Развития логического мышления

Ум наш – бог наш.

Менандр

Отечественная историко‑философская наука относит к греческой натурфилософии деятелей начального периода древнегреческой философии (периода ранней классики), которых условно объединяют в одну группу, именуемую досократиками.[38] К ним принято относить мыслителей, которые «ещё не ставили вопроса о цели и назначении отдельного человека, об отношении мышления к бытию, об имманентной диалектике мышления и ограничивались лишь учением о природе, космосе, о чувственно-наглядной и объективной реальности».[39] Список этих философов, как правило, открывает Фалес, а завершает, чаще всего, Демокрит. Не вступая в дискуссию о правомочности столь узкого толкования идей Гераклита, Ксенофана, Парменида и других философов, которых мнение относит к натурфилософам, далее в их число мы включаем Протагора, Аристотеля и Эпикура. Ибо не существует доказательств, что проблемы естествознания волновали их менее чем вопросы этические или гносеологические.

В каком же состоянии пребывало сознание до появления на исторической сцене плеяды этих мыслителей? В девственно «чистом», если иметь в виду его умение оперировать дискурсивными (рациональными) методами мышления. Коллективное сознание их предшественников, находившееся в безраздельном подчинении у магико-религиозных (мистических) представлений, не обладало никакими иными навыками мышления, кроме аффективно-иррациональных. Довольно часто встречается, правда, утверждение, что, дескать, основы рационально-логического мышления были заложены цивилизациями Древнего Египта и Месопотамии, где, якобы, и возникла наука (чуть ли не за два тысячелетия до рождения греческого естествознания).[40] И верно, в Шумере уже в середине III тысячелетия до н. э. появились школы (э-дубы), в которых преподавали математику, грамматику, пение, музыку, право, медицину, ботанику. Наследники их культуры учились в э-дубах чертить планы полей и зданий, вычислять объёмы различных тел, решать квадратные уравнения. Они знали «теорему Пифагора» и умели предсказывать лунные затмения. Больших успехов достигли и египетские геометры, врачи, астрономы, химики. А некоторые древнегреческие авторы (Геродот, Плутарх) прямо утверждали, что Солон, Фалес, Пифагор, Платон и другие философы были учениками египтян и вавилонян (халдеев).

Тем не менее, здесь нельзя не отметить несколько моментов. Во-первых, метод преподавания в египетских и вавилонских школах состоял в чисто механическом заучивании задач и их решений. Система зазубривания если что и развивала, то только память, но никоим образом не мышление. Вследствие этого многие «научные» открытия египтян и вавилонян были утеряны и впоследствии переоткрыты заново. Во-вторых, занятия «науками» и в Египте и в Вавилоне были прерогативой закрытой корпорации жрецов. Для поднятия своего престижа они облачали свои действа в мистические наряды, уделяя гаданиям, ворожбе, мистическим обрядам и толкованию различных знамений внимание гораздо большее, чем уточнению и развитию позитивных знаний. В-третьих, их совершенно не интересовали поиски глубинных причинно-следственных связей между наблюдаемыми явлениями природы. В-четвёртых, они не пытались придать известным им сведениям какую-либо системность и упорядоченность. Вот почему, отдавая должное знаниям древних египтян и вавилонян, мы не имеем права относиться к ним, как к плодам развития науки. Было бы даже большой натяжкой сказать, что у них возникли зародыши науки, тем более что никаких заметных всходов они так и не дали.

Совершенно иной, открытый дух и бескорыстный интерес к познанию мира проявился у греков, которые стали называть философами, т. е. любителями мудрости, тех, кто обращал поиски истины в смысл своей жизни. Первым, ставшим на путь философии, традиция называет Фалеса Милетского. Он был гидроинженером, изобретателем астрономических приборов, он первым открыл, что затмения Солнца происходят вследствие покрытия его Луной и предсказал солнечное затмение, наблюдавшееся в 585 г. до н. э. Он первым «стал вести беседы о природе… первый вписал прямоугольный треугольник в круг и за это принёс в жертву быка», а, будучи в Египте, «измерил высоту пирамид по их тени, дождавшись часа, когда наша тень одной длины с нами».[41] Поясняя особенность мировоззрения философов, Аристотель подчёркивал, что «Анаксагора, Фалеса и им подобных называют мудрыми, но не умными, видя, что они игнорируют собственную выгоду и говорят, что они знают нечто исключительное и божественное, но бесполезное, ибо они ищут не человеческих благ».[42] Впрочем, когда Фалеса, видимо, всерьёз допекли укорами в бесполезности философии, он, «смекнув по наблюдению звёзд о будущем богатом урожае маслин… нанял за бесценок все маслодавильни в Милете и на Хиосе… А когда пришла пора, и спрос на них внезапно возрос… он собрал много денег, показав, тем самым, что философы при желании могут легко разбогатеть, да только это не то, о чём они заботятся».[43]

Но всё же, главной заслугой Фалеса, несомненно, является то, что он предпринял решительный шаг к разрыву с мифологическим мышлением. Поэтому его с полным основанием можно назвать исторически первым δ-интеллектуалом - пионером, вставшим на путь рационального осмысления мира. Постулировав существование некоего универсального первоначала мира – его архе (arche), он не искал это архе в мифе или на Олимпе. Он полагал, что архе – это вода, первопричина всех вещей. Причём он говорил именно о воде, а не о боге воды (например, о Посейдоне). В воде он видел глубоко внутреннюю (имманентную) и непреходящую основу бытия. И вместе с тем, он утверждал, что это вещественное первоначало и вся происшедшая из него природа не мертвы, но одушевлены, и боги не причастны к этой всеобщей одушевлённости мира, хотя последний и полон богами. Эта перемена точки зрения поразительна. Она переносит проблемы, с которыми человек сталкивается в природе, из области веры и поэтической интуиции в интеллектуальную сферу. Появилась возможность критической оценки любой теории и, стало быть, возможность постепенного проникновения в природу вещей. Космогонический миф не подлежит обсуждению. Он описывает последовательность священных событий, которую можно либо принимать, либо не принимать. Но никакая мифическая космогония не может стать частью постепенногоикумулятивного роста знаний. Напротив, архе как первопричина может и должна быть рационально постижима. Она может быть проанализирована, видоизменена или исправлена. Короче говоря, она есть предмет интеллектуального суждения. Тем самым Фалес предопределил интерес последующей античной философии к решению проблем естественнонаучного плана, а также привил вкус к дискурсивным методам познания истины и мира.

Этот дух открытости к поискам естественных объяснений явлениям природы подхватил и развил Ксенофан. Его можно считать едва ли не первым геологом, так как он обратил внимание на то, что «в глубине материка и в горах находят раковины. В Сиракузах, по его словам, был найден в каменоломнях отпечаток рыбы и тюленей, на Паросе – отпечаток лавра в толще камня, а на Мальте – плоские отпечатки всех морских существ. Эти отпечатки, по его словам, образовались в древности, когда всё обратилось в жидкую грязь, а отпечаток на грязи засох».[44] Разумеется, это объяснение сегодня выглядит наивным, но оно представляет собой первую попытку рационального объяснения эволюции природы, предпринятую более чем за две тысячи лет до Ч. Лайеля. Кроме того, Ксенофан первым прибегнул к логике при доказательстве ошибочности общепринятого мнения о множественности богов. Вот образчик его метода рассуждений, известный как косвенное (или непрямое) доказательство: «Допустим, что богов много. Если при этом они в одном будут превосходить друг друга, в другом – уступать, то они не будут богами, потому что божество по своей природе не терпит над собою господства. Если же они равны, то не будут обладать природой бога, потому что бог должен обладать превосходством над всеми, а равное не лучше и не хуже равного. Поэтому, коль скоро бог есть, и коль скоро он таков, то он должен быть только один».[45] Не правда ли, в этих словах так явственно слышится голос гордого и независимого человека: если даже он – смертный – не терпит над собою господства, то как может бессмертный его потерпеть?! Возможно, именно за эту восхитительную независимость мышления хвалит его Тимон, отзываясь о нем как о «гомеровских кривд бичевателе задорном!..»[46]. А Плутарх пишет, что Ксенофан, видя, как египтяне во время празднеств истязают себя и поют скорбные песни, посоветовал им: «Если они боги – не оплакивайте их, если люди – не приносите им жертв».

И всё же истинным потрясателем устоев традиционно статичного взгляда на мир, свойственного до него не только греческой, но и всей восточной мысли, явился Гераклит, утверждавший: «Этот космос, один и тот же для всех, не создал никто из богов, никто из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живой огонь, мерно возгорающийся, мерно угасающий». Такой космос становится самодостаточной сущностью, независимой от чьей бы то ни было сверхъестественной, потусторонней воли. Этим высказыванием Гераклит фактически упразднил институт бога, предвосхитив известный ответ Лапласа Наполеону. В самом деле, что делать богам в мире, в котором «дважды нельзя войти в одну и ту же реку», «никогда ничто не «есть», но всегда возникает» и в котором «бессмертные смертны, смертные бессмертны»? Разумеется, ничего. Видимую же закономерность диалектической текучести бытия вещественного космоса Гераклит приписывал действию внутренне присущей (имманентной) для него силы – «этому – вот Логосу», имеющему множество толкований, в том числе «Слово» и «Закон». Происходя из знатного рода и многими обвиняемый в симпатиях к аристократам, он, тем не менее, утверждал, что «мир – общая для всех страна», что «здравый рассудок (т. е. индивидуальное сознание – по нашей терминологии – Г.Г.) – у всех общий», что недоразумения между людьми возникают из-за невежества: «Для бодрствующих [т.е. думающих] существует один общий мир, а из спящих [т. е. не размышляющих] каждый отворачивается в свой собственный. Для суеверного же никакой мир не является общим, ибо он и наяву лишён здравого рассудка, и во сне не может избавиться от страхов». (Мыслитель верно угадал то состояние сомнамбулизма, в которое впадают верующие, поднимающие оружие на иноверцев во имя своей, разумеется, святой веры.)

Создатель диалектики, можно сказать, «объявил войну» мифологической догматике. В своей суровой критике стереотипов «общеизвестных истин», он не щадит авторитета даже таких признанных учителей нации, как Гомер и Гесиод. О первом он говорит: «Гомер, молясь о том, чтобы «вражда сгинула меж богами и меж людьми», сам того не ведая, накликает проклятье на рождение всего сущего, ибо всё рождается в силу противоборства и противодействия». Не менее резко отзывается он и о Гесиоде, про которого, мол, думают, что он очень много знает, между тем, как он не знает даже, «что день и ночь – одно». Осуждая тех, кто пытается жить чужим умом, без размышлений доверяясь чужим мнениям, он предостерегает: «Не следует поступать и говорить, как «родительские сынки», т. е., попросту говоря: так, как мы переняли у старших».

Идеи Гераклита так поразили воображение его современников, что с их опровержением выступила целая группа философов во главе с Парменидом. Выстроив метафизическую модель природы, Парменид первым в истории мысли пытается установить строгое различие между истиной и мнением, между знанием достоверным и знанием вероятностным. Оценивая значение этой его идеи в развитии научного познания мира, В. Асмус отмечает: «Ни современная наука, ни современная техника, ни современная логика, обобщающая операции доказательства и умозаключения, применяемые в математике, в технике и в физике, не были бы возможны без вероятностного знания и без умозаключений и рассуждений, приводящих в результате к такому знанию».[47] Путь к овладению этим знанием проложили Гераклит и Парменид. Первый – критикуя стереотипы коллективного сознания, второй – исходя из критики концепции первого. Так, мысль, наконец, стала подвергать сомнению и жёсткому контролю собственные конструкции! Так мысль началапроходить испытание на прочность под «давлением» объективной логики суждений. Это не замедлило сказаться на учении самого Парменида, которое встретило столь многочисленные и серьёзные возражения, что возникла настоятельная потребность придать ему большую строгость и обоснованность. За реабилитацию концепции Парменида взялся Зенон Элейский, в результате чего развитие логического мышления получило мощнейший позитивный импульс. Сформулированные им апории вскрыли противоречия в существовавших в его эпоху понятиях о пространстве, о движении и покое, о целом и частях, о едином и многом, о прерывном и непрерывном. Так проблема непротиворечивости в суждениях выдвинулась в число ключевых в процессе развития интеллекта.

Предельно чётко задачи и цели рациональной философии очертил Анаксимандр, отстаивавший тезис о том, что целью познания является теоретическоепознание и проистекающая от него свобода. Под теоретическим познанием он понимал познание, не связанное с достижением практической выгоды, так что обыденному сознанию его времени оно представлялось занятием, не только «чрезвычайно удивительным и демоническим», но и бесполезным. Кроме того, оно покушалось на догмы коллективных представлений, в частности, на положение о божественном происхождении небесных светил. Предсказав «вследствие знания науки о небе» падение большого метеорита, и доказывая, что Солнце – всего лишь огненный жернов, т.е. что небесные светила – вовсе не божества, а глыбы или скалы, оторвавшиеся от Земли и раскалившиеся вследствие быстрого движения в воздухе, он практически исключил иррациональное и божественное из своей модели мира. Первопричиной же упорядоченного движения последнего он полагал ум (нус) – разумную и целесообразно действующую силу. И следует признать, что то объяснение мирового Ума, которое дал Анаксагор, вполне соответствует современному понятию о совокупности физико-химических, биологических и социальных законов, лежащих в основе материального мира.

Итак, впервые в истории разум решается на беспрецедентный шаг – на рациональное осмысление связи вещей и своих возможностей познания этих связей. Тем самым греческая натурфилософия противопоставляет себя (притом с поразительным мужеством) традициям и святыням религиозного мышления. Она ещё не вполне отделена от мифологической мысли. Но она уже безоговорочно заявляет о своей полной автономии в области мысли. Её гипотезы ещё не выводятся путём индукции из систематических наблюдений, она ещё не опирается на данные опыта, но она уже пытается мыслить системно и последовательно, доверяя своей интуиции о существовании единства, «законопослушности» и взаимосвязи всего сущего в космосе.

Бескорыстие и благородное служение истине, свойственное представителям всех натурфилософских школ Эллады, настолько возвышало их в глазах современников, что прагматизм софистов производил на их фоне впечатление, не вполне благоприятное. Тем не менее, именно софисты сыграли важную роль в признании благотворности принципа плюрализма мнений и антидогматизма. А Протагор первым среди греков сформулировал «золотое правило» гуманизма, гласящее, что «человек - есть мера всех вещей: существующих – в том, что они существуют, и несуществующих – в том, что они не существуют». Развивая положение атомистов о равной реальности бытия и небытия, он доказывал, что каждому утверждению может быть противопоставлено противоречащее ему утверждение. Свой скептицизм в отношении религии он выразил словами: «О богах невозможно знать ни того, что они есть, ни того, что их нет, ни того, каковы они по виду, а причина тому: неясность вопроса и краткость человеческой жизни». И, несомненно, выдающимся вкладом Протагора в общечеловеческие духовные ценности можно считать обоснование им идеи равенства всех свободных людей.

Всех вышеупомянутых философов, а также многих других их современников (атомистов Левкиппа и Демокрита, Анаксагора и Эмпедокла и др.), при часто полной несхожести их концепций, объединяла одна общая исходная установка. «На протяжении всей истории ранней греческой философии разум признавался высшим судьёй, даже несмотря на то, что Логос не упоминается до Гераклита и Парменида. Именно эта – молчаливая или открыто высказанная – апелляция к разуму ничуть не менее чем независимость от «предписанных традиций святынь религии», ставит раннюю греческую философию в самый резкий контраст с мыслью Древнего Ближнего Востока», – замечают Г. и Г.А. Франкфорты и их соавторы.[48] Другое принципиальное отличие натурфилософского подхода к познанию мира от религиозного состояло в следующем. Независимо от содержания аксиоматической базы, берущейся в качестве основополагающей, система следующих из неё доказательств должна была быть безупречной. Она не должна была содержать в себе логических неувязок и внутренних противоречий, т.е. вне зависимости от «метафизической» основы, «физическая» конструкция должна была удовлетворять принципу внутренней самосогласованности. Эта внутренняя непротиворечивость ценилась даже выше, чем внешнее правдоподобие модели реальному бытию.

Нашёлся, однако, человек, по имени Сократ, который в молодости был одержим страстью «к тому виду мудрости, который называют познанием», но «в конце концов, счёл себя совершенно непригодным к такому исследованию».[49] И тогда он обратился к занятиям моральной философией, в чём преуспел гораздо больше. С его-то (и Платоновой!) лёгкой руки греческая мысль совершила плавный, но достаточно радикальный поворот от философии природы к этической философии. Постаристотелевская и постэпикурейская философия порывает связь с проблемами, касающимися изучения природы. Позже традиция свела всех интересовавшихся не только вопросами нравственности и идеального в себе и для себя, но и всем тем, что происходит вокруг человека в материальном мире, в одну группу, дав ей наименование «досократики». Тем самым как бы давалось знать, что только с Сократа «начинается то положительное построение диалектики идеи и материи», которое, по мнению А. Лосева, представляет собой центральное звено античной философии. Не берясь оспаривать данное суждение о роли Сократа в философии как таковой, замечу, что для развития общечеловеческой культуры гораздо большее значение имели идеи и открытия как раз натурфилософов и Аристотеля, обобщившего и систематизировавшего их разработки в области мышления. Ибо именно они развили представления о достоверном и вероятностном знании, о дефинициях и понятиях, аксиоматику и силлогистику, методы индукции и дедукции, правила доказательства и опровержения суждений, понятия об абстракциях и причинности. Они привнесли в мышление строгость, последовательность, контроль и самоконтроль. Но и вклад Сократа в развитие теоретического мышления и учения о человеке весьма значителен. Бесстрашие мысли Сократа, абсолютный авторитет разума и добра, перед мощью которых должны были склоняться даже боги, делают этого «мученика разума» выдающейся фигурой в истории мировой культуры

Античная натурфилософия явилась той единственной в мировой истории школой, в которой наиспособнейшие ученики становились учителями, выпестовавшими правила «доведения» интеллекта человека до его высшей – логической (по Пиаже) стадии мышления. Просуществовав менее чем три столетия, она создала для всех будущих поколений прообраз школы, в которой мозг научается дисциплинированно и грамотно пользоваться своими неисчерпаемыми интеллектуальными ресурсами, раскрывать свой гигантский творческий потенциал, заложенный в него природой. Она породила уникальную в своём роде, открытую и саморазвивающуюся систему «среднего образования», без овладения которой никто не может чувствовать себя полноценным членом общества. И чем выше уровень научно-технического развития данной культуры, тем большее значение и вес приобретают те навыки строгого, логического мышления, принципы которого были сформулированы и развиты античной мыслью. А коль скоро всё говорит о том, что снижение темпов технологического прогресса в обозримом будущем не предвидится, можно думать, что мысли и дела древнегреческих философ переживут века. Созданный ими (универсальный для всего человечества) курс умственного развития даёт возможность разуму, овладев им, свободно ориентироваться в окружающем мире уже не столько совершенствуясь качественно, сколько набираясь опыта и умножая знания. Тем самым разум переходит в область количественного или «пространственного» расширения сферы своей деятельности. А это означает достижение этапа зрелости в интеллектуальной эволюции мозга.

Ещё Гераклит утверждал, что здравый рассудок (индивидуальное сознание) у всех общий и всех объединяет. Мировое сообщество тысячелетиями разъединяли барьеры коллективного сознания – магические и религиозные предрассудки, заблуждения, суеверия. Античная натурфилософия создала предпосылки объединения всех «частных» коллективных представлений на фундаменте логического мышления. Ибо законы логики для всех общие, и они создают возможность для взаимопонимания, а через него – преодоления размежевания человеческого рода по таким второстепенным и, по сути, ничтожным признакам, как национальность, раса, вероисповедание, корпоративная или сословная принадлежность. Рассудочному мышлению не более двух с половиной тысяч лет. Возраст поистине младенческий в сравнении с прочими проявлениями психической деятельности – чувствами, например. Возможно, поэтому и сегодня, увы, большинство людей воспринимает необходимость думать как тяжкое наказание. Для человека мышление все ещё – как инородное тело, как обуза. Соответственно и отношение к нему либо предвзятое – у одних, либо настороженное – у других. Вот почему очень многие скорее доверяют «испытанным» чувствам, чем пока ещё слишком непривычному «приобретению» – рассудку.

История, как известно, на редкость своевольная и непоследовательная особа. Она награждает и возносит на пьедестал памяти людей, подчас ничтожных, либо малозначащих. Но гораздо чаще она обходит своим вниманием тех, кто дал человечеству возможность подняться с колен, распрямиться, осознать своё достоинство, очистить разум от иллюзий, предрассудков и химер. В числе таких незаслуженно забытых ею освободителей разума в первую очередь следовало бы упомянуть античных философов. Приходится, правда, признать, что в немалой степени этому способствовала сама античность. Ведь уже в древности возникло мнение об «умозрительности» натурфилософии, о её «созерцательности» и «оторванности от жизни». Между тем, не что иное, как натурфилософия возвела наипрактичнейший фундамент, на который позже опирались геометрия Евклида, механика Архимеда, астрономия Птолемея, медицина Гиппократа. На этом же прочнейшем фундаменте стремительно возносится ввысь современное естествознание и научно-технический прогресс.