Третий мир в условиях глобализации

Глобализация оказывает неравномерное воздействие на страны и регионы мира. Выгоды от нее получают преимущественно развитые страны, относящиеся к так называемому золотому миллиарду. В середине 1990-х гг. в них проживало 20% населения Земли, на долю которого приходилось в 61 раз больше богатств, чем на долю беднейших 20% населения планеты (82,7 к 1,4%). Поэтому наряду с протестом против глобализации в постиндустриальных государствах Запада накапливается еще более мощный потенциал протеста в странах, не попавших в «золотой миллиард».

Современная глобальная капиталистическая мир-система, согласно концепции И. Валлерстайна, включает три типа государств: развитые государства «ядра», наименее развитые государства «периферии» и занимающие промежуточное положение «полупериферийные» государства, к числу которых относится и современная Россия (см. главу VI).

Периферийные государства являются объектами или даже «жертвами», а не субъектами глобализации, поэтому наиболее точно их взаимодействие отражает формула «асимметричной взаимозависимости», т. е. одновременно проявляются две разнонаправленные тенденции: 1) снижение зависимости Запада от периферии; 2) накопление и обострение экономических и социальных проблем на периферии и полупериферии, для разрешения которых у стран этой части мира нет ресурсов.

Взаимообусловленные процессы глобализации и регионализации приводят прежде всего к дальнейшему обострению противоречий по оси Север—Юг. Складывающаяся система мировой экономики приводит к одностороннему обогащению государств, транснациональных корпорации и других игроков, представляющих благополучные регионы Европы и Северной Америки, в то время как «южная периферия» — страны и народы бывшего третьего мира — все более отстает от их уровня развития, превращаясь в заложницу глобальной системы. Не везде это вызывает лишь молчаливый протест. Собст

венно, в этом и заключается одна из основных причин многих социально-экономических и политических потрясений в мире, в том числе и международного терроризма (см. главу XI).

Большинство террористических движений имеют либо антиглобалистскую, либо в целом антизападную направленность, тем самым четко позиционируют себя в мировом политико-идеологическом пространстве. В эпоху глобализации цели терроризма также глобальны: противостояние западной цивилизации или ее сегменту (например, федерализации Европейского союза) позволяет широко использовать антизападные идеологические штампы для более эффективного привлечения сторонников. Пропаганда радикальных взглядов и терроризма как метода политической борьбы широко использует возможности глобального охвата и «эффекта присутствия», предоставляемые современными СМИ. При этом срабатывает эффект постоянного психологического давления, а также наглядно проявляется своеобразный апокалиптический символизм террора эпохи глобализации: «Либо мир станет таким, каким его сделаем мы, либо он перестанет существовать!»

События 11 сентября 2001 г. в США поставили проблему глобализации в новом, во многом неожиданном и мало исследованном ракурсе — использования продуктов глобализации фрустрированным человеком традиционного общества против глобализации и ее мировых центров. В США задолго до этих событий исследователи предупреждали, что «глобализация может сверхвооружить отдельных людей, создавая тем самым непосредственную угрозу Соединенным Штатам в XXI в. со стороны супероснащенного озлобленного человека, который ненавидит Америку более чем когда либо из-за глобализации... Он может атаковать даже сверхдержаву» [1].

В мире появилась еще одна линия конфронтации, которая приобретает глобальные масштабы: государства — члены мирового сообщества против глобальных террористических сетей. Положение осложняется тем, что международные террористические структуры оказываются тесно связанными с политическими радикалами в отдельных странах и с мировыми преступными объединениями, которые, в свою очередь, процветают на почве массовой бедности и отчуждения.

Ярко выражен транснациональный характер современного терроризма. Эта его черта является прямой производной глобализации как таковой. Не только терроризм, но и социальные конфликты, финансовые и торговые отношения, культурные и образовательные контакты все чаще пересекают государственные границы без контроля,

а порой и без ведома правительств этих государств. Этот процесс не во всех регионах протекает одинаково стихийно, по все же примеры таких «черных дыр» па политической карте мира, как Чечня с 1991 г. и Афганистан до 2002 г., свидетельствуют о том, что концентрация и активность террористических организаций сильнее там, где отсутствует эффективная государственность.

С точки зрения Валлерстайпа, преодоление этих противоречий в рамках капиталистической мир-экономики невозможно без ее разрушения. Преобладание свободного рынка квалифицированного труда в центре и несвободного рынка менее квалифицированного труда на периферии — это фундаментальная характеристика капиталистической мир-экономики, поскольку неравенство и неравномерность развития входящих в нее элементов являются важнейшим условием ее функционирования и основой для системной интеграции. Возникают и новые труднопреодолимые противоречия. Так, постиндустриальный мир, использующий новейшие информационные технологии, не нуждается в больших объемах рабочей силы. В то же время нолу-периферийпые страны раиолагают ею в избытке. Отсюда вытекает острое противоречие между двумя целями — вхождения в постиндустриальный мир и обеспечения занятости населения.

Наложение и взаимоусилеиие проблем и противоречий, порожденных эффектом одновременности процессов модернизации, нацие-строительства и глобализации, превращают большинство стран периферии и полупериферии мира, живущих в иных «часовых поясах», чем ядерные страны промышлепио развитого Запада, в экономических и политических аутсайдеров. Осуществление цели «догоняющей» модернизации — «догнать и перегнать Запад», — не только проблематично, по и порождает когнитивный диссонанс и массовую фрустрацию, преодолеть которые проще всего с помощью формирования образа врага в национальной, цивилизациошюй и/или конфессиональной «упаковке», поскольку социальные общности держатся вместе при наличии внешних угроз и/или консолидирующей идеологии. Причин такой проблематичности несколько: под прессингом глобальной экономической рационализации растет неэффективность государства; усиливается всеобщая финансовая зависимость; резко сокращаются ресурсы для осуществления государственной социальной и экономической политики, препятствующей прогрессирующему социальному расслоению; усиливается воздействие навязываемых СМИ западных потребительских стандартов, недостижимых для населения большинства стран, но вызывающих «революцию растущих ожида

ний», и др. Поэтому истинная опасность для мира не исходит сегодня исключительно от исламского фундаментализма, но и от догматических и экстремистских попыток использовать религию (какой бы она ни была) или этническую принадлежность для оправдания собственной исключительности и применения насилия в отношении других. При этом линии этнических и религиозных разломов в отличие от экономических до поры бывают незаметны.

Важным фактором возрождения этнического национализма стало также окончание холодной войны. Сегодня уже очевидно, что геополитическое противостояние двух сверхдержав — США и СССР — определяло содержание многих конфликтов в странах третьего мира. С устранением этого глобального внешнеполитического фактора на первый план вышла этническая составляющая конфликтов в государствах мировой периферии.

Известный политолог Д. Снайдер обращает внимание на еще одну зависимость: практически всегда рост массового национализма бывает обусловлен ростом демократии и расширением свободы слова и прессы. Незрелость и неэффективность институтов демократии, неизбежные на начальном этапе транзита, создают благоприятные предпосылки для подъема национализма [2]. Периоды радикальных перемен — это периоды всеобщей неуверенности. И потому люди, проигрывающие от перемен, испытывающие страх перед новым незнакомым и глобализирующимся миром, обращаются к «заветным» фундаментальным ценностям — этническим и религиозным.

Свой способ спасения предлагает и национализм, поскольку берется компенсировать издержки «процесса освобождения», порожденного модернизацией и глобализацией. При этом ни один из порожденных национализмами конфликтов не был, по мнению Д. Снайдера, логическим следствием длительной культурной вражды или военной необходимости. Они возникали как результат использования националистических лозунгов политическими элитами, для того чтобы получить массовую поддержку на начальном этапе демократизации, когда институты, регулирующие политическое участие, находились еще в зачаточном состоянии. По мнению Д. Снайдера, вероятность возникновения националистических конфликтов в результате демократизации особенно велика в тех случаях, когда элиты воспринимают быстрые политические перемены как угрозу собственному положению, когда расширение политического участия масс предшествует созданию институциональных структур гражданского общества и когда массовая политическая мобилизация осуществляется на осно^|

дискриминации по этническим признакам [3]. В свою очередь, к факторам, которые препятствуют возникновению этнических конфликтов, он относит политику элит, направленную на создание и укрепление либеральных институтов, а также формирование «гражданского национализма». Причем второй фактор способствует успеху демократических трансформаций даже при слабых либеральных институтах. Символичен практический вывод Снайдера: вместо того чтобы неосмотрительно подталкивать «сомнительные страны» к скорейшему внедрению атрибутов «электоральной демократии» и «свободы прессы», международному сообществу следует проводить более осторожную и опосредованную политику, преследуя прежде всего долгосрочные цели — создание социально-экономических условий либерализации и институциональных предпосылок гражданской демократии, что отодвигает мечту о глобальной демократизации и «конце истории» в неопределенно далекое завтра [4].

Антизападный мятеж в третьем мире все чаще направляется также против секулярного национального государства, которое в конце концов осталось чуждым институтом для большинства незападных культур.

«Многие государства, возникшие в результате освобождения от колониальной зависимости, являются, по сути, псевдогосударствами, у которых отсутствуют устоявшиеся институциональные структуры, внутреннее единство и, наконец, национальное самосознание» [5]. В Азии и Африке за «фасадом» заимствованных и слабых политических институтов и национальных символов зачастую скрывается традиционный мир племен и народностей, который не смогло трансформировать квазинациональное государство. Лидеры таких стран действуют (или имитируют действия) в соответствии с западными принципами только в отношениях с западными же государствами, от которых ждут экономической или военной помощи, а при решении внутренних проблем опираются на традиционные стандарты поведения и стереотипы.

В период национально-освободительной борьбы страны третьего мира ставили своей целью получение статуса национальных государств и принятие их в международное сообщество в качестве суверенных и полноправных членов. В начале III тысячелетия появились сомнения относительно того, будет ли существовать и в наступившем столетии международный порядок, созданный по западным стандартам. Страны Юга, не выдерживающие прессинга нового глобального экономического порядка, деградируют, коррумпируются и разрушаются, фак

тически оказываясь во власти кланово-мафиозных и этноцентричных сил, по-своему включающих деградирующий низкоэффективный потенциал этих стран в мировой хозяйственный оборот. Для такого рода стран вполне реальна опасность полностью утратить социальную и мобилизационную функции, контроль над происходящим на их территории.

Некоторые современные исламские авторы, приверженцы идеологии панарабизма, представляющие группу ближневосточных стран, добывающих сырьевые ресурсы, также не принимают существующий миропорядок, который возник, по их мнению, в результате западной колонизации. Их негодование подпитывается несправедливым характером экономической глобализации и навязыванием западных культурных стандартов, в чем они видят угрозу для ислама и мусульманской культуры. «С точки зрения нынешних исламистов или фундаменталистов, неудачи и недостатки современных исламских стран вызваны тем, что последние переняли чуждые понятия и обычаи. Они отделились от истинного ислама и таким образом утратили свое былое величие» [6]. Поэтому они отрицают секулярное национальное государство и требуют вернуться к идее халифата — «исламского идеального государства». Отсюда рост политического влияния исламского фундаментализма, который тотально отвергает западную модель политического развития.

Государства Азии и Африки, прежде всего мусульманские, переживают сегодня процесс этнизации. «На Западе, — отмечал видный социолог Э. Геллнер, — национализм возникает в результате того, что высокая культура — культура грамотного меньшинства — распространяется до границ всего общества и становится отличительным признаком принадлежности к нему каждого члена. То же самое происходит и в исламе, только здесь это находит выражение скорее в фундаментализме, чем в национализме, хотя порой эти два течения объединяют свои усилия. Для масс высокая форма ислама служила сертификатом, подтверждающим их новый статус, пропуском в число горожан. Она также определяла их в отличие от пришельцев, с которыми пришлось столкнуться в ходе колониальных конфликтов (новые колониальные нации складывались зачастую просто из всех мусульман, проживающих на произвольно выделенной территории, и не имели до этого никакой коллективной идентичности)» [7].

Именно этническая и конфессиональная солидарность приходит в мире ислама на смену национально-государственной идентичности, заимствованной у бывших стран-метрополий. Глобализация

и формах, навязываемых Западом, воспринимается в этих регионах мира как угроза дальнейшему существованию, ее пытаются преодолеть посредством призыва к возвращению к традиционным формам общности — религиозной и этнической. Тем самым, с одной стороны, обостряются этнические различия между локальными культурами, а с другой — обостряется цивилизационный конфликт между исламскими странами и Западом. Примеры Сомали, Ирака, Ирана, Судана и Афганистана наглядно доказывают правоту данного утверждения. При этом агрессивная энергия этнополитической и фундаменталистской мобилизации может быть направлена против:

♦ поддающихся идентификации меньшинств, проживающих среди большинства;

♦ соседних этнотерриториальных образований с целью пересмотра границ;

♦ имперского центра или главенствующей национальной группы;

♦ соседних народа/страны, принадлежащих к другой цивилизации/ конфессии;

♦ персонификации «зла глобализации» Соединенных Штатов Америки и Запада в целом.