Глава VII. Правовые аспекты гуманизма

Право на пороге гуманизма

 

Чтобы быть свободным, надо подчиняться законам.

Цицерон

Как можно понять из содержания предыдущих глав, принципиальная особенность гуманистического мировоззрения, отличающая его от религиозных доктрин любого толка, состоит в том, что гуманизм представляет собой не догматичную, но открытую, плюралистическую, динамично эволюционирующую систему представлений, в фокусе которой находятся не иррациональные силы, а человек и его интересы. Практическая реализация гуманистической концепции выразилась в легитимизации частной собственности и развитии рыночных отношений, а также в демократической (республиканской) форме правления. Могла ли эта практика не опираться на надлежащую законодательную базу? Никоим образом. Следовательно, гуманизм и как философская категория, и как категория юридическая должны рассматриваться в тесной взаимосвязи. Более того, как будет показано далее, право в его современном понимании – как совокупность нормативных актов, устанавливаемых или санкционируемых государством и призванных регулировать и совершенствовать общественные отношения, является необходимым элементом функционирования только правовых государств.

Сказанное не следует воспринимать как тавтологию. До самого последнего времени безусловное большинство традиционных цивилизаций (или государств) Востока не испытывало особых неудобств из-за отсутствия у них такого культурного феномена, как узаконенное право граждан на совершение тех или иных действий по отношению к государству, обществу, личности, семье, имуществу и т.д. Напротив, до контактов с Западом понятие права там ассоциировалось с запретом на совершение любых действий, которые могли быть истолкованы как дискредитация и подрыв правящих авторитарных режимов. Фактически, законодательство сводилось к запрету на прогресс культуры в целом. Признав за правом роль инструмента содействия развитию общества, личности и их взаимных отношений, нетрудно определить и специфику этого содействия. Она сводится к интерпретации и законодательному выражению существа и смысла функционирования и развития тех или иных экономических и социально-политических «надстроек» гуманистического мировоззрения. Сказанное, разумеется, противоречит марксистскому толкованию понятия права, навязанному отечественной юриспруденции волей «правящего класса большевиков».

Согласно тезису Маркса, сформулированному им в «Манифесте Коммунистической партии»,[188] и затем многократно тиражированному в трудах советских юристов, право – это «возведенная в закон воля господствующего класса, воля, содержание которой определяется материальными условиями жизни данного класса». Кроме того, наша юридическая наука, все еще не освободившаяся от гипноза марксистской ортодоксии, придерживается представления о правоте Ленина, отстаивавшего постулат о том, что «содержащаяся в любом нормативно-правовом акте государственная воля есть воля господствующего класса».[189] Неудивительно поэтому, что в последнем, третьем издании БСЭ подчеркивается: «Неразрывная связь с государством – один из специфических признаков, отличающих право от правил поведения в бесклассовом обществе, а также от всех иных социальных норм (моральных и т.д.) классового общества. В свою очередь, государство немыслимо без права».[190]

Сводя содержание всемирной истории к борьбе классов, сужая свое видение процесса саморазвития человека до рамок этой борьбы, ни Маркс с Энгельсом, ни Ленин не заметили глубокого функционального различия между правом и обычаем в юридическом, а не житейском смысле последнего. Точнее говоря, они неправомерно распространили понятие «права» на обычаи, определявшие до недавнего прошлого коллективное бытие во всех классовых государствах восточного (социалистического) типа. Добавим, что большинство этих стран и по сей день отдает дань традициям, сообразующимся не с правом, а с нормами все тех же обычаев, не подозревая, что с марксистской точки зрения это «противозаконно». Между правом и обычаем, регулирующими общественные отношения в капиталистических и социалистических цивилизациях, пролегает пропасть. Напротив, между обычаем и правилами общежития, которыми руководствуются бесклассовые (коммунистические) общества, очень много близкого по духу, смыслу и форме. Чтобы обосновать данное положение, нам придется, в который уже раз, обратиться за поддержкой к истории и этнографии.

В одном из последних по времени руководств по теории права читаем: «В Древней Индии понятие права как совокупности самостоятельных норм, регулирующих общественные отношения, было неизвестно. Повседневная жизнь индийцев подчинялась правилам, утверждаемым в нормах, по своему характеру являвшихся скорее этическими, чем правовыми. Данные нормы носили ярко выраженный религиозный характер. Нормы, определяющие поведение людей в их повседневной жизни (дхармы), содержались в сборниках – дхармашастрах. Наиболее известной дхармашастрой являются Законы Ману… Точное время составления этих Законов неизвестно. Предполагается, что они появились между II в. до н. э. и II в. н. э.»[191] Положение в этой области начало изменяться только в годы колониального господства Англии в Индии.

Основу шариата – системы обычаев, принятых в мусульманских странах, составляют, как известно, Коран, Сунна, а также иджма – свод решений, вынесенных авторитетными мусульманскими законниками по вопросам, не затронутым в двух предыдущих книгах. Шариат разграничивает действия мусульманина на пять категорий: 1) строго обязательные, 2) желательные, 3) разрешаемые, 4) нежелательные, но ненаказуемые, 5) запрещенные и строго наказуемые. По характеру наказания к числу самых тяжких (хадд) относятся прежде всего вероотступничество и богохульство, наказываемые смертной казнью. Смертной казнью наказываются и все выступления против государственной власти.

В древнекитайском обществе под влиянием конфуцианства сложилась атмосфера недоверия, даже негативного отношения к праву. Конфуций призывал строить отношения людей на основе морали, началах добродетели, учил, что управлять должны люди, а не законы. Школа законников (легисты), напротив, обосновывала идею приоритетной роли закона. Но идеи легистов оставались чуждыми большинству китайского народа. Естественно, что такое переплетение разных концепций управления и правопонимания оказало «неоднозначное влияние на историю права и государства. Высказывалась даже идея создания «общества без права».[192] К осознанию необходимости разработки конституции Китай подошел лишь к началу нынешнего столетия.

Конфуций активно противился введению единого писаного права не только словом, но и делом. Известны его выступления против законов 513 г. до н. э., принятых в царстве Цзинь; против Цзы Чаня, кодифицировавшего уголовное право в царстве Чжэн; его приказ о казни (!) Шао Чжэнмао, отстаивавшего «управление на основе писаного закона» в царстве Лу, где Конфуций в то время возглавлял судебные инстанции. Противодействие конфуцианцев кодификации законов диктовалось интересами наследственной аристократии, ее освященными обычаями и привилегиями, согласно которым «наказания не поднимаются до великих мужей». Конфуцию принадлежат слова: «Что за государство без разных порядков для знати и простолюдинов?»[193] Не удивительно поэтому, что государством веками правил обычай, согласно которому насчитывалось 3000 различных преступлений. Среди них государственные (мятеж, заговор) и религиозные (шаманство, выбрасывание золы на улицу). Как преступления рассматривались отказ от уплаты налога и пьянство, которое наказывалось смертной казнью. Виды наказаний в разное время незначительно отличались друг от друга.

В Иньском государстве применялось битье палками, отрезание носа, поджаривание на огне, разрубание на мелкие части, обезглавливание, закапывание живым в землю, отрубание руки, ноги, выкалывание глаз. В Уложении Му-вана выделены пять основных наказаний: люсин (клеймо тушью на лице)… исин (отрезание носа) – за 500 провинностей; чужин (кастрация для мужчин и превращение женщин в рабынь-затворниц) – за 300 провинностей; данисин (отрубание головы) – за 200 провинностей. Население Китая, Индии и мусульманских стран составляет едва ли не 60% населения планеты. История этих государств насчитывает от почти полутора до трех тысяч лет. Вопреки марксистско-ленинскому постулату они жили всё это время, будучи не отягощенными таким грузом, как право. Их общественные отношения строились на принципах, развитых в доклассовых обществах. Это касается, прежде всего, семейно-брачных традиций, которым в древних обществах уделялось исключительное внимание.

Даже такой ортодоксальный марксист, как Ф. Роуз, описывая институт брака у австралийцев, был вынужден признать, что «системы родства аборигенов, несомненно, обнаруживали определенные правила – и не простого характера – заложенные в них предыдущими поколениями… В конечном счете, они представляли собой кодификацию самими аборигенами общей суммы материальных отношений внутри общества. Тем не менее, самим аборигенам вполне могло казаться… что система родства действительно была дана им каким-то «богом из машины».[194]

У большинства людей, в особенности на Востоке, представление о праве и его осуществление связано, в первую очередь, с запретом на совершение тех или иных действий в отношении отдельных индивидов или общества в целом (например, когда речь идет о преступлениях против религии или государства). Шариат для мусульманина – это, прежде всего, процедура разбора обвинений и последующее наказание по приговору, выносимому судьей – кади. Такое же суждение о связи преступления и наказания доминирует в правосознании рядового китайца, индийца и даже европейца. Это не удивительно, поскольку запретительная основа института права уходит корнями в глубокое доисторическое прошлое, где она известна как наложение табу. Дж. Фрэзер приводит многочисленные, подчас поражающие воображение примеры запретов на определенные действия, предметы, слова и т. д.

Существовали табу на общение с иноплеменниками, на обнажение лица, на остатки пищи, на еду и питье. «Ни один человек и ни одно животное под страхом смертной казни не смеет посмотреть на правителя Лоанго во время еды или питья. Когда в комнату, где обедал этот правитель, вбежала его любимая собака, вождь приказал, чтобы ее убили на месте. Однажды собственный сын вождя, мальчик двенадцати лет, по оплошности застал его за питьем. Отец незамедлительно приказал пышно одеть, на славу угостить, а потом …четвертовать его и носить части тела по городу с объявлением, что он видел правителя за питьем… Увидеть за приемом пищи царя Дагомеи является уголовно наказуемым преступлением», – отмечает Фрезер.[195] Можно думать, что приведенный пример специфичен только для Африки. Оказывается, нет, ибо сходный запрет, правда, без столь трагических последствий для «преступника» существовал во время приема пищи японским императором – микадо.

Из ряда вон выходящая «святость» верховных правителей порождала запрещение касаться их. Так, под страхом смертной казни запрещалось притрагиваться к королю Камбоджи. Когда в 1874 г. он выпал из перевернувшегося экипажа и без чувств лежал на земле, никто из свиты не посмел ему помочь. Положение спас лишь подоспевший к месту происшествия европеец. В 1800 г. император Тиенг-тоонг-тай-оанг умер от опухоли на спине, но никому и в голову не пришло пустить в ход ланцет, который возможно, спас бы ему жизнь – ведь к телу владыки не должно было прикасаться ничто железное.

Особо священной частью тела владыки многие народы считали голову. На острове Таити всякого, кто стоял над головой вождя и его жены или провел над ними руками, могли предать смертной казни. Еще более удивительный обычай существовал у индейцев кламат. У них не было ни одного исторического предания более чем столетней давности. Причина проста: они неукоснительно следовали запрету вспоминать о жизни и деятельности умершего и даже упоминать его имя. Этот закон соблюдался племенами Калифорнии и Орегона настолько строго, что за его нарушение человек мог быть казнен. К этим и многим другим из приведенных Фрэзером примеров суеверий, возведенных в ранг закона, необходимо добавить тысячи уголовно наказуемых «преступлений», предусмотренных китайской Фемидой. А также «преступления», за которые католическая инквизиция сожгла на кострах, обезглавила и четвертовала около 500 тысяч законопослушных европейцев (в том числе за то, например, что у кого-то почему-то зимой зацвели цветы).

Противопоставляя право и обычай, я хотел подчеркнуть не столько абсурдность многих традиций, которые были распространены повсеместно вплоть до недавнего времени, и не столько тот факт, что следование им крайне редко соразмеряет меру проступка и меру наказания. Главное различие права и обычая состоит в противоположности их предназначений. В отличие от права обычай призван консервировать, фиксировать, охранять статус-кво существующего в данный момент культурного субстрата или фона, который определяет отношения между людьми данного культурного круга. Его цель – пресечь любые новации, угрожающие потерей того или иного культурного феномена, независимо от степени его благотворности или вредности для существования носителей этой культуры.

Этнография сохранила множество свидетельств о народах, которые упорно придерживались привычек, в итоге оказавшихся для них губительными. «Сообщают, что воинственное ангольское племя йагов умерщвляло всех своих детей без исключения, чтобы не обременять женщин в походных условиях. Свои ряды племя пополняло путем усыновления мальчиков и девочек тринадцати-четырнадцати лет из других племен, родителей которых убивали и съедали. Женщины южноамериканского племени мбайя убивали всех детей кроме последнего или того, кого считали последним… Едва ли стоит удивляться тому, что обычай этот привел к гибели народ мбайя, многие годы являвшегося самым страшным врагом испанцев»,[196] – пишет Фрэзер. Главной мишенью инквизиции были молодые, красивые и, разумеется, соблазнительные женщины, коих подозревали в связях с сатаной. Можно думать, что многолетний, упорный труд ревнителей религиозной веры сказался-таки на генофонде западноевропейцев. В таком случае, есть ли разница в толковании права у средневекового европейца, китайца, мусульманина, йага или мбайя? С точки зрения современного права разницы, по существу, нет никакой.

Какие условия должны были быть выполнены, чтобы обычай стал отвечать фундаментальному требованию права, состоящему в стимулировании развития экономических и социально-политических институтов общества (государства)? Право должно: а) быть писанным; б) быть отделенным от идеологии; в) признавать правоспособность и дееспособность человека ключевым понятием юриспруденции; г) обладать механизмами, защищающими и осуществляющими правоспособность и дееспособность личности.

 

Генезис права

 

Пересмотр взглядов на обычай как на консервтивно-ограничительное и запретительное средство регуляции общественных отношений и начало отождествления его с понятием справедливости, впервые произошел в Древнем Египте и Месопотамии. В поучении фараона X династии Ахтоя (Хети III - 2120-2070 гг. до н. э.) говорится: «Сделай, чтоб умолк плачущий, не притесняй вдову, не прогоняй человека из-за имущества его отца… Остерегайся наказывать несправедливо. Не убивай, нехорошо это для тебя. Наказывай ударами и заключением, и будет земля устроена благодаря этому… Заботься о людях, пастве бога… Не причиняй страданий… Да будут тебя любить люди, будут помнить тебя за твою добродетель. Избегай зла и ты скажешь: Уничтожено время страданий благодаря тем, которые пришли из дома Ахтоя».[197]

Удивительно точно (для своего времени) определил суть и назначение права вавилонский царь Хаммурапи (1792-1750 гг. до н. э.). В эпилоге текста его Законов, высеченных на базальтовой стеле, сказано: «Угнетенный человек, который обретет судебное дело, пусть подойдет к моему… изображению, пусть заставит прочитать мой написанный памятник, пусть он услышит мои драгоценные слова, а мой памятник пусть покажет ему его дело, пусть он увидит свое решение, пусть успокоит свое сердце… На будущие времена, навсегда: царь, который будет в сердце… если этот человек будет иметь разум и сможет справедливо управлять своей страной… и своими черноголовыми,* пусть разбирает их тяжбы, пусть решает их решения, пусть истребит в стране преступников и злых, пусть улучшит положение своих людей».[198]

Две вещи должны быть поставлены в заслугу Хаммурапи. Во-первых, сделав знакомство с законами доступным любому человеку, он предотвратил злоупотребления, связанные с двусмысленным их толкованием к выгоде тех или иных социально-корпоративных групп. Тем самым он демократизировал процесс судопроизводства. Во-вторых, в дополнение к традиционным карательно-запретительным функциям он придал суду функции регулятора хозяйственной деятельности отдельных индивидов и общества в целом. Это явилось прологом великой революции в области развития правосознания. Рационализм и осмысленность Законов Хаммурапи поразительны. Из 282 параграфов первые пять посвящены основным принципам отправления правосудия, 6-25 – охране собственности царя, храмов, общинников, царских людей, 26-41 – имуществу, полученному от царя за службу, 42-50 – операциям с недвижимостью и правонарушениям, связанным с ним, 50-126 – торговле, 127-195 – семейному праву, 196-214 – умышленным и неумышленным телесным повреждениям, 215-282 – операциям с движимым имуществом и правонарушениям в этой области. Среди них нет ни одного, в котором бы шла речь о преступлениях против религии или государства! Законы шариата, пришедшие на землю Месопотамии спустя 2400 лет на смену законам Хаммурапи, представляют в этом смысле безусловное и крупное поражение теории и практики права на Востоке.

С точки зрения современности, слабым местом Законов является их приверженность принципу талиона, т.е. воздаяния равным за равное. Страдают они и чрезмерной суровостью наказаний, предусматривающих смертную казнь едва ли не за каждый десятый проступок – лжесвидетельство, воровство, навет и т.д. Но, учитывая время составления Законов и отсутствие соответствующего прецедента, нельзя не признать за ними приоритета в деле генезиса нового, гуманистического правосознания. Мысль Хаммурапи далеко опередила свою эпоху и влияла на коллективное сознание месопотамских юристов еще целое тысячелетие спустя.

Однако дальнейшее развитие она получила все же не на Востоке, а на Западе – в Афинах. Здесь запись действующих законов была впервые произведена Драконтом в 621 г. до н. э. по причине серьезного недовольства народа, страдавшего от произвола архонтов, судивших по нормам устного «права» – обычая, как правило, в пользу аристократии – эвпатридов. Кодификация законов явилась итогом компромисса между демосом, который расценил создание кодекса как свою победу, и эвпатридами, которые были вынуждены пойти на серьезные уступки. Одним из ключевых положений Законов Драконта было утверждение института частной собственности. Для того чтобы внедрить в сознание людей представление о законности и нерушимости прав частных собственников, закон назначал поистине драконовские наказания – смертную казнь даже за такие мелкие преступления, как кража овощей. Вместе с тем Кодекс содержал в себе еще немало архаичных правовых норм и обычаев, например, экзотический обычай привлечения к судебной ответственности «совершивших убийство» животных и неодушевленных предметов. Тем не менее, запись законов и введение формализованного судопроизводства способствовали изживанию таких старинных обычаев, как кровавая месть или мзда за убийство. Теперь убийство больше не считалось частным делом двух семей: убийцы и его жертвы. В решении спора уже участвует вся община, представленная ее судебными органами.

И что же? Не прошло и 20 (!) лет, как добрый и одновременно злой джин частной собственности «все смешал в афинском доме», поставив отношения между гражданами полиса в зависимость не столько от их знатности, сколько от их богатства. Если раньше мерилом достоинства человека было его происхождение, т. е. принадлежность к тому или иному роду, то теперь на передний план стали выходить его личные деловые качества. Кровнородственные связи стали стремительно утрачивать прежнюю значимость, что не могло не вызвать недовольства как эвпатридов, так и части демоса, оказавшегося в роли маргиналов не только по социальному, но уже и по имущественному признаку. Над некогда свободными земледельцами нависла угроза лишиться свободы. «Заем под залог тела был предпоследним этапом на пути к переходу свободного человека в раба в собственном смысле. В промежутке был заклад земли с постановкой закладного столба. Остановить процесс закабаления крестьянства было мало, требовалась более радикальная мера – отмена долговых обязательств и запрещение кабального рабства».[199] Необходимо было также признать незаконность для афинского гражданина состояния рабства как такового.

Этот головоломный узел социальных, экономических и моральных проблем развязал Солон. Превратив закон из памятника обычаю в инструмент становления обычая, он предотвратил развитие Афин по наихудшему из возможных сценариев. Так было положено начало традиции осмысленного, рационального отношения общества к нормативам коллективного бытия людей. Так античность начала учиться жить согласно закону, т. е. писаному праву, в которое можно было вносить изменения, дополнения, уточнения, которых требовало время и развитие. Из него также можно было изымать разделы, уже не отвечавшие духу времени, блокировавшие развитие. Оно превращалось из фетиша в предмет анализа, толкования, комментариев, а также в механизм усовершенствования общественных отношений.

Реформы Драконта, Солона, Клисфена породили бурное законотворчество. Каждый полис и каждая новая колония стремились обзавестись собственным сводом законов. Некоторые из них далеко опережали свою эпоху. Гермодор из Эфеса, родины Гераклита, даже подвергся остракизму за то, что предложил своим согражданам законы, предоставляющие вольноотпущенникам равенство с эфесцами в гражданских правах (исополитию), а их детям – равенство в привилегиях (исотимию). Порицая это решение земляков, Гераклит заметил: «Пусть не садится со мной рядом раб и пусть не обедает со мной за одним столом», – говорят эфесцы. А я скажу нечто более справедливое: пусть садится со мной добродетельный… или – еще лучше – пусть садится на более почетном месте и пусть ему будет оказано предпочтение, ибо людей делает равными не случай, а добродетель (здесь и далее курсив мой – Г.Г.). Чем обидел вас Гермодор, напомнив… о том, что все люди и что не следует кичиться случаем, ставя его над природой. Только порочность обращает в рабство, только добродетель освобождает … Не стыдно ли эфесцам от того, что рабы бывают доблестными? Разумеется, ибо сами порочны те свободные, которые поддаются несвободным страстям. Пусть перестанут быть такими и полюбят всех, ведь добродетель всех делает равными … Эфесец же, если он доблестен, – гражданин мира (космополит). Ибо мир - общая для всех страна, в которой закон не подпись, а бог».[200]

Свободомыслие и демократические убеждения с особой энергией и настойчивостью отстаивали софисты. Протагор, автор гуманистической максимы «человек есть мера всех вещей » по рекомендации Перикла учредил законы для новой афинской колонии в Южной Италии – Фурии. В силу декрета о безбожии он был вынужден покинуть Афины, куда смог вернуться только через семь лет. Но и годы изгнаний не сломили его дух.

«О богах невозможно знать ни того, что они есть, ни того, что их нет, ни того, каковы они по виду; а причина тому: неясность вопроса и краткость человеческой жизни», – продолжал утверждать Протагор и по возвращении из ссылки. За это он, подобно Анаксагору, был приговорен к смерти. (Так что Сократ был далеко не первым осужденным на смертную казнь за непочтение к богам.) Об одинаковой во всех отношениях природе варваров и эллинов учил своих слушателей и софист Антифонт. Ему вторил другой софист – Алкидам, повторявший: «Бог создал всех свободными, природа никого не сделала рабом». Сходное мнение разделяли Гиппий, Горгий, Ликофрон, трагик Еврипид и историк Геродот, которые, можно сказать, заложили фундамент теории естественного права.

Вместе с прогрессирующей гуманизацией коллективного сознания у греков возникло представление и о правовом государстве. К приверженности принятым в государстве законам взывал Гераклит, говоря: «Своеволие надо гасить пуще пожара», а также: «Народ должен сражаться за попираемый закон, как за стену города». Мысль о главенстве закона в жизни государства так глубоко проникла в сознание греков, что тирания вызывала у них отвращение именно в силу отождествления ее с торжеством необузданной, произвольной и спонтанной воли одного человека. Даже Платон – этот признанный апологет казарменного режима Спарты и противник демократических Афин признавал, что тирания, которая, по его убеждению, неизбежно приходит на смену демократии, опьяненной «свободой в неразбавленном виде, когда чрезмерная свобода оборачивается чрезмерным рабством, есть наихудший вид государственного устройства, где царят беззаконие, произвол и насилие».

Греция и Рим явили собой уникальный в истории дуэт, демонстрирующий эффективность «разделения труда» в великом деле самообучения человечества азам не только рыночной экономики и республиканского правления, но и права. При этом Греция продуцировала соответствующие фундаментальные идеи и теории, а также осуществляла их моделирование в «лабораторных условиях». Непревзойденный «прикладник» – Рим доводил до «товарного вида» некоторые из этих «экспериментальных образцов». В одной из областей этого разделения труда Рим преуспел особо: в части создания действующей модели права. Он вознамерился завоевать и поставить под свой контроль весь доступный его взору мир. Гигантски претенциозная цель требовала предварительного создания оптимальных правовых механизмов функционирования колоссальной империи в режиме единого организма, управляемого из единого центра – метрополии и пронизанного сверху донизу унифицированными, всеми одинаково толкуемыми законами. Для того чтобы последние наилучшим образом соответствовали своему назначению, они должны были, говоря словами Цицерона, хотя бы «кое в чем убеждать, а не ко всему принуждать силой и угрозами». Ибо «благо народа - высший закон» (Salus populi suprema lex).

Развивая данный тезис, древнеримские юристы определяли государство как «res publica», т.е. как организацию, существующую для защиты всех жителей, а право – как «искусство добра и справедливости» (ars boni et aequi). Ульпиан, бывший главным советником императора Александра Севера (III в.), приводил три основных требования права: «живи честно, не вреди другому, воздавай каждому свое» (honeste vivere, alterum non ledere, suum cuique tribuere). Другой правовой принцип, сформулированный Цицероном, гласил, что «под действие закона должны подпадать все, а не только некоторые, избранные граждане». Это не означает, что римская Фемида никогда не снимала повязки со своих глаз. Даже в эпоху республики Рим оставался под «железной пятой» олигархии, при которой «наивысшее право нередко является наивысшей несправедливостью» (summum jus summa saepe injuria). Тем не менее, будучи убежденным сторонником теории естественного права, Цицерон активно содействовал ее творческому развитию. Оперируя понятием «истинного закона», он рассматривал его как «разумное положение, соответствующее природе, распространяющееся на всех людей, постоянное, вечное, которое призывает к исполнению долга, приказывая, запрещая, от преступления отпугивает; оно, однако, ничего, когда это не нужно, не приказывает честным людям и не запрещает им».

На необходимости пересмотра традиционного взгляда на раба как на «говорящее орудие» настаивал Сенека. В письме к другу он пишет: «Они рабы? Да, но они твои товарищи по рабству, если подумать, что и они, и мы одинаково находимся во власти судьбы… Покажи мне, кто не раб. Один в рабстве у похоти, другой – у скупости, третий – у честолюбия и все – у страха!» Сенеке же принадлежит прекрасное изречение: «Нет рабства более позорного, чем рабство духа». Будучи приверженцем теории естественного права, он утверждал: «Природа повелевает нам приносить пользу людям, а рабы ли они или свободные, благородного ли происхождения или вольноотпущенники, дарована ли свобода с соблюдением надлежащих формальностей или в кругу друзей, совершенно безразлично». Однако разделявших взгляды Сенеки в Риме было все же явное меньшинство. Законы, правящие Римом, отражали совсем иные настроения, обычаи, интересы.

Под термином «римское право» (jus romanum) юристы понимают правовой порядок, существовавший в римском государстве от основания Рима (753 г. до н. э.) до смерти императора Юстиниана (565 г. н. э.). Римское право стало самой совершенной системой права древности, основывающегося на «чистой частной собственности». Позднее, в Средние века и в Новое время, потеснив партикулярное (местное) феодальное право, римское право «повторно было принято как позитивное право в большей части Европы. Во время либерального капитализма римское право послужило источником создания гражданских законодательств».[201] Так что римское право вполне может считаться культурным феноменом, соперничающим в долголетии с египетскими пирамидами. По мнению авторов цитировавшейся выше монографии, такую живучесть ему придает его техническое «совершенство» и содержание, охватывающее практически все стороны частного, имущественного и процессуального права, т. е. того, что римские юристы обозначали как jus privatum.*

В самый ранний период римской истории город жил, сообразуясь с обычаями – неписаными правилами поведения, большей частью религиозного характера (fas). Период писаного или светского права (jus) начался с требования плебеев записать правила обычного права (здесь так же, как в Афинах, толкование обычаев было прерогативой аристократии – патрициев, которые часто злоупотребляли этой привилегией). Как говорилось выше, первая кодификация гражданского (цивильного) права (Законы XII таблиц) была осуществлена после ознакомления специальной комиссии, посланной в Афины, с законами Солона. И поскольку законы принимали комиции, т. е. народное собрание, считалось, что закон есть то, что предписано и установлено народом (lex est quod populus jubet atque constituit). Таким образом, изгнав последнего своего царя – Тарквиния Гордого и присягнув на верность республиканскомурежиму правления, Рим подвел черту под своим «беззаконным» монархическим прошлым и обязался впредь жить по нормам конституции.

История полна парадоксов. Развитие римского права достигло апофеоза как раз в период авторитарного правления византийского императора Юстиниана. Власть этого самодержца не была ограничена никем и ничем, он крепко держал в руках все три ее составляющих – законодательную, исполнительную и судебную. И следует отдать ему должное: своей властью он распорядился вполне разумно, собрав лучших на то время юристов, правоведов и адвокатов с поручением провести полную систематизацию (кодификацию) всего римского права. В ходе интенсивной четырехлетней работы (529-533 гг.) комиссия, возглавляемая Трибонием, изучив более 2000 трудов по юриспруденции, издала «Свод римского права»**, состоявший из четырех крупных блоков: 1) Институции (Institutiones), представлявшей краткое введение справочного характера; 2) Дигестов (Digesta), что может быть переведено как «Собрание юридических текстов»; 3) Кодекса (Codex); 4) Конституции (Novellae) – плода законодательной деятельности самого Юстиниана, охватывающего все области правовой жизни. По мнению историков права, юстинианова кодификация представляет собой «крупнейший кодификационный труд во всей античности, а может быть, и во всей истории права, если принимать во внимание его содержание и влияние, оказанное на дальнейшее развитие права».[202] Она, к тому же, дает возможность проследить за эволюцией нравов, отражающей развитие гуманистического мировоззрения.

Римское общество издавна делилось на тех, кто: а) пользовался правом гражданства (status civitatis); б) обладал лишь правом на жизнь и свободу (status libertatis); в) не обладал никакими правами, т. е. находился в положении рабов (in statu servitutis). В свою очередь, далеко не все даже «полноправные» граждане могли пользоваться равными публичными и частными правами. Так, активным и пассивным избирательным правом в полном объеме (jus suffragii и jus honorum) обладали лишь высшие слои общества – патриции или нобилитет. Точно так же обстояло дело с частным правом, т. е. правом заключать брак (jus connubii), имущественным правом (jus commercii) и т. д.

В период ранней республики резкое неравенство в правах имело место даже в пределах патриархальной семьи. Например, власть отца над сыном была пожизненной и неограниченной. Отец мог бросить сына в темницу, избить, убить, продать в рабство. Внутри семьи между положением её членов и рабов никаких правовых различий не было, а вне семьи её взрослые мужчины обладали политическими правами. Имущественные права наследовались после смерти главы семьи. К моменту падения империи деспотические права последнего были существенно ограничены: он мог требовать от близких только почитания и расходов на свое содержание, когда был уже не в состоянии содержать себя сам. Он должен был заботиться о воспитании детей и участвовать в выборе их занятий, определять им опекуна и попечителя. В свою очередь, дети получили право на уход и воспитание, на получение приданого при заключении брака и даже на провозглашение отца расточителем, если он неразумными тратами ставил под угрозу благополучие семьи. Если согласно прежнему праву все, что приобретали другие домочадцы, становилось собственностью только главы семьи, то во время империи все взрослые мужчины семьи получили право владения собственностью, приобретенной на военной и общественной службе, а также полученной от кого бы то ни было, кроме отца.

Римляне были убеждены, что женщины не способны отдавать отчет в своих действиях. Поэтому по Законам XII таблиц даже свободные римлянки на всю жизнь оставались ограниченно дееспособными. Со временем к юристам пришло понимание несправедливости такой их оценки, что привело к улучшению положения женщин в сфере частного и имущественного семейного права. В этой области они почти уравнялись с мужчинами, чего нельзя было сказать об их политических правах. Возможность их участия в активной политической жизни как была, так и осталась равной нулю.

Дух гуманизма наложил отпечаток даже на положение рабов. Согласно Законам XII таблиц рабы были «res», т.е. вещами, говорящими орудиями (instrumentum vocale). Старое римское право, позволявшее господам всецело распоряжаться жизнью своих рабов, было тождественно праву использовать и уничтожать принадлежащие им неодушевленные предметы. В классический период развития римского государства рабы получили, наконец, первое и основное право – право на жизнь. Господам было запрещено убивать рабов, отдавать в цирки для борьбы с дикими зверями, мучить сверх меры. Тогда же установилось правило: обессилевшие рабы, брошенные своими хозяевами, становились свободными.

Правовое положение рабов продолжало улучшаться и далее. Они получили ограниченную хозяйственную самостоятельность, в исключительных случаях могли выкупать себя из рабства на собственные деньги и даже приобретать собственных рабов. Расширились и упростились способы освобождения из рабства, так что стало возможным получать свободу на основании простого письменного заявления владельца раба либо устного, сделанного в присутствии друзей. Тем не менее, никогда в римской истории рабы не получили второго основного права – действовать и трудиться на себ