Неолиберальные концепции международных отношений.

Со временем различия между модернизмом и реализмом стали стираться, тем более что некоторые из этих различий, как признавали сами участники теоретических дискуссий, были надуманными. Однако постулаты политического реализма и далее подвергались критике. Основным противовесом традиционным представлениям о мировой политике и международных отношениях начиная с 1970-х гг. стала концепция транснационализма. Ряд исследователей, ссылаясь на работы американского политолога Г. Алмонда, полагают, что теоретические предпосылки этой концепции появились немного раньше. Действительно, еще в вышедшей в 1950 г. работе «Американский народ и внешняя политика» этот всемирно известный ученый подверг сомнению традиционную этатистскую схему, согласно которой в сфере международной политики взаимодействуют только некие абстрактные внутренне монолитные государства. Г. Алмонд пытался проанализировать влияние отдельных государственных структур и групп на внешнеполитическую деятельность. Развивая эти идеи, К. Дойч и Дж. Розенау указали, что в каждом государстве существуют группы, выступающие как самостоятельные субъекты международных отношений, и они способны поддерживать прямые связи с аналогичными группами в других странах без какого-либо реального участия со стороны правительственных структур.

Новое направление в изучении мировой политики и международных отношений окончательно оформилось в 1971 г. с выходом в свет книги «Транснациональные отношения и мировая политика» под редакцией Роберта Кеохейна и Джозефа Ная [1]. В этой работе, проанализировав сдвиги в мировом общественном развитии, происшедшие к началу 1970-х гг., Дж. Най и Р. Кеохейн констатировали резкий рост уровня взаимозависимости отдельных стран в экономической, политической и социальной сферах. Государство больше не способно полностью контролировать все возникающие в этих сферах взаимоотношения, оно утрачивает свою прежнюю монопольную роль главного субъекта международных отношений. С точки зрения сторонников транснационализма, полноправными субъектами международных отношений могут выступать транснациональные компании, неправительственные организации, отдельные города или иные территориальные общности, различные промышленные, торговые и иные предприятия, наконец, отдельные индивиды. К традиционным политическим, экономическим, военным отношениям между государствами добавляются разнообразные связи между религиозными, профессиональными, профсоюзными, спортивными, деловыми кругами этих государств, причем их роли могут иногда быть равными. Утрата государством прежних места и роли в международном общении нашла выражение и в терминологии — замене термина «интернациональный» (межгосударственный, исходя из западного понимания единства нации и государства) термином «транснациональный» (т. е. осуществляемый помимо государства, без его непосредственного участия).

Последователи транснационализма сделали вывод, что на смену традиционным международным (межгосударственным) отношениям должна прийти новая мировая политика как механизм демократической самоорганизации качественно обновленного международного сообщества. Главные тенденции этой политики будут определяться уже не столько индивидуальными действиями отдельных государств, сколько логикой развития международных политических институтов: глобальных и региональных международных организаций, системой официальных договоров и неофициальных договоренностей, институтами международного права и мирового общественного мнения.

Транснационализм стремится реабилитировать некоторые либеральные подходы к международной политике, отвергнутые прежде как идеалистические. В частности, это касается идей И. Канта, изложенных им в трактате «О вечном мире». Одновременно приверженцы транснационализма считают возможным примирить традиционные (реалистические) и либеральные (идеалистические) взгляды на мировую политику и международные отношения, поскольку эти взгляды, по их мнению, дополняют друг друга.

Из-за возрастающей взаимозависимости всех стран мира меняются не только субъекты мировой политики, но и средства, которые могут быть использованы для достижения внешнеполитических целей. «Военная сила, — пишет в связи с этим Дж. С. Най-младший, — главный инструмент могущества согласно традиционной точке зрения на мировую политику. Она остается последней формой осуществления власти в межгосударственной системе, где каждое государство отвечает за себя и над ними нет высшего правительства. Но в наш век ядерного оружия и подъема национализма среди населения слабых стран военная сила стала для современных великих держав средством, использование которого обходится дороже, чем в прошлые века. Более важными стали другие инструменты — такие как средства коммуникации, организационные и институциональные возможности, а также умение манипулировать асимметричной взаимозависимостью» [2]. Последнее обстоятельство объясняется тем, что «менее зависимая или менее уязвимая сторона в условиях взаимозависимости нередко обеспечивает свое влияние, используя угрозы или манипулирование взаимозависимостью» [3].

Возрастание взаимозависимости и снижение роли силового фактора в международных отношениях объясняются действием ряда объективных тенденций в мировом общественном развитии, приводящих к расширению возможностей частных субъектов и небольших государств по сравнению с возможностями великих держав. Первая тенденция связана с развитием транспорта и массовых коммуникаций. Это, в свою очередь, способствовало появлению и быстрому росту транснациональных корпораций цри одновременном ослаблении правительственного контроля над их действиями. Мировая торговля стала теснить в структуре мировой экономики мировое производство, а это еще больше повысило роль транснациональных субъектов и сделало взаимозависимость стран более сложной и прочной.

Вторая тенденция связана с процессами модернизации, урбанизации и развития коммуникаций в странах третьего мира. Одним из последствий таких процессов стали социальные сдвиги и рост национализма в этих странах, что препятствует осуществлению военных интервенций и иных традиционных средств обеспечения господства со стороны более развитых государств. Причина поражения США во Вьетнаме и Советского Союза в Афганистане и заключалась в том, что обеим сверхдержавам не удалось навязать свою волю социально мобилизованному и националистически настроенному населению бедных и отсталых стран. В этом сторонники транснационализма также видят перераспределение власти в международных отношениях — от правительств к частным субъектам, в данном случае к национально-освободительным движениям.

Третья тенденция также ведет к перераспределению власти, но не в пользу частных субъектов, а в пользу небольших и слабых госу-

дарств. В результате широкого распространения новых технологии, в том числе и военных, отсталые страны способны укреплять свой военный потенциал даже без сколько-нибудь серьезного экономического и социального прогресса. Поэтому военное вмешательство сверхдержав на региональном уровне становится все менее «рентабельным», а их способность влиять на ситуацию в третьем мире уменьшается.

Четвертая тенденция заключается в сокращении возможностей ведущих государств мира контролировать состояние окружающей среды. Обострение экологической и других глобальных проблем выявляет неспособность даже наиболее крупных и могущественных государств справиться с ними. Эти проблемы по своей природе являются транснациональными, поскольку включают в себя как внутриполитический, так и внешнеполитический компоненты. Решение глобальных проблем возможно только в рамках коллективных действий и сотрудничества всех государств. Отсюда и стремление многих сторонников транснационализма рассматривать весь мир как глобальное гражданское общество, т. е. возрождать те из традиционных либеральных положений, которые были теоретической предпосылкой для обоснования необходимости создания наднациональных органов вплоть до образования мирового правительства.

Модификация в концепции транснациональных отношений вышеназванного и других тезисов классической либеральной доктрины дает основание многим исследователям идентифицировать ее с рядом более мелких направлений (например, «функциональный подход» Эрнста Хааса) как неолиберализм. Формирование неолиберального взгляда на мировую политику и международные отношения в самом широком плане является отражением существенных изменений, происшедших в мире во 2-й половине XX в. Эти изменения заставили и главного оппонента либерального направления в теории международных отношений — школу политического реализма — вносить коррективы в свою концепцию. В 1970-е гг. традиционный реализм трансформировался в неореализм.

Становление неореализма

Политический реализм оставался ведущим направлением в теории международных отношений вплоть до 70-х гг. XX в. Однако критика со стороны представителей иных направлений, а также изменения в мировой политике в тот период заставили сторонников реалистической парадигмы отчасти пересмотреть свои взгляды. Основоположником неореализма в американской политической науке считается Кеннет Уолтц. В ранний период своей научной деятельности он был последователем Г. Моргентау и относился к числу наиболее известных представителей школы политического реализма. Но уже с конца 1950-х гг. К. Уолтц делает первые шаги к пересмотру традиционной методологии политического реализма. Окончательный разрыв с этой методологией произошел в 1979 г. с выходом книги «Теория международной политики» [4].

К. Уолтц выделил три уровня анализа международных отношений: индивида, государства и международной системы в целом. Классический политический реализм учитывал лишь второй уровень, т. е. рассматривал международные отношения с точки зрения взаимодействия отдельных, изолированных друг от друга государств. По мнению Уолтца, политический реализм представляет собой теорию внешней политики, а не теорию международных отношений. Последняя же возможна только на уровне изучения всей международной системы. Помимо тех факторов, которые учитывал классический политический реализм, внешнюю политику отдельных государств определяет и их место в структуре системы международных отношений. Сама эта структура складывается под влиянием взаимодействия наиболее сильных и крупных государств, и поэтому говорить о сохранении гоббсовского естественного состояния можно, лишь имея в виду такие государства. Малые и средние государства на эту структуру повлиять не могут, но для их внешней политики она выступает в качестве внешнего ограничителя.

Особенности применения методологии неореализма или, как его называют иначе, структурного реализма, можно проследить на примере такой важнейшей проблемы теории и практики международных отношений, как проблема войны и мира. Неореалисты признают, что истоки стремления к вооруженному насилию можно найти и на уровне исследования человеческой природы, поэтому считают возможным использовать выводы фрейдистских, неофрейдистских и иных социально-психологических, а также биологических концепций, так или иначе объясняющих склонность людей к насилию. Однако основным и тем более единственным объяснением причин вооруженных конфликтов эти концепции быть не могут.

В анализе международной политики на уровне государства неореалисты мало чем отличаются от своих предшественников из школы политического реализма. Они также характеризуют национальную политику в терминах национального интереса и национальной силы,

считая, что любая серьезная угроза интересам национальной безопасности или другим жизненно важным интересам того или иного государства может стать предпосылкой для использования этим государством своих силовых ресурсов. Катализатором вооруженных конфликтов может стать и гонка вооружений. Государства традиционно стремятся обеспечить свою военную безопасность путем накопления вооружений. Часто это происходит на основе неверной или неполной информации о военном потенциале и военной стратегии других государств, а также предположения о возможности появления в будущем каких-либо новых военных угроз. Действия одного государства по накоплению вооружений подталкивают другие государства к аналогичным усилиям, и процесс гонки вооружений становится перманентным и самовоспроизводящимся. В результате на определенном цикле этого процесса у одного из государств может появиться соблазн использовать свое временное военное превосходство и нанести потенциальному противнику упреждающий удар. Такое же желание может возникнуть и из-за опасения, что у других государств появятся новые системы вооружения, которые дадут гипотетическому противнику преимущества в военной сфере.

Детонатором крупного международного вооруженного конфликта могут стать внутренние политические конфликты, возникающие в результате дестабилизации социально-экономической, этнической или религиозной ситуации в отдельном государстве. Государство может быть вовлечено в войну и вследствие наличия у него политических или правовых обязательств перед союзниками. Например, в случае возникновения ситуации, требующей выполнения союзнических обязательств, либо в случае агрессии со стороны какого-либо враждебного обоим союзникам государства.

Как отмечают многие политолога, в том числе и неореалисты, подтолкнуть государство к использованию вооруженной силы может, идеологический фактор. Так, решение направить американскую армию во Вьетнам, как и решения о проведении многих других вооруженных акций, принимались под влиянием антикоммунистических концепций, характерных для внешней политики США в период холодной войны. Точно так же вмешательство Советского Союза в вооруженные конфликты стран третьего мира, апофеозом которого стала афганская война, оправдывалось принципами пролетарского интернационализма, необходимостью поддержки национально-освободительных движений, представляющих собой одну из сил мирового революционного процесса. Любая мессианская идеология способна легитимировать вооруженное насилие целью глобального распространения своих базовых ценностей. Это относится и к либеральной идеологии. Сегодня на Западе, в том числе и среди неореалистов, стала популярной концепция гуманитарной интервенции, оправдывающей вооруженное вмешательство защитой прав человека и задачей предотвращения гуманитарной катастрофы.

Неореалисты обращают также внимание на зависимость между характером политической системы и политического режима государства и возможной вовлеченностью последнего в вооруженные конфликты. При этом подвергается критике давний либеральный тезис о том, что «демократии между собой не воюют». На основе статистического анализа неореалисты пришли к выводу, что прямой зависимости между наличием или отсутствием демократического режима и стремлением к развязыванию войны нет. Можно только отметить, что страны, где утвердились принципы либеральной демократии, реже воюют между собой. По мнению некоторых американских неореалистов, правительства с неограниченной исполнительной властью в условиях отсутствия конкуренции со стороны оппозиции более склонны к агрессии, направленной на расширение собственной территории и овладение ресурсами других стран.

На третьем уровне анализа — уровне системы международных отношений — неореалисты связывают вероятность войн с характером структуры этой системы и ее изменениями. Один из самых известных современных неореалистов — Р. Гилпин — видит причины войн в том, что на протяжении предшествующей истории человечества не раз возникало несоответствие между устоявшейся системой международных институтов и правовых норм и изменившимся балансом сил. Набирающее мощь государство или группа государств сталкивается с теми государствами, которые занимают в существующей системе господствующее положение. Война, таким образом, означает борьбу за гегемонию. В результате определяется новый лидер, формируется международный порядок, отражающий новую расстановку сил. Такой международный порядок существует до тех пор, пока эта расстановка не изменится.

К. Уолтц сравнивал однополярные, биполярные и многополярные модели международной системы с точки зрения степени их стабильности и, следовательно, вероятности вооруженных конфликтов. Наиболее стабильной он считает биполярную структуру, а наименее стабильной — однополярную; многополярная занимает между ними промежуточное положение. Однако есть и противоположное мнение, согласно которому рост числа полюсов и центров силы ведет к дестабилизации, а однополярная структура международной системы, обеспечивая концентрацию силы и власти, является наиболее стабильной.

Неореалист Саймон Браун предложил шесть гипотез, объясняющих причины вооруженных конфликтов в зависимости от структуры международной системы.

1. Однополярные системы с устойчивыми связями между государствами обладают наибольшими возможностями предотвращать конфликты.

2. Войны в одинаковой степени возможны как в однополярной, так и в многополярной системе со слабыми связями, но когда ведущие государства не расколоты на противостоящие друг другу коалиции, у них меньше стимулов к участию в локальных конфликтах.

3. Двуполярные и многополярные системы со слабыми связями создают большую вероятность вооруженных конфликтов, способных распространяться на всю систему. Данная структура отношений подталкивает ведущие государства к вмешательству в локальные конфликты.

4. Возникновение войн в биполярной системе с сильными связями внутри полюсов в целом маловероятно, но если война начинается, то ее трудно локализовать.

5. Теоретически наиболее безопасной может быть многополярная система, состоящая из внутренне сплоченных и интегрированных коалиций.

6. Отсутствие в структуре международной системы ярко выраженных полюсов, с одной стороны, в наибольшей степени провоцирует возникновение вооруженных конфликтов, но, с другой — способствует их локализации.

Не отказываясь от большинства базовых постулатов политического реализма, неореалисты пытаются модифицировать некоторые из них. Это относится, например, к такому понятию, как баланс сил. Стефан Уолт предлагает вместо термина «баланс сил» использовать понятие «баланс угроз», объясняя это тем, что далеко не всякая сила, находящаяся в распоряжении одного государства, представляет собой реальную опасность для других государств и требует адекватных мер по обеспечению собственной безопасности. Вследствие этого вместо традиционной политики на основе баланса сил предлагается политика на основе баланса нападения и обороны. В отличие от классического политического реализма задачи внешней политики трактуются не как задачи борьбы за наращивание силы и власти, а как задачи обеспечения своей безопасности. Баланс определяется как соотношение между издержками по завоеванию чужой территории для одного государства и издержками по защите своей территории для другого.

При таком подходе дилемма безопасности выглядит следующим образом: если издержки нападения оцениваются как более низкие, то увеличивается вероятность войны. Если в данный момент нападение выгодно, то два государства с равными силовыми потенциалами не могут обладать одинаковой степенью безопасности, что в перспективе может привести к войне, поскольку у обеих сторон появится стремление к наращиванию силы. Даже если главной целью является безопасность, все равно у государства, находящегося в подобной ситуации, сохраняется соблазн нанести удар по предполагаемому противнику. Само осознание выгоды нападения стимулируется проведением дипломатии с позиции силы, порождает неверные представления о гипотетическом противнике, что тоже может спровоцировать войну. Если же государство начинает заботиться преимущественно о собственной обороне, то оно не уменьшает безопасности других государств. Когда параллельно укрепляется безопасность нескольких государств, создаются условия для сотрудничества между ними, поскольку исчезает угроза нападения на любое из них. При этом и нападение со стороны более сильных государств на относительно слабые государства будет неприемлемым, так как средства защиты делают цену вероятной победы слишком высокой. Основными факторами, влияющими на баланс обороны и нападения, с точки зрения неореалистов, являются следующие:

♦ военно-технологическое развитие;

♦ особенности географического положения;

♦ военный потенциал;

♦ национализм, под которым понимается готовность населения нести потери в период военных действий и соглашаться с ростом военных расходов в мирное время;

♦ совокупная мощь государства, включающая его собственные ресурсы и ресурсы тех территорий, которые оно в данный момент контролирует.

Неореалисты вслед за неолибералами признают снижение роли исключительно военных и соответственно возрастание роли экономических и социальных факторов в международных отношениях. Но делают это своеобразно: по их мнению, увеличивается экономическая составляющая совокупной мощи государства и относительно падает доля военной составляющей, но стремление к большей безопасности

путем наращивания силы как глубинный мотив внешнеполитического поведения самого государства по-прежнему сохраняется.

Современные различия между неореалистами и неолибералами, по мнению американского политолога Д. Болдуина [5], сводятся к шести основным пунктам.

Во-первых, неолибералы признают, что международная система характеризуется некоторой анархией, но в отличие от неореалистов, считающих такую анархию основополагающей, придают большое значение наработанным во внешнеполитической практике определенным моделям взаимодействия государств.

Во-вторых, неореалисты согласны с неолибералами в том, что широкое международное сотрудничество и объединение усилий государств в различных сферах возможны, но в отличие от них считают такие сотрудничество и взаимодействие трудно осуществимыми и по-прежнему в большей степени зависящими от правительств, чем от частных субъектов.

В-третьих, неореалисты видят в кооперации, т. е. сотрудничестве, объединении усилий, лишь относительную выгоду для государств, в то время как неолибералы настаивают на абсолютной выгоде от кооперации для всех еее участников.

В-четвертых, хотя сторонники обоих подходов согласны с тезисом о том, что двумя главными приоритетами государства являются национальная мощь и экономическое благополучие, однако неореалисты отдают предпочтение первому, а неолибералы — второму.

В-пятых, в отличие от неолибералов неореалисты больше подчеркивают значение действительных возможностей и ресурсов государства, чем декларируемых политических намерений.

В-шестых, хотя неореалисты и признают возрастание роли международных организаций и их способности воздействовать на международные отношения, но полагают, что неолибералы преувеличивают такую возможность. К вышеперечисленным пунктам можно добавить и то, что сами неолибералы, как правило, склонны отрицать существование серьезных различий между ними и неореалистами, тогда как последние стремятся такие различия всячески подчеркнуть.