Социалистические вожди и массы

Можно утруждать ум, и можно утруждать тело.

Утруждающие ум управляют людьми, а утруждающие тело

людьми управляются. Управляемые кормят людей,

а управляющие от них кормятся. Таков всеобщий закон.

Мэн-цзы.

Ломка коммунистической деспотии была, по существу, бунтом одиночек, выделяющихся своими психофизическими качествами. Бунтом, не завершившимся достижением равноправных отношений между индивидом и социумом в духе принципа дополнительности. Утвердив для себя особый статус в коммуне, индивидуальность, как правило, не успокаивается на достигнутом, претендуя на власть над соплеменниками. Дело тут, разумеется, не в её порочности или нежелании взять реванш за прошлую стеснённость своего положения. Индивидуальность повинуется природе вещей: было бы совершенно необъяснимым, если бы она, вопреки «зову крови», посягнула на принцип коммунизма и попыталась преодолеть фундаментальное противоречие между индивидом и общиной. Во-первых, поддерживать справедливое равновесие различных интересов – занятие слишком тонкое и обременительное. Во-вторых, отвергать сам принцип подавления, насилия (прежде – коллективным бессознательным, теперь – насилием личной власти) казалось слишком непривычным, почти противоестественным.

В силу живучести принципа насильственного равенства борьба индивидуальности (альфа1) с коммуной (о-индивидами), затянувшаяся на тысячелетия, принимала иногда весьма необычные (а подчас и извращённые на взгляд современного человека) формы. Тот же Фрэзер отмечает, что ещё в прошлом веке в некоторых районах Южной Индии местных царьков, не сумевших утвердить свою власть как пожизненную, выбирали сроком на 12 лет. По истечении этого срока царю предписывалось подняться на специально приготовленный помост и на глазах собравшейся, словно на праздник, толпы острым ножом отрезать себе нос, губы и другие части тела. Отрезанные куски он должен был бросать зрителям, а в завершение обряда – перерезать себе горло. Будущий его добровольный преемник обязан был находиться в толпе, и только оттуда имел право взойти на трон.

В Софале существовал безотказно действовавший обычай, согласно которому малейшего телесного повреждения (например, потери зуба) было достаточно, чтобы правитель, фактически богочеловек в глазах кафров, был предан смерти. Первым, кто осмелился остаться в живых после потери переднего зуба, был вождь по имени Куитеве, объяснивший своё решение тем, что было бы непростительной глупостью совершать самоубийство по столь ничтожному поводу. Франкский вельможа Хлотарь, домогавшийся королевства своего умершего брата Хлодомера, хитростью заманив к себе двух малолетних сыновей последнего, своих племянников, поставил их бабушку, королеву Клотильду, перед выбором: или детей ждёт смерть, или их подстригут, и они останутся жить, но, согласно обычаю, лишатся права на корону. Гордая королева предпочла увидеть своих внуков мертвыми, но не подстриженными.

И всё же далеко не повсюду и, разумеется, не вдруг, но случалось, что индивидуальности удавалось-таки закрепиться над социумом. Это, как уже говорилось, происходило там и тогда, где и когда частота вооружённых стычек с соседями достигала критической отметки, либо нужда в «хлебе насущном» заставляла большие группы общин координировать свою хозяйственную деятельность, скрепляя их в племена. При этих благоприятных для себя условиях предприимчивый и удачливый предводитель становится «ядром конденсации» нарождающихся племён и городов. С его именем начинают связывать успехи укрепляющихся государственных образований, союзов. Он становится земным воплощением небесных сил, равным или близким богам. Но при всём при том он ни на грош не ломает традиций насильственной зависимости от некоторых эгалитарных принципов общинного устройства, в этом смысле оставаясь во власти общины. Это подтверждает замечание Н. Бердяева о том, что «рабовладелец тоже раб», он раб «стадного инстинкта». На этом иссякает поступательный порыв (импульс) всех местных (локальных, региональных) социалистических революций, вырастающих из фундамента коммунизма – в Египте и Месопотамии, в Индии и Китае, в Перу и Мезоамерике. Цивилизации, сложившиеся в результате либо этих революций, либо контрреволюционных переворотов Нового времени, мы объединяем единым понятием – «Восток». Оно охватывает цивилизации Древней Европы (Крито-Микенскую и Римскую эпохи царей), доколумбовой Америки; почти все сошедшие с мировой сцены или доныне пребывающие на ней цивилизации Азии.

В данном пункте, как будто, имеется основание упрекнуть автора за неправомочность, во-первых, объединения в единый стадиальный поток таких разнородных, на первый взгляд, явлений и, во-вторых, определения этого потока как «социалистического». Но дело в том, уважаемый читатель, что под социальностью в животном мире, частью которого являемся и мы с Вами, я вслед за рядом ученых понимаю определённую форму не случайных, а закреплённых инстинктом (у животных) или традициями (у человека) взаимоотношений особей (индивидуумов), составляющих данную семейную или соседскую общность по признаку лидерства-подчинения. Когда отношения между отдельными особями ограничены, главным образом, ритуалом размножения (и, отчасти, воспитанием подрастающего поколения), когда каждый «сам себе голова», говорят об одиночном образе жизни, о низком уровне социальности. Для большинства видов высших животных характерен средний уровень социальности с достаточно длительными и устойчивыми брачными связями, способствующими передаче опыта от родителей потомству, защите от врагов и т.д.

Групповой образ жизни требует такого изменения поведения особи (индивида), при котором возникают иерархические структуры лидерства-подчинения и определённое разделение труда по половозрастному признаку. В этом смысле семья, род, община или племя коммунистического охотника-собирателя, равно как и сельского общинника в Африке, Азии или Америке не являются исключением из мира «нормальных» общественных животных. Высшего уровня социальности в животном мире достигают только настоящие общественные формы насекомых, к которым М. Брайен относит только те, «у которых один или оба пола делятся на касты».13 Это разделение заходит так далеко, приводит к столь глубокому воздействию на физиологию особи, что её существование вне сообщества оказывается невозможным. С другой стороны, оно способствует образованию чётких вертикальных иерархических структур, обеспечивающих нормальную жизнедеятельность «семьи» во главе с маткой. Так как от благополучия последней зависит состояние приплода, уход за ней составляет обязанность всей семьи.

Благосостояние древнего земледельца зависит от обилия плодов земли, а его защищённость от внешних врагов – от численности соплеменников. Кто же в глазах сельского общинника может быть его лучшим покровителем и защитником от капризных небесных божеств и земного врага? Разумеется, в первую очередь тот, кто умеет постоять за себя и свое потомство. И тогда взор сельского общинника обращается на самого удачливого и сильного из соплеменников. Вчерашний бигмен, воин или маг сельской общины становится признанным лидером – царьком уже группы общин со своей роднёй во главе каждой из них, а сама эта группа преобразуется в городскую общину с единым воинским и ритуальным центром. Появляются и закрепляются традицией чёткие структурные элементы – вертикальные связи в пирамиде зависимости власти-подчинения. А на вершине пирамиды – царь, функции которого, в представлении древних земледельцев, состояли как раз в том, чтобы благоприятствовать плодовитости земли и подданных (и очень напоминали функции муравьиной или пчелиной матки). Таким образом, ярко выраженная социальность в человеческом обществе возникает только с появлением властных или политических институтов государственности, образующихся на фундаменте городских общин.

Однако высшая степень социальности достигается в государстве авторитарного типа, так как именно при деспотии зависимость индивида от общества приобретает всеобъемлющий характер. Коммунизм связывает охотника-собирателя с себе подобными, в лучшем случае, традициями или отношениями близкого родства и соседства, в худшем – решениями старейшины рода или сельского старосты. Авторитарное государство подавляет душу и тело селянина или горожанина всей массой пирамиды власти, от мелкого чиновника или писаря в её основании до верховного правителя на вершине, с бюрократическим аппаратом, судейством, армией и жречеством – в промежутке. Не имея возможности влиять каким-либо образом на эту пирамиду, человек оказывается настолько поглощённым машиной государственности, что не смеет и вообразить о себе как о свободном хозяине важнейшей для земледелия собственности – земли. Да даже если он и размечтается, то кто же ему даст эту желанную свободу землепользования? Какой разумный чиновник или царь не понимает опасности сегодняшней хозяйственной свободы для земледельца, которая завтра непременно обернётся его требованием политической свободы? Таким образом, между многотысячелетней Персидской державой и загадочно исчезнувшей цивилизацией майя, между таинственной безбрежностью Индии и ушедшим в небытие Шумером, между Китаями периодов «Воюющих царств» и последней «культурной революции» общего гораздо больше, чем специфических культурно‑исторических различий.

Во времена гражданской войны в России один из братьев мог воевать за белых, другой – за красных. При диктатуре фашизма в Италии было не редкостью, когда один брат поддерживал коммунистов, другой – фашистов. Известные персонажи романа «Война и мир» брат и сестра Куракины, будучи очень похожими друг на друга, отличались, он – отталкивающей внешностью, она – редкостной красотой. Также и внешнее несходство семито-хамитического Древнего (и современного) Египта и арийской Индии, средневековой Кореи (как и современной КНДР) и ацтекской империи не должно вводить нас в заблуждение относительно их культурно-генетического родства. Все они обрели то, чего не знали прежние аморфно-бесструктурные человеческие общества. Все они стали обладателями единообразного структурного скелета из властных, социальных, идеологических институтов и единого способа производящего хозяйствования, основанного на коллективном (государственном, царском, храмовом, общинном) землепользовании, на «азиатском способе производства» – по терминологии Маркса.

Бесспорно, что историкам культуры необходимо отличать особенности ритуала, культов, традиций, связанных с осуществлением функций фараона в Египте, императора в Японии, сельджукского султана, Верховного правителя инков, халач-виника майя. Но какое значение эти различия имеют в глазах их подданных, если сама эта функция оставалась везде одной и той же? И так ли велика разница, в какую конкретно форму облачено сословно-социальное расслоение общества, возникающее на этом этапе культурной эволюции, если оно происходит повсеместно и закономерно? Вчерашние бигмен, воин, маг общины становятся соответственно аристократом, вождём и жрецом группы общин или нового образования – городской общины, города-государства. Вчерашний селянин становится городским жителем. Происходит рождение вертикальных структур в общественной организации человеческого рода. Происходит истинная социализация – первый и универсально всеобщий признак цивилизации любого типа. Но рождение государственности опять-таки происходит в силу причин совершенно иных, нежели классовая борьба.

Вопреки учению Маркса и Энгельса, государства возникали не вследствие «раскола общества на классы, на свободных и рабов… и непрекращающейся открытой борьбы между этими классами».14 Особые группы людей, профессионально занимающиеся земледелием и животноводством, ремеслом, торговлей, кузнечным делом, знахарством, колдовством, которые можно определять как касты, сословия или классы, появились 6-11 тыс. лет назад. Разделение труда уже в то время заходило так далеко, что имело характер не только внутриобщинный, но и межобщинный. Первые города-государства на планете возникли около 5 тыс. лет назад в Шумере и Египте (первые правители в Шумере – династии Киша, Урука, Лагаша, в Египте – Скорпион и Нармер).15 Центры городской культуры в Новом Свете возникли в III-IV веках н. э. Спрашивается: куда девать 1-6 тысячелетий существования классов при отсутствии государственности? Или – как понимать отсутствие государственности при наличии института рабства у некоторых племён Северной Америки и в большей части Африки до прихода туда европейцев?

Насилие действительно было повивальной бабкой государства. Но ни в «Ригведе», ни в Библии, ни в легендах и преданиях племён и народов, вступивших в стадию генезиса государственности, не сохранилось упоминаний о «классовой борьбе» бедных против богатых. Достаточно пальцев одной руки, чтобы перечислить такие примеры даже из времён, когда власть уже успела оформиться, доказать свою общепринятость и полное ничтожество перед ней рядового человека. В Древнем Египте единственный памятник такого рода – это «Речения Ипусера» из эпохи Нового Царства. В Древнем Китае известны крестьянские бунты «Красных бровей» и «Жёлтых повязок». Индия, Иран, Месопотамия, доколумбова Америка не ведают о «классовой борьбе». Зато войны с иноплеменниками оставили в памяти народов столько следов, что можно утверждать – древняя история, похоже, вообще не знала дня без войн и кровопролития. Да, государственность рождалась в муках и насилии. Но насилии не столько внутри общины, сколько приходящем извне, порождённом противоречиями, стычками и столкновениями из-за земли, скота, престижа. В терминах марксистской идеологии это насилие имело не столько социальную, сколько политическую (демографическую) основу. Влияние внешних стимулов на межплеменное объединение и создание государственных структур очень чётко проявилось в истории «южно-африканского Наполеона» – Чака Зулу16, нуэров, динка и других племён Южного Судана. Последние ещё в 30-х годах нашего столетия жили «не в железном и даже не в каменном веке, а в веке (как бы его не именовать), в котором все технические потребности удовлетворялись с помощью растений и животных».17

Помимо сходства цивилизаций Востока в том, что исторический материализм определяет как «общественную надстройку», ещё большее сходство между ними состоит в том, что трактуется им как «базис». Я принципиально не употребляю здесь термин «экономика», так как тот тип хозяйствования, который повсеместно распространён на традиционном Востоке, не имеет никакого отношения к классической рыночной экономике. Восточное хозяйствование характеризуется не только коллективной (государственной или царской, храмовой, вельможной или общинной собственностью на землю, но и внеэкономическими средствами стимулирования производства и распределения продуктов труда. Восточный крестьянин и ремесленник производят не то, что регулируется рыночными механизмами спроса и предложения, а, прежде всего, то, что требуется власти. Удовлетворяя свои собственные скромные нужды, по существу, путём простого натурального обмена, непосредственный производитель вынужден нести натуральные повинности (ремонтировать дороги, мосты, строить культовые сооружения и дворцы знати, рыть каналы и т.д.), содержать двор, жречество, армию.

Фантастические богатства, копившиеся из поколения в поколение в руках фараонов Египта, индийских магараджей, китайских и российских императоров, оставались мёртвым капиталом, не принимавшим никакого участия в хозяйственной жизни этих стран. Никому из сильных мира Востока не приходило в голову оживить этот капитал, придав ему функции денег. Напротив, делалось всё для того, чтобы сохранить за ним только престижные и властные функции. Так что у нас есть веские основания утверждать, что всем традиционно восточным цивилизациям присущ единый тип хозяйствования, основанный на внеэкономических методах и средствах регулирования хозяйственной жизни. (В этом смысле, кажется, вообще неправомочно говорить об экономике Востока – она там отсутствует.) При этом рабовладение ни изначально, ни много позже не играло никакой мало-мальски существенной роли в хозяйственной жизни восточных обществ.

Итак, к чему мы пришли? У цивилизаций, составляющих четвёртый (по нашей схеме) культурно-эволюционный поток, именуемый классическим или аграрным социализмом, различия касаются главным образом внешних атрибутов этого типа культуры: форм высшей государственной власти, особенностей социальной иерархии, специфики религиозно-культовых традиций, ориентации сельскохозяйственного производства, частностей взаимоотношений общества с индивидуумом. Что же касается содержательной стороны дела, то всем цивилизациям Востока присуще нечто общее: деспотическая сущность власти, коллективное землепользование, натуральное хозяйство, религиозное мировоззрение, доминирование интересов общества над интересами индивида. Если под социализмом понимать содержание общественного и индивидуального бытия, характерный признак которого составляет социальность, то мы не можем не признать, что он существовал задолго до того, как Маркс стал выискивать его признаки в туманном будущем. Он существовал и продолжает существовать в форме политической, социальной, хозяйственной и культурной общности, основанной на восточном (авторитарном) типе государственности и «азиатском способе производства».

Социалистическое государство (от полиса до империи) строится по типу патриархальной семьи, благополучие которой зависит от того, насколько добросовестно её члены исполняют свои обязанности перед ней. В первую очередь это касается главы и символа «семьи»: монарха, фараона, царя царей, императора, вождя – (конкретное наименование титула верховного правителя значения не имеет). От него ждут не столько добросердечия или порядочности, сколько твёрдости и удачливости. Персонифицируя собой свою «семью», монарх обязан заботиться о непререкаемости своего авторитета всеми доступными средствами, дабы поддерживать спокойствие и целостность «семьи». Однако, многовековая устойчивость классического (аграрного) социализма достигалась не только благодаря твёрдости руки монарха. Тому же способствовал и другой важнейший фактор коллективного бытия и сознания – религия. Кстати говоря, идеи социализма нигде не получили столь ясную и последовательную форму, как в монотеизме. (Можно думать, что самая ранняя форма монотеизма – иудаизм – возникла как раз в связи с безуспешными попытками духовных и политических лидеров древнего Израиля образовать сильную, процветающую, способную дать отпор врагам национальную монархию, подобную египетской, ассирийской или вавилонской.)

Наконец, третий и, возможно, главный механизм устойчивости классического социализма связан со старым, испытанным многими тысячелетиями, средством. Коммунизм передал в наследие социализму одно из самых фундаментальный своих образований – общину. Правда, в соответствии с требованиями времени и обстоятельств последняя несколько сместила акцент с родоплеменной организации в сторону кланово-соседской (сельской или городской). При этом к прежним её функциям гаранта социального мира и хранителя культурных традиций добавилась новая роль – быть буфером между верховной властью и рядовыми общинниками, смягчая для вторых тяжесть господства первой. Таким образом, социализм – это общество, в котором социальная справедливость состоит в социальной защищённости. Но специфика этой социалистической защищенности связана с тем, что она подавляет личную инициативу и парализует работу мысли, замораживает развитие индивида и общества, превращая взрослых людей в духовных и интеллектуальных недорослей. Поэтому, по сути дела, социализм представляет собой исторический образец экономического, политического, духовного и интеллектуального инфантилизма.