся и ушел. Его поступок, при всем желании, невозможно ни восхвалять, ни осуждать. Либо высокая доблесть сделала его душу совершенно бесстрастной, либо, напротив, великое страдание довело его до полной бесчувственности… Во всяком случае, римляне считают, что не стольких трудов стоило Ромулу основать город, скольких Бруту – учредить и упрочить демократический образ правления», – пишет Плутарх.[159]

Вышеупомянутым товарищем Брута по должности был потомок древнего и знатного рода Публий Валерий, получивший почетное прозвище Попликола, означавшее «друг народа». Четырежды (с 509 по 504 г. до н.э.) избранный на консульскую должность, он прославился тем, что издал закон, разрешавший обжаловать решение консулов перед народом. Другой изданный им закон осуждал на смерть тех, кто принимал власть без изволения народа. Третьим законом он облегчил положение бедняков, освободив граждан от налогов. Четвертым законом разрешалось без суда убить человека, замыслившего сделаться тиранном, причем убийца был свободен от всякой вины, если приводил неопровержимые доказательства, уличающие убитого.

Фундамент демократии укрепился еще более с тех пор, как плебеи добились учреждения должности народных трибунов. В обязанности последних входила защита плебеев от злоупотреблений патрицианских магистратов – должностных лиц республики, в частности, посредством налагания вето на их решения. Кроме того, заметную сферу влияния приобрели и плебейские собрания (concilia plebis). Таким образом, пирамиду власти в Римской республике (res publica – общенародное дело, вещь) составляли по нисходящей: центуриатные комиции, плебейские собрания, сенат, консулы, преторы, исполнявшие судебные функции, народные трибуны. Претенденты на три последние должности переизбирались ежегодно. Помимо этого специфическую, но важную роль в политической жизни Рима играла коллегия цензоров. Она состояла из пяти человек и избиралась на пять лет. В ее функции входило назначение сенаторов, а также наблюдение за нравами с правом вычеркивать недостойное лицо из числа сенаторов или всадников и переводить его в более низкие центурии. Все указанные магистратуры были ординарными, обычными. Экстраординарной считалась должность диктатора, на которую назначали сроком на шесть месяцев одного из консулов по согласованию с сенатом. Поводом для назначения диктатора могли быть кризисные ситуации как в военное, так и в мирное время, требовавшие неотложных, экстренных действий. Диктатор обладал высшей гражданской, военной и судебной властью одновременно. При этом все прочие магистраты продолжали функционировать, но под его властью.

В 326 г. до н.э. в Риме произошло знаменательное событие. По закону Петелия было установлено, что должник отвечает перед кредитором только имуществом, а не своим телом. Закон, тем самым, ликвидировал долговое рабство как таковое. Отныне в представлении римского права понятия «римлянин» и «свободный» стали тождественны. Наконец с 449 г. до н.э. плебисциты, т.е. решения, принятые на собраниях плебса, становились обязательными для всех римлян законами, правда, при непременном одобрении сената. В 287 г. до н.э. по закону Гортензия надобность в сенатском одобрении плебисцитов отпала – они автоматически обретали силу закона. Таким образом, политические институты Римской республики были сформированы по образу и подобию афинской республики с учетом местной специфики. Разделение властей на законодательную, исполнительную и судебную было призвано осуществить принцип взаимных сдержек и противовесов в их работе. Все это, казалось бы, должно было способствовать преобладанию демократических тенденций в жизни Рима. На деле Римская республика оставалась преимущественно аристократической во все годы ее существования.

Особую роль в сохранении сильного патрицианского влияния на внешнюю и внутреннюю политику государства сыграл сенат. Этот поначалу сугубо консультативный (при царях) орган превратился при республиканском правлении в единственный постоянный конституционный орган власти. В первые годы республики сенат имел право лишь утверждать или отклонять решения комиций. Со временем он стал высказывать свое согласие или несогласие с законопроектом, вынесенным на утверждение комиций предварительно. Очень скоро без его санкции не принималось ни одно сколько-нибудь важное решение в области как внешней, так и внутренней политики. Не обладая исполнительной властью, сенат навязывал свою волю римскому народу, прежде всего тем, что за ним стояли первые 98 центурий из общего их числа 192, на которое было разделено все население Рима.