Социалистическая реакция на демократию в XX столетии

 

Гуманность состоит в том, чтобы человека

никогда не приносили в жертву цели.

А. Швейцер

Считается общим местом суждение, что гуманизм так же не совместим с геноцидом, ордоцидом* и прочими разновидностями покушения на человеческую жизнь, как демократия не совместима с диктатурой, тиранией и иными формами авторитарной власти. Между тем, XX век преподнес нам горький и отрезвляющий урок того, как невежество и демагогия, пользуясь вполне демократическими приемами в рамках демократического парламентаризма толкнули Европу в объятия зла, тяжесть которого не измерить никакими весами. Я имею в виду зло фашизма – чудовищное порождение культуры, как ни парадоксально это звучит. По вполне понятным причинам тема борьбы с фашизмом в российском обществе занимает особое положение. Ее охотно муссируют не только коммунисты и национал-патриоты, но практически весь спектр отечественных политических партий и движений. До сих пор тема фашизма объединяла нацию. В последние годы в прежде монолитном антифашистском блоке появились трещины. Является ли сей факт сигналом тревоги реальной, а не мнимой, сказать трудно. Одно несомненно: нашей не ставшей на ноги и неокрепшей еще демократии следует иметь в виду поучительный опыт возникновения и развития фашизма в недрах тоже молодых в ту пору итальянской и германской демократий.

Что же послужило причиной возникновения фашизма, произошедшего, как известно, в 1919 г.? Сама дата его рождения говорит о многом. В частности о том, что его «повивальной бабкой» была большевистская (контр)революция в России. Чтобы не быть голословным, приведу несколько выдержек из монографии «История фашизма в Западной Европе».[180] По свидетельству газеты «Каррьере делла сера» за 1921 г. итальянская буржуазия рассматривала «фашизм как ответную реакцию (здесь и далее курсив мой – Г.Г.) на действия социалистов» (с. 60). «М. Миссироли отмечал, что все органы исполнительной власти: армия, магистратура, королевская гвардия, карабинеры – видели в фашизме освободителя Италии от большевистской опасности» (с. 61). «По словам А. Тамаро, глава правительства с сентября 1920 г. по лето 1921 г. Джолитти был не в состоянии бороться с обеими воюющими между собой силами – социалистами и фашистами, а потому должен был использовать одну из них для подавления другой; естественно, что он ориентировался на фашизм» (с. 61). «Французский либерал Ф. Камбо, живший в Италии, писал о симпатиях к фашизму всех тех, кто понимал огромную опасность коммунизма» (с. 60). Идеолог итальянского фашизм Дж. Джантиле утверждал, что фашизм призван оздоровить больную Европу, «испорченную» демократией, и повести ее на борьбу с «азиатским большевизмом» (с. 111).

Думается, сказанное не нуждается в особых комментариях. Италия была поставлена перед необходимостью выбора из двух зол меньшего. Еще не зная в те годы истинной сути фашизма, но, сполна наслышавшись об ужасах гражданской войны в России, спровоцированной большевиками, итальянцы поставили на фашистов. На выборах 1924 г. за их кандидатов было подано 4,5 млн. голосов. Члены ИКП собрали голосов почти в 20 раз меньше! На выборах 1929 г. из 9,7 млн. зарегистрированных избирателей за фашистов проголосовало 8,7 млн. человек! Можно ли их осуждать за это? Едва ли. О накале страстей, которых достигало соперничество коммунистов с фашистами свидетельствует тот факт, что в одном только 1926 г. на Муссолини было совершено четыре покушения, организованных, судя по всему, коммунистами. Вскоре, однако, выяснилось, что фашисты воюют не только против большевизма, но и против демократии.

«В 36-38 гг. Муссолини все чаще упрекал буржуазию в непонимании национальных задач: Буржуазия может быть экономической категорией, однако, это прежде всего моральная категория… это образ мышления, прямо противоположный фашизму… Излишек рационального разума, враждебный первородным формам человеческого бытия, – таковы основные черты буржуазии» (с.113). Надо отдать должное вождю фашизма, он очень точно уловил суть различия между демократией с ее приверженностью разуму и фашизмом с его преданностью животным инстинктам. При этом Муссолини не уставал повторять, что фашизм – это идеология не одной-единственной избранной нации. Он всячески старался развеять сомнения по поводу международного характера основанного им движения. «Каждая нация будет иметь свой фашизм, т.е. фашизм, приспособленный к определенным условиям определенной нации. Не будет фашизма, который можно экспортировать в готовой форме, но будет комплекс учений, методов и особенно достижений, которые постепенно охватят все государства Европы и явятся новым фактом в истории цивилизации» (с. 110), – таким видел Муссолини будущее своего детища.

В Германии фашистская партия образовалась также в 1919 г. под названием национал- социалистическая немецкая рабочая партия – НСДАП практически одновременно с Германской коммунистической партией. Определение «социалистическая» в данном контексте более, чем убедительно свидетельствует о тесной идейно-психологической близости фашизма и большевизма и их обоих к социализму как идеологии. Здесь точно так же, как в Италии, НСДАП была создана в ответ на марксистский Октябрьский переворот в России, Баварскую советскую республику и «Красный Берлин». Нацистская пропаганда на все лады повторяла: «Наша главная цель – борьба с большевизмом» (с.157). По воспоминаниям фон Папена, «на процессе в Нюрнберге и особенно в левых кругах мне ставили в вину, что своей деятельностью я сломал хребет Веймарской республике и проложил дорогу Гитлеру… Это неправда, моя программа была направлена исключительно против коммунистов… Нас обвиняют в том, что мы не разглядели, куда ведет программа Гитлера. Но при этом совершенно забывают, что врагом № 1 были для нас тогда исключительно коммунисты, и что многие немцы, собственно, видели в гитлеровском движении лучшую защиту от коммунизма».[181] Фон Папен не кривил душой, так как в 1919 г. социально-политическая обстановка в Германии была накалена до предела, «обыватели отчаялись, были озлоблены, задерганы, ждали чуда, “сильной руки».[182]

Большевики, разумеется, решительно опровергали любые обвинения в их адрес о причастности к рождению фашизма. На III пленуме ИККИ, который состоялся в 1923 г. в Москве, «был разоблачен тезис реформистов: не будь никакого коммунизма, не было бы и никакого фашизма» (с.392). Тем не менее, «Решения IVСоцинтерна в Вене (1931) ставили фашистов и коммунистов на одну доску, причем коммунистическую опасность признавали более реальной» (с. 401). Что и не удивительно, поскольку заведомое большинство европейцев в те годы «пугал призрак борьбы коммунистов за власть, идея гражданской войны» (с. 401). Лишь после 1945 г. людям открылись ужасы Освенцима и Треблинки, газовых камер и конвейеров смерти. До начала II Мировой войны Европа была наслышана лишь о зверствах красно-белого террора в России, и многие на Западе уже тогда знали о том, о чем большинство населения СССР даже не догадывалось – об Архипелаге ГУЛАГ. Стоит ли в этой связи удивляться тому, что на выборах в рейхстаг в 1932 г. НСДАП получил 13,7 млн. голосов, тогда как за КПГ проголосовало 5,4 млн. избирателей.

В своей книге «Майн кампф», этой Библии германского фашизма, Гитлер наметил 25 пунктов программы действий нацистского движения. В ней предусматривались: экспроприация нетрудовых доходов, передача концернов государству, обобществление и раздел универмагов, безвозмездная экспроприация помещичьих земель, отмена земельной ренты и запрещение земельных спекуляций. К. Маркс и В. Ленин, полагаю, могли бы с чистой совестью поаплодировать А. Гитлеру за столь смелые прожекты. Тем не менее, промышленно-финансовые тузы Германии – Тиссен и Кирдорф, Кепплер и Дитрих спонсировали создание фюрером аппарата для узурпации власти. Ими двигал страх перед большевизмом. Подобно итальянцам из двух навязываемых им зол они выбрали меньшее. Этот выбор предоставила им демократия. Но демократия новорожденная, не успевшая обзавестись устойчивым центром, едва державшаяся на ногах и качающаяся из стороны в сторону, с правого фланга на левый и обратно. Ее также легко было сбить с толку, как французскую демократию первых лет Великой революции. И социализм не преминул воспользоваться этой простительной слабостью младенца. На что он надеялся?

Откровенный до цинизма ответ дал Гитлер все в той же «Майн кампф»: «Широкие массы состоят отнюдь не из одних профессоров и дипломатов, и те незначительные отвлеченные знания, которым они обладают, направляют их скорее в область чувств. Их положительные и отрицательные эмоции, обусловленные чувством, являются благодаря этому необычайно стойкими. Веру труднее поколебать, нежели знание, любовь менее подвержена переменам, нежели уважение, ненависть более решительна, нежели неприязнь, движущей силой всех гигантских переворотов являлись не научные открытия… а овладевший массами энтузиазм и… истерия. Восприимчивость масс очень ограничена, понимание – незначительно, зато забывчивость велика. Только того, кто будет повторять тысячи раз простейшие понятия, масса захочет запомнить».[183]

Под этими словами смело могли бы подписаться уже не только Маркс и Ленин, но и Христос с Мухаммедом (будь последний грамотен). Ибо в них воплощена квинтэссенция социализма – ее стихия, стихия инстинкта, – подсознательного и бессознательного. В них воплощена истинная правда социализма, надеявшегося взять реванш за наступление демократии на Западную Европу. В подходе к пониманию человеческой сути христианство и ислам, марксизм и фашизм стоят на одинаковых позициях – это позиция социалистической идеологии. Для нее важен не человек, а идея, довлеющая над человеком, а также вера в эту идею. Поэтому можно сказать, что марксизм и фашизм представляют собой тоталитарную религию в той же мере, в какой христианство и ислам являются идеологическими концепциями. Объединяя в единую семью эти столь разнородные на первый взгляд учения и определяя их как тоталитарные религии, можно навлечь на себя гнев и обвинение ортодоксов всех мастей в кощунственной фальсификации истории и политических ценностей. Чтобы отвести его, прибегнем к расследованию и сравнительному историческому анализу.

Зададимся вопросом: какова питательная среда, порождающая и поддерживающая существование этих учений? Ответ: это, главным образом, бедность, социальное неравенство и ущемленное самосознание, ищущие выход и опору в традиционных коллективистских приоритетах, культурных, классовых, национальных. Германский фашизм был порожден не только страхом перед большевизмом, но и унизительно грабительским Версальским договором. Марксизм прозвучал как глас пролетария, вопиющего о своей безысходной доле. Христианство и ислам исторгла из небытия нищета тела и духа, каковую они и поныне чествуют как высшую добродетель. Второй вопрос: каковы ближние цели рассматриваемой четверки учений? Ответ: прежде всего, получить «по справедливости». Тезис «кто был никем, тот станет всем» привлекателен для адептов всех этих религий, несмотря на то, что под «никем», становящимся «всем», каждый видит только себя. Ибо каждый из них толкует справедливость по-своему. Вопрос третий: чем соблазняют эти учения своих последователей? Ответ: обещанием светлого будущего на том или этом свете. Верующему в загробную жизнь это будущее видится раем, материалисту – коммунизмом или тысячелетним рейхом, (в котором не будет «демократического мусора», как говаривал Гитлер). У каждого – своя мечта, но определяется она одним словом – утопия. Четвертый вопрос: каковы методы, используемые этими учениями для достижения своих целей? Ответ: демагогия, лицемерие и ставка на инстинкты. Все они называют свою паству «солью земли», понимая под нею кто – нищих духом, кто – пролетариев, а кто и – «высшую» расу. При этом, однако, не забывают добавлять: «Богу – божье, кесарю – кесарево», подразумевая, но не высказывая вслух, что слесарю достанется лишь слесарево. И если, так сказать, слесарь – он и есть слесарь, то кесарь в каждом отдельном случае особый – где генсек, где фюрер, где король или халиф, где папа или патриарх и т.д.

Для того, чтобы лишить паству возможности критически и осмысленно оценивать результаты своих действий, «кесари» парализуют ее разум. Вот свидетельство, почерпнутое из фашистского опыта в этом деле: «Писателей, художников, ученых, которые служили нацистскому режиму, Гитлер осыпал милостями. Подкуп, запугивание и открытый террор принесли свои плоды – литература, искусство и в значительной степени наука были превращены в составную часть нацистской пропаганды, в орудие оболванивания масс и воспитание их в нацистском духе».[184] Поменяйте термин нацистский на любой другой – христианский, мусульманский или марксистский и смысл сказанного не изменится ничуть. Одно время у нас сетовали, что из-за культа личности Сталина мы, де, задержались с развитием кибернетики, генетики и других новейших наук. Сокрушающимся невдомек, что это не столько лично Сталин, сколько социализм его устами и волей налагал запрет на свободное и неконтролируемое властями развитие науки. Ее обязанностью было служение догматической идеологии, а новое всегда несет в себе опасность отрицания догм. Сталину, сумевшему постигнуть азы гегелевско-марксистской диалектики, это было хорошо известно, да и инстинкт самосохранения его не обманывал.

В этом месте правоверный мусульманин может с гордостью возразить, что уж ислам-то больше всех чтит право человека на свободу мышления, предусмотрев даже наказание всякому, кто покушается на эту свободу путем помрачающего разум употребления вина. Он даже сошлется на Сунну, в которой сказано, что Мухаммед лично наказывал пьяниц 40 ударами пальмовой ветвью, очищенной от листьев. Что ж, если забота религии о свободе научного мышления сводится только к этому, не будем спешить радоваться. Вспомним, как Геббельс, выступая в 1933 г. перед немецкими студентами, призвал их дать «великую клятву верности рейху, науке и нашему фюреру»,[185] сводя тем самым роль немецких учёных к служению фашистскому рейху и его главарю. Интересам религии служит выдающая себя за подлинную науку теология, пытающаяся доказать логическими средствами существование бога. Социализм требует не столько бессмыслия, сколько единомыслия. С безмозглого-то что взять? И легче, и выигрышнее иметь дело с тем, кто мыслит, но делает это… предсказуемо и шаблонно. Такой и внушаем, и управляем. Закабалив его разум, легко поработить его волю и, играя на инстинктах, обращаться с ним, как с воском в руках ваятеля. Безоговорочная податливость – это именно то, чего ждут от обывателя христианство, ислам, марксизм и фашизм.

Вопрос пятый: какими средствами и методами реализуют рассматриваемые учения свои планы? Ответ: аппаратом насилия государства авторитарного типа (монархического, теократического, диктаторского), обслуживающего данную идеологию. Придя к власти в 1933 г., Гитлер с удовлетворением заметил: «Партия теперь стала государством». Сталин и его последователи могли повторять то же самое с полным основанием с 20-х годов по 90-й включительно. В мусульманском мире светская и духовная власти часто совмещаются в одном лице, а государство целиком подчинено интересам ислама. И католицизм всегда считал идеальным положение, при котором христианская идея ставилась выше права. Вопрос шестой: каково отношение учений к внешнему для них миру? Ответ: оно определяется словом нетерпимость, прежде всего, по отношению друг к другу. Оно и понятно – все они стремятся занять одну и ту же «экологическую нишу», все вожделеют узурпировать власть над разумом человека, его душой, а по большому счету – и телом. Приводить доказательства агрессивности фашизма – значит ломиться в открытую дверь. Христианство распространяло свое влияние не только проповедью и крестом, но при необходимости – и огнем, и мечом. «Кротчайший» ислам тоже прокладывал своему зеленому знамени путь по Средней Азии, сравняв с землей блестящие для того времени цивилизации Маргианы и Согда, Бактрии и Кушанского царства. И, чтобы избежать кривотолков в отношении миролюбия ислама, сошлюсь на Коран. В нем говорится, что в течение восьми месяцев в году (за исключением четырех запретных) правоверным надлежит воевать с неверными,* истреблять их, захватывать их имущество (2:186-189; 4:76-78, 86). Что же касается агрессивности коммунистов, то их довоенные планы и мечты о мировой пролетарской революции разоблачает деятельность скандально известного Коминтерна. Именно на нем лежит очень большая доля вины за провоцирование рождения фашизма. Однако изобретение атомной бомбы и военно-экономическая гонка с США, в которую втянулся СССР, вынудили большевиков думать уже не столько о расширении масштабов экспансии коммунизма, сколько о сохранении «экспроприированного».

Наконец, последний вопрос: удалось ли мне переубедить возражающего мне читателя? Ответ: догматичного – едва ли, поскольку в любой дискуссии воспринимаются, как правило, только те аргументы, которые слушатель готов принимать. На идеологического и/или религиозного ортодокса никакие факты и доводы, противоречащие его убеждениям, не производят никакого впечатления – он, как утверждают Фрэзер и Леви-Брюль, к опыту не восприимчив. Поэтому мне остается уповать на читателя к опыту восприимчивого. И я надеюсь, что он поймет, что никого не должно вводить в заблуждение показное дистанцирование марксистского и фашистского учений от традиционных мировых религий. Вот почему определяя последние как идеологические системы, исходящие из убеждения в существовании высших – социальных, расовых или потусторонних – сил и идей, которым должен подчиняться человек, мы можем отнести к ним и марксизм с фашизмом. Таким образом, уточняя данное ранее определение религии, можно заключить, что она есть закрытая догматическая система коллективных представлений, не зависящая от опыта и индивидуального сознания, но влияющая на последнее. При этом древние (стихийные) религии представляют собой иерархически ранжированный анимизм, тогда как мировые (тоталитарные) религии суть производные идеологического творчества их основателей.

В последнее время среди деятелей науки довольно странным образом изменилось отношение к тому, что называют богом. С одной стороны, признается, что в науке для него места нет. С другой – стало считаться хорошим тоном, рассуждая о нравственно нормах, о смысле жизни, намекать, что исключать присутствие бога из этой сферы как бы нежелательно. При этом делается этакий явный или скрытый, но всегда неумелый и неуклюжий реверанс церкви. Считая неуместным делать здесь специальный анализ этого нового, но вполне объяснимого веяния, я предпочту выразить свое отношение к нему цитатой из письма немецкого солдата 6-ой армии, воевавшего в окопах Сталинграда, отцу в Германию: «Ты всегда воспитывал меня так, что Бог был у меня в душе. В последнем письме ты говоришь только об Истине или о том, что считаешь Истиной… Я искал Бога в каждой воронке от снаряда, в каждом разрушенном доме, за каждым углом улицы, искал, когда я прятался в траншее, искал его на небе. Но Бог ни разу не показался, хотя я всем сердцем его признавал… На земле убийство и голод, с неба сыплются бомбы… Нет, отец, Бога не существует! Он существует только для вас в молитвенниках и псалмах, проповедях кюре и пасторов, полных благочестия. Он существует в звоне колоколов и в запахе ладана. Но в Сталинграде Бога нет».

Христиане вообще склонны приписывать Христу добродетели, которых у него не было, но которые хотят иметь или которые есть у них самих. Они (я имею в виду искренне верующих) говорят: «Он любил и прощал, и нас учит тому же». Но будь они умственно трезвее и вчитывайся они в Евангелия поосновательней, они бы углядели, что он-то как раз никого и не прощал. И не любовь к людям возвела его на крест, а непомерная гордыня, толкающая фанатиков веры и тщеславия еще и не на такие безумства (соответствующих примеров несть числа у упоминавшихся выше классиков этнографии Фрэзера и Тайлора). Но верующим обязательно нужно опираться на авторитет. Им кажется, что их собственный гуманизм, их совесть и нравственное чувство слишком мало значимы. Они предпочитают верить тому, что, якобы, находится вне их души, не доверяя тому, что в действительности пребывает в их сознании. Мне, однако, кажется, что человек заслуживает лучшей доли, чем участь утешающегося самообманом. И религиозность свидетельствует не столько о духовности, сколько о ущербности ее. Это он – малодушный придумал дьявола, чтобы снять ответственность с себя. Поэтому верующий не может не вызывать сочувствия – ведь он разуверился в себе. Он не понимает, что ему не нужен ни Христос, ни Аллах, ни вождь, ни фюрер, когда у него есть разум, сердце и руки. Он не осознает, что каждый вполне может быть и добр, и благороден, и сострадателен без того, чтобы забивать голову себе и другим религиозной трухой.

К сожалению, всемирная история – это летопись человеческих заблуждений. Вместе с тем, развитие гуманизма дает нам повод смотреть на происходящее более оптимистично, веря, что всемирная история – это также и летопись преодоления человеком своих заблуждений. Гуманизм порождает в человеке мужество знать правду о самом себе и, тем самым, искать способы собственной нравственной реабилитации совершенствования. Поэтому гуманизм есть не что иное, как путь возвращениячеловека к самому себе, путь преодоления невежества и предрассудков. Долг же демократии состоит в защите разума от посягательств на его свободу. Поразительно, что этого не понимают люди, не только обязанные демократии тем, что они состоялись, но и считающиеся учителями человечества. «Начиная с древности, религия все время отвергалась философами», – сокрушается один из апологетов христианства К. Ясперс и перечисляет ряд типичных обвинений в адрес религий:

а) «Наличие множества религий доказывает, что среди них нет истинной. Ибо истина только одна».

б) «Религии санкционировали до сих пор любое зло, творили и оправдывали самое ужасное – насилие и ложь, человеческие жертвоприношения, крестовые походы, религиозные войны».

в) «Религия порождает ложный страх… Освобождение от религии означает покой, поскольку оно – освобождение от обмана».

г) «Религия воспитывает всепроникающую неискренность. Начиная с непонятного, с бессмысленного, с абсурда, не позволяя ставить его под вопрос, она создает в виде основной настроенности тупое послушание… Религиозная вера и неистинность родственны друг другу».[186]

Тем не менее, достаточно хорошо сформулировав критические суждения в отношении религии, сам он не смог обеспечить ей убедительную защиту. Оказывается, «все эти рассуждения о религии не касаются главного в ней. Высказанные здесь упреки относятся к отклонениям, а не к самой религии». Почему бы нам в таком случае не согласиться в оправданием фашизма на том основании, что, дескать, концентрационные лагеря и газовые камеры относятся к отклонениям в его практике и противоречат его идеологии?

Далее Ясперс пишет: «В библейской религии заложено… притязание на исключительность (здесь и далее курсив мой – Г.Г.), которое выступает во всех ее ответвлениях. Это притязание… бедственно для нас, людей. С этим смертоносным притязанием мы должны бороться ради истины и ради нашей души… Мы философствуем, исходя из библейской религии, и постигаем в ней неповторимую истину»[187] Здесь он явно противоречит сам себе, предлагая, с одной стороны, бороться ради истины с тем, что заложено в религии, а с другой, утверждая, что как раз эта-то неповторимая истина и содержится в религии. Даже Ясперс, сторонник либерального христианства и защитник разума, не может не признать корневого в религии – ее лицемерие и экспансивность, точнее, тоталитарную сущность.