Блеск и нищета античной демократии

 

Мнение современников Аристотеля о варварах как о неполноценных людях, самой природой предназначенных быть рабами у греков, основывалось на представлении о том, что рабство есть состояние духа, а не тела. В свою очередь, критерием рабского или нерабского состояния духа служило отношение человека к свободе вообще и к гражданской – в особенности. Отвращение к тираннии, доходившее до ненависти, было так велико у греков, что на вопрос к Фалесу, первому из семи мудрецов, «что он видел небывалого в своей жизни?», – философ ответил: «Тиранна в старости». Впрочем, одному из самых удачливых тираннов Писистрату удалось-таки умереть естественной смертью. Добиваясь расположения к себе демоса, он конфисковал земельные владения своих политических противников из эвпатридов, поделив их между беднейшими крестьянами. Он ввел дешевый сельскохозяйственный кредит, ссужая нуждающихся земледельцев инвентарем, семенами, скотом. Он учредил два новых всенародных празднества: Великие Панафинеи и Городские Дионисии и справлял их с необыкновенной пышностью. При нем велось строительство водопроводов и фонтанов, храмов и портовых сооружений. Первая в истории греческого (и мирового) театра постановка трагедии произошла при Писистрате. Он же способствовал записи «Илиады» и «Одиссеи». Во время его правления Афины превратились в экономический центр Средней Греции. И что же? Помогло ли это его сыновьям удержаться на троне после его смерти? Ничуть не бывало. Оба были убиты, едва успев насладиться властью и подтвердив закономерность, подмеченную Фалесом.

«Отец-основатель» практической демократии Солон происходил из сравнительно небогатой семьи, принадлежавшей, однако, к одному из древнейших и знатнейших афинских родов. Высвободив из долговой кабалы своих обнищавших сограждан, он первым отказался от крупного долга, который причитался его отцу – заимодавцу. Своим примером он побудил к тому же других состоятельных сограждан, чтобы раз и навсегда изгнать из города рабство для соотечественников. Еще до начала своей законодательной деятельности Солон пользовался таким авторитетом, что многие недовольные тогдашним состоянием дел в Афинах, предлагали ему установить тиранию. Однако он не только сам отказался от узурпации власти, но и Писистрату, своему родственнику, препятствовал в его замыслах стать тираном. Когда тот все же добился желанной цели, Солон ушел в добровольное изгнание, послав в Афины следующие стихи:

“Сами вы сдались беде, несчастья умножили сами.

И оттого-то на вас горького рабства ярмо.

Порознь каждый из вас – как лис, по пятам за добычей,

Вместе же все и всегда праздны и тупы умом”. [160]

Один из самых чувствительных ударов по всевластию афинской аристократии нанес аристократ Клисфен, выходец из очень богатого и знатного рода Алкмеонидов. «Звезда» афинской аристократии – Перикл, в течение пятнадцати лет кряду переизбиравшийся на должность стратега, обладал непререкаемым авторитетом и почти безграничным влиянием. При всем том он никогда не имел даже подобия диктаторской власти. В его распоряжении не было никакого аппарата насилия, посредством которого он мог бы диктовать афинскому демосу свою волю. Единственным инструментом управления, которым он пользовался, было слово разума. Перикл умел управлять страстями народа, воздействуя на него «главным образом надеждой и страхом, как двумя рулями: то он сдерживал его дерзкую самоуверенность, то при упадке духа ободрял и утешал его… Однако причиной его умения была не просто сила слова, но, как говорит Фукидид, слава его жизни и доверие к нему: все видели его бескорыстие и неподкупность. Хотя он сделал город из великого величайшим и богатейшим, хотя он могуществом превзошел многих царей и тиранов… он ни на одну драхму не увеличил своего состояния против того, которое оставил ему отец … несмотря на то, что к денежным делам он относился безразлично».[161] Находясь при смерти и слушая собравшихся вокруг него друзей и лучших граждан города, которые, думая, что он уже без сознания и не слышит их, восхваляли его многочисленные подвиги и трофеи, он прервал их разговор, заметив, что ни один афинский гражданин не надел из-за него черного плаща, т. е. ни один афинянин не пострадал из-за него за все годы его правления!

Плутарх утверждает, что «самым близким Периклу человеком, который вдохнул в него величественный образ мыслей, возвышавший его над уровнем обыкновенного вожака народа, и вообще придал его характеру высокое достоинство, был Анаксагор… которого современники называли «Умом» – потому ли, что удивлялись его великому, необыкновенному уму, проявляющемуся при исследовании природы, или потому, что он первый выставил принципом устройства вселенной не случай или необходимость, но ум».[162] Другим учителем Перикла называли еще одного великого философа древности – Зенона Элейского, о котором говорилось в разделе 3.3. Зенон прославился не только своими теоретическими изысками. В истории демократии он оставил по себе память как бесстрашный тираноборец. Диоген Лаэртский свидетельствует о нем, как о человеке «благороднейшем как в философии, так и в государственных делах; книги его, говорят, полны большого ума. Мало того, он задумывал низвергнуть тирана Неарха и был схвачен… но когда его допрашивали о сообщниках и об оружии, которое он вез в Липару, он в ответ оговорил всех друзей тирана, чтобы тот остался одинок, а потом… обратился к окружающим: «Дивлюсь я вашей трусости: чтобы не пострадать, как я, вы ползаете перед тираном!» – и, наконец, отгрыз себе язык и выплюнул его тирану в лицо; и граждан это так взволновало, что они тут же насмерть побили тирана каменьями… Так рассказывают в один голос почти все; только Гермипп утверждает, будто он был брошен в ступу и забит насмерть».[163]

О нравах демократов той эпохи свидетельствует и эпизод, случившийся с одним из лидеров этого движения – Аристидом, прозванным «Справедливым». Во время процедуры очередного остракизма «какой-то неграмотный, неотесанный крестьянин протянул Аристиду – первому, кто попался ему навстречу, – черепок и попросил написать имя Аристида. Тот удивился и спросил, не обидел ли его каким-нибудь образом Аристид. «Нет, – ответил крестьянин, – я даже не знаю этого человека, но мне надоело слышать на каждом шагу «Справедливый» да «Справедливый»! Аристид ничего не ответил, написал свое имя и вернул черепок».[164] Остракизму он подвергся из-за козней своего извечного политического противника Фемистокла. Однако, когда последний сам попал в беду и предстал перед судом, обвиненный в преступлениях против государства, Аристид забыл старые обиды и не сделал и не сказал ничего ему во вред. Он не радовался несчастью врага, как прежде не завидовал его благоденствию.

Поразительный для нашего времени дух высочайшей нравственности и демократии, был у греков свойствен, конечно же, не одним только афинянам. Коринфянин Тимолеонт в молодые годы спас родного брата, когда тот храбро сражался за родину, но убил, когда тот коварно замыслил лишить ее свободы. За это мать прокляла Тимолеонта. Потрясенный этим, он, казалось, навсегда забросил государственные дела. Однако 20 лет спустя граждане Коринфа возложили на него обязанность возглавить поход на Сиракузы,*, чтобы свергнуть тирана Дионисия (которого, как известно, пытался «перевоспитать» Платон). Тимолеонт совершил почти невозможное: «менее чем за восемь лет он избавил Сицилию от ее застарелых, уже ставших привычными зол и недугов… Но так как, по всей вероятности, не только у каждого жаворонка должен появиться хохолок… но и в каждом демократическом государстве – сикоранты – доносчики, то и Тимолеонт подвергся нападкам двух своекорыстных искателей народной благосклонности… Когда первый из них, намереваясь привлечь его к суду, требовал поручительства, а народ возмущенно шумел, Тимолеонт сам не позволил согражданам мешать оратору. Для того я и перенес добровольно столько трудов и опасностей, – сказал он, – чтобы каждый сиракузянин мог при желании пользоваться своими законными правами».[165] Соседи афинян – жители Фив во время тирании Тридцати в Афинах больше всех способствовали возвращению афинских демократов домой. Они приняли постановление, чтобы, если кто из афинян станет доставлять через их город оружие для борьбы с тираннами, «ни один фиванец этого не замечал, но всякий бы зажмуривался и затыкал уши.[166]

Римляне выказали не меньше, если не больше доблести при защите своих свобод. Но все же их чрезвычайная воинственность способствовала тому, что, как говорилось, римская республика отличалась характером скорее аристократическим, чем демократическим. Все годы ее существования патриции играли в ней первую скрипку, постоянно инициируя крайне высокую внешнеполитическую активность государства, направляя энергию плебса на завоевания и отвлекая его от внутриполитических проблем. Редкий пример исключения из этого правила явили собой братья Гракхи – Тиберий и Гай. Выходцы из среды старинной римской знати, они попытались провести в жизнь законопроект о перераспределении земельного фонда республики в пользу беднейших ее граждан, за что и были убиты.

Но так ли уж безупречна была афинская демократия? Остается ли нам только сокрушаться тому, что злые внешние силы сгубили это прекрасное творение ума, духа и рук человеческих, не дав ему возможность и далее служить для остального мира образцом для подражания? Нет, разумеется, и эта социальная система была далека от совершенства, что не удивительно, если принять во внимание, что гуманистическая идея, лежащая в основе демократической формы государственного устройства, представляет собой динамичный и непрерывно развивающийся феномен. Он и не может быть иным, ведь гуманизм предлагает такой подход к разрешению противоречий между интересами индивида и общества, который их взаимно уравновешивает, гармонизирует, находит оптимальный баланс. А время постоянно вносит коррективы в интересы обеих сторон. Следовательно, каждый раз необходимо учитывать, подстраивать и соответствующим образом регулировать их взаимные обязательства и принципы взаимоотношений. Поэтому бессмысленно говорить о совершенстве каких бы то ни было человеческих установлений прошлого. И точно бессмысленно ждать достижения государственного идеала в платоновском духе в будущем. Но вопрос может быть поставлен иначе: имела ли афинская демократия потенциал для дальнейшего прогрессивного саморазвития? По-видимому, нет. Эту возможность блокировали, по меньшей мере, три причины.

Первая причина состояла в полисном характере всей греческой цивилизации. В отличие от современного города древний полис не проводил четкой границы между собственно городом и окружающими его деревнями. Так, территория, включенная Клисфеном в Афины, не уступала по площади современному мегаполису, например, Москве. При слабо развитых разделении труда и товарном производстве полис мог обеспечивать свое экономическое существование собственными силами. Экономическая самостоятельность (автаркия) поощряла стремление к автономии (самоуправлению). И то, и другое стимулировало тенденции к элевтерии (выражаясь современным языком, к политической независимости или суверенитету). Сходные устремления нынче именуются сепаратизмом, трайбализмом, феодализмом, культурной самоизоляцией и т. д. Не будем забывать, что все население крупнейшего полиса греческой древности – Афин даже в лучшие годы едва ли превышало 300 тыс. человек. Численность населения среднестатистического полиса составляла всего несколько тысяч человек. И вот такие-то крохотные государственные образования не только претендовали на политический и экономический суверенитет, но и яростно отстаивали его. Это не могло не завершиться трагически. Начало концу положила Пелопонесская война, в которой одна часть нации, возглавляемая Афинами, сражалась с другой ее частью, возглавляемой Спартой. Разгром Афин явился прологом не только к дискредитации идей демократии, но и к падению традиций полисной морали в целом. Обессилевшая в бесконечных междоусобицах Греция вскоре потеряла самостоятельность, став легкой добычей сначала Александра Македонского, а затем и Рима. С утерей независимости деморализованная нация лишилась веры в свои идеалы, и это обернулось для нее полной катастрофой даже в демографическом аспекте. К рубежу старой и новой эры общая убыль населения привела к тому, что вся (!) Греция едва ли могла бы выставить три тысячи воинов – число, которое один заурядный полис Мегара выслал в сражение при Платеях, – пишет географ Страбон. По его словам, города, прежде знаменитые, исчезли с лица земли вследствие непрерывных войн, а сам Великий город – Афины стал великой пустыней.

Избежав полисной ограниченности, Рим столкнулся с другой напастью. Так как производительность рабского труда ни при каких обстоятельствах не могла превышать некий предельный уровень,* патриции – приверженцы рыночных отношений могли ждать прироста прибылей только от внешний поступлений. Иными словами, они были вынуждены превратить войну в источник регулярных доходов за счет прямого ограбления соседей и обращения в рабство покоренных народов. (Отсюда и проистекала исключительная воинственность римлян). Это приводило к неуклонному возвышению роли армии в жизни республики, к превращению армии из орудия защиты республики в инструмент политических интриг. Должность диктатора с неограниченными полномочиями становится для удачливых и честолюбивых полководцев удобным трамплином для фактической реставрации монархии. Первый шаг в этом направлении предпринял Сулла. Опираясь на преданные ему легионы, он, став диктатором, превратил эту экстраординарную должность, ограниченную сроком в шесть месяцев, в бессрочную и ординарную. Тем самым он узурпировал верховную власть государства, присвоив себе законодательные функции и право произвольно распоряжаться жизнью и имуществом граждан. Римляне испытали настоящий шок. Противники тирании немедленно организовали отпор насилию, на что Сулла ответил террором и репрессиями невиданных масштабов, залив кровью город и всю страну. Карательные отряды истязали и убивали его врагов, поставленных вне закона. За их убийства и доносы назначались вознаграждения, за укрывательство – казнь. Имущество убитых конфисковывалось. Дети убитых лишались всех прав. Ничья жизнь не была в безопасности.

Сулла расчистил путь авторитарным режимам. Память о кошмарах этой первой диктатуры парализовала волю большинства римлян к сопротивлению при установлении второй диктатуры, на сей раз Цезаря. Неприятие тирании, которым так славились предки римлян, вспыхнуло на миг в последний раз пламенем антицезарианского заговора, возглавленного Марком Брутом – потомком уже упоминавшегося Юния Брута. Оценивая поступок Марка с этической позиции, Плутарх с нескрываемой симпатией отмечает, что единственным мотивом, которым руководствовался заговорщик, была вражда к тираннам и ненависть к пороку… ибо, лично ни в чем Цезаря не виня, он подвергал себя смертельной опасности ради общей свободы. Поражение Брута было воспринято Римом с каким-то извращенным облегчением. Республика чуть ли не со спокойным сердцем рассталась с необходимостью постоянно пребывать в напряжении, искать и находить компромиссы, заботиться о поддержании равновесия между интересами противоборствующих сторон. Она смирилась с участью коллективного подданного монарха, которому доверила попечение о гражданах Рима. Она расписалась в своем бессилии противостоять искушению инфантилизма.

Итак, обе тщательно продуманные системы демократических сдержек и противовесов, которые реализовали афинская и римская республики, не выдержали испытания временем. В обоих случаях античная демократия столкнулась с одной и той же неразрешимой проблемой, которая положила конец ее развитию. Проблема состояла в неспособности греко-римского менталитета преодолеть психологический барьер отчуждения между своим и варварским мирами. Античная мысль, слишком далеко опередившая культуру соседей, не смогла согласиться с тем, что принцип деления людей на полноценных и неполноценных аморален и антигуманен по существу. Явление, унижающее и позорящее совесть и род человеческий, не могло иметь перспективы. Саморазвитие принципов гуманизма вошло в противоречие с ограничениями, наложенными на античную демократию, которая явилась демократией лишь для избранного меньшинства. Саморазвитие идей гуманизма отвергло возможность, допустимость и даже необходимость существования института рабства. Еще один порок античной демократии состоял в дискриминации женщин, которых изолировали от участия в общественно-политической жизни государства.

Тем не менее, невзирая на историческую ограниченность античной демократии, ее роль в становлении современной западной цивилизации невозможно переоценить, ее просто не с чем сопоставить. В частности, ясно и недвусмысленно выразив свое отношение к рабству духа, она зажгла священный огонь свободы в душах людей, совершивших две великие революции современности – Американскую и Французскую. Более того, проложенный ею вектор движения будет – в чем нет сомнений – определять развитие мировой цивилизации, по меньшей мере, и в XXI веке. Античная демократия отвергла героев старой, социалистической закваски – насильников, корыстолюбцев, фанатиков – марионеток эгоистического индивидуализма и старых инстинктов. Она породила героев нового, гуманистического закала – рыцарей чести, свободы духа и независимости мысли. Она показала, в чем состоит подлинное величие человека, кто заслуживает и кто недостоин именоваться человеком.