Лицевая сторона и изнанка ковра

(По книге «Посох Путника», Минск, 1993)

 

Из сказанного можно вывести следующее: все, что мы видим вокруг, весь мир форм, есть лишь внешнее проявление реального, то есть взятого целиком, мира. Мы наблюдаем как бы лицевую сторону огромного, в прихотливых узорах, ковра, изнанка которого от нас скрыта. Мы можем изучить все эти узоры, вычислить их элементы, рассчитать цветовую гамму, даже предугадать появление тех или иных элементов узора, но внутренние взаимосвязи между ними для нашего интеллекта так и остаются недоступными, мы можем лишь строить предположения на их счет.

Это не значит, что они непознаваемы, вернее сказать, что наш интеллект, являющийся инструментом «Я – личности», по природе своей и, в силу поставленных перед ним задач, обращенный вовне, то есть имеющий возможность видеть лишь лицевую сторону ковра, не способен познать их.

Тут дело обстоит так же, как если бы мы с помощью колоссального телескопа пытались исследовать микромир или с помощью мощного микроскопа звездные миры. И тот и другой – оптические приборы, и там и тут – многократное увеличение; казалось бы, эти приборы можно использовать сходным образом и, вероятно, какой‑нибудь гениальный изобретатель сумел бы решить такую задачу… Но зачем? Ведь у нас есть возможность познать изнанку «ковра», познав форму и явления этого мира изнутри, хотя и пользуемся мы ею крайне редко.

Я говорю об интуиции. Именно она и есть инструмент, помогающий нам выявить скрытую цепь взаимосвязей, о которой я говорил. Впрочем, это скорее не инструмент, а свойство, способность, хотя и это не совсем точно. Думаю, здесь стоит сделать несколько замечаний об интуиции.

Во‑первых, это не разум, а нечто качественно новое. Нельзя говорить о моей, вашей, их интуиции, как нельзя говорить о моем или вашем инстинкте. Она не принадлежит никому и принадлежит всем и всему одновременно. Иными словами, она всеобща, всеохватна. Интеллект может быть выше или ниже. Интуицией мы все в равной мере наделены изначально. Разумеется, я имею ввиду потенциальную сторону.

Разница в том, что интеллект, потенциально высокий, но слаборазвитый, может быть с помощью образования поднят до наивысшей своей черты, высшего предела, но перешагнуть его не сможет. Говорить о «развитии» интуиции было бы нелепо. Мы в состоянии лишь развивать и усиливать свою способность пользоваться ею. И вот эту‑то способность мы можем развивать практически беспредельно, причем уровень образования и уровень интеллекта решающей роли тут не играют.

Далее, интуиция внесловесна, она адресуется к нашим чувствам, ощущениям, воображению. Образно говоря, решая некоторую задачу, интеллект пропускает ее «дано» через аппарат мышления, программируя его на «требуется доказать», и получает после ряда логиКо‑математи‑ческих, поддающихся вычислению операций, соответствующий вывод. Интуиция дает нам сам ответ, в готовом виде. Причем, ответ этот будет абсолютно верен, однако, обоснование его: «я чувствую, что это так», «я верю в это» – для многих звучит вопиюще неубедительно.

Дело в том, что такой, интуитивно полученный ответ в подавляющем большинстве случаев логически недоказуем, для этого нет достаточно данных. Интеллект в своей деятельности движется последовательно, как пешеход, который, чтобы попасть с одной вершины на другую, должен сперва спуститься извилистой тропой в долину, перейти по мосту реку и затем начать восхождение, пока не доберется до цели. Интуиция здесь движется птичьим путем, по прямой.

«Но что же такое она сама?» – спросите вы. Пожалуй, точнее всего будет охарактеризовать ее как обращение вовнутрь, к своей сущности, к НИЧТО. Это НИЧТО есть ВСЕ, и, следовательно, в нем содержатся все знания Универсума. Оно просто знает, не нуждаясь в доказательствах. Но все мы по своей сути НИЧТО, и, таким образом, все эти знания заключены в каждом из нас, интуиция же лишь запрос, направленный в это хранилище знаний. И, развивая в себе способность к интуитивному познанию, мы фактически учимся посылать подобные запросы. Либо мы этого не умеем – и не получим никакого ответа, либо умеем – и получаем, как было сказано, абсолютно верный и быстрый ответ.

Но вот беда: его нужно облечь в словесные одежды, сделать передаваемым. И, пропущенный через аппарат мышления, как сквозь мясорубку, ответ этот становится искаженным, неверным, в лучшем случае, частично правильным: ошибочна интерпретация, но в ошибке винят интуицию.

 

К ВОПРОСУ О СКЕПСИСЕ

 

На протяжении тысячелетий среди человечества появлялись Великие Просветители, которые предпринимали попытки объяснить людям высший смысл существования человека, который они сами познавали в результате упорного, самоотверженного опыта. Думается, что если бы вдруг произошло чудо и Иисус Христос, Магомет, Будда, Лао‑Цзы, великий тибетский просветитель Миларайба однажды собрались вместе и устроили бы дискуссию, то нашли бы между собой общий язык гораздо быстрее, чем это удается сделать многим их современным последователям.

Скептики бывают двух видов. В первом случае скептицизм обусловлен культурной и религиозной традицией, к которой человек в большинстве случаев привержен с самого раннего детства. Например, мусульманин будет осуждать христианина за его приверженность к вину; то же самое, кстати, сделает ортодоксальный буддист, потому что в буддизме вино относится к числу пяти запретов.

А Христос называл вино своей кровью, и первое чудо, которое он совершил, было превращение воды в вино, да и сам Христос в земной жизни вина не чурался.

По имеющимся данным, Магомет страдал эпилепсией, поэтому вино оказывало на него отрицательное действие. К тому же, во времена пророка Магомета арабы питали к вину особую слабость настолько, что это не могло не сказаться на здоровье и духовном облике народа. Запрещая вино, Магомет спасал нацию от вырождения, правда, в то время она еще нацией не была. Кстати, именно мусульманство объединило разрозненные арабские племена в единое целое.

Ортодоксальный буддизм также употребление вина не приветствовал. Но в Тибете, где климат гораздо более суровый, нежели в Индии, запрет на употребление вина был вовсе не таким строгим – это, кстати, касается и употребления мяса.

Это же касается и адептов школы дзэн, где превыше всего ценилась естественность поведения в обыденной жизни, а искусственное подавление желаний не считалось особой добродетелью. Монашеский образ жизни вовсе не обязателен для последователя учения дзэн, но и никто не запрещает поселиться в монастыре, если ученику этого хочется. Кстати, многие учителя дзэн весьма неохотно принимают европейских или американских учеников‑новичков. И дело тут вовсе не в расовой или национальной дискриминации.

По большому счету, практика, применяемая в буддийских монастырях, направлена на то, чтобы помочь ученику достичь состояния «пустоты сознания». Именно к этому должны вести и строгая дисциплина, и неукоснительно выполняемый распорядок дня, и жесткое ложе для того, чтобы спать, и простая деревянная миска, для того, чтобы принимать грубую пищу.

Но для человека, воспитанного в традициях европейской культуры, простая миска становится «миской‑дзэн», жесткая постель «ложем‑дзэн», а тяжелая, порой грязная работа, выполняемая в стенах монастыря – «тернистым путем к духовному просветлению». Хотя миска – это всего лишь миска, постель – всего лишь постель, а работа – всего лишь работа, которую необходимо делать по совершенно обыденным мотивам. Но европейцу все это кажется удивительной восточной экзотикой и вызывает восхищение и даже восторг. А это уже находится в противоречии с самой основой дзэн.

«Хочешь есть – ешь, хочешь пить – пей; если сидишь – сиди, если идешь – иди, только не мельтеши понапрасну» – так, в общих чертах можно сформулировать основные требования дзэн‑буддизма к своим адептам.

К вопросу о дзэн‑буддизме мы еще вернемся в отдельной главе, где рассмотрим его историю и аспекты более подробно и развернуто. Но эту главу мы начали с разговора о скепсисе, а затем вспомнили и о вине. Вот что говорится в одной из множества притч, которыми, кстати, учение дзэн чрезвычайно богато:

Когда‑то в Токио жили два учителя дзэн. Учитель Унсе поступал всегда в согласии с тем, чему учил, был строг к себе, не имел никаких страстей и слабостей. Учитель Танзан был полной его противоположностью. Он ел, когда был голоден; если был сонным, то спал даже днем, и не сторонился сакэ, если у него была охота выпить. Однажды Унсе пришел к Танзану, который как раз потягивал из бутылки.

– Как дела, брат? – весело крикнул Танзан. – Выпьешь со мной?

– Я никогда не пью, – ответил Унсе.

– Человек, который не пьет, не человечен, – высказал мысль Танзан.

– Ты смеешь называть меня не человечным лишь потому, что я не предаюсь порокам?! – рассердился Унсе. – Если я не человечен, тогда кто же я?

– Будда, – ответил Танзан, покатываясь со смеху.

Он был великим человеком и поступал согласно со своей природой. Он достиг такого совершенства, что предсказал даже свою смерть. В последний день он написал шестьдесят открыток друзьям: «Я ухожу из этого мира. Это мое последнее сообщение. Танзан. 27 августа 1892 года». Он велел слуге отнести открытки на почту, после чего спокойно умер.

Одним из достаточно характерных примеров распространенного в буддизме скепсиса может служить история исследовательницы Тибета Александры Дэви‑Нил, которую она приводит в своей книге «Мистики и маги Тибета». А.Дэви‑Нил путешествовала по загадочным странам Востока четырнадцать лет; кроме Тибета, она побывала в Индии, в Китае, а в 1925 году вернулась обратно в Париж. Мы еще уделим внимание ее заметкам, когда будем рассказывать о Тибете и особенностях тибетского психотренинга, а пока познакомьтесь с историей встречи путешественницы с одним из «просветленных» (А.Дэви‑Нил «Мистики и маги Тибета», Рос‑тов‑на‑Дону, 1991 г.).

 

ОТШЕЛЬНИК, КОТОРЫЙ СМЕЯЛСЯ НАД ДАЛАЙ‑ЛАМОЙ

 

Накануне мне пришлось присутствовать на церемонии благословения Далай‑ламой паломников. Это зрелище не имеет ничего общего с церемонией папского благословения в Риме. Папа благословляет всю толпу верующих одним своим благословением, но более требовательные тибетцы желают получить благословение каждый в отдельности.

У ламаистов существует три вида благословения в зависимости от степени уважения ламы к благословляемому: возложение обеих рук на голову паломника – самый Уважительный прием; прикосновение к его голове одной рукой считается менее учтивым, причем здесь тоже имеются оттенки: например, можно дотронуться одним или двумя пальцами; наконец, на последнем месте стоит благословение опахалом, когда распределяющий благодать лама касается головы верующего чем‑то вроде метелочки, состоящей из палочки с привязанными к ней разноцветными лентами.

Легко заметить, что при всех способах благословения между ламой и благословляемым осуществляется непосредственный или косвенный контакт. Почему так необходим этот контакт? У ламаистов благословлять – значит не призывать милость Божию на людей или вещи, но сообщить им исходящую от благословляющего ламы живительную силу.

Толпы народа, собравшиеся в Калимпонге, чтоб коснуться лент ритуальной метелочки в руке Далай‑ламы, дали мне некоторые представления о его авторитете среди верующих. ‑

Шествие продолжалось уже несколько часов, и я заметила, что вереница паломников состояла не из одних только туземцев‑ламаистов: в толпе было много непальцев и бенгальцев, принадлежащих к индуистским сектам.

Многие присутствующие на церемонии в качестве зрителей внезапно под действием какого‑то оккультного влечения стремительно присоединялись к толпе богомольцев.

Пока я любовалась этим зрелищем, мне вдруг попался на глаза человек, сидевший немного в стороне на земле. Его всклокоченная шевелюра была закручена в виде тюрбана, как у некоторых факиров в Индии. Однако черты лица незнакомца ничем не напоминали индуса. Тело его покрывали засаленные лохмотья ламаистского монашеского платья.

Оборванец положил свою котомку возле себя на землю и смотрел на толпу с насмешливым и злорадным выражением.

Я указала на него Давасандюпу (переводчик А.Дэви‑Нил, прим. составителя), спросив, не знает ли он, что представляет собой этот гималайский Диоген.

– Должно быть, он странствующий налджорпа (буквально: «тот, кто достиг полного бесстрастия». Но в обычном понимании это слово означает «мистик‑аскет, обладающий могуществом мага»), – ответил Давасандюп, но, видя, что ответ его меня не удовлетворил, мой любезный толмач отправился поговорить с бродягой.

Когда Давасандюп вернулся, он был очень серьезен:

– Это лама, уроженец Бутана, – сказал он, – парапатетический отшельник; Он живет в разных местах: то в пещере, то в заброшенных домах, то под деревьями в лесу. Теперь он остановился здесь на несколько дней; его приютили в одном монастыре по соседству.

Об этом бродяге я думала и после отъезда князя и его всадников. Почему бы не пойти в монастырь, где он остановился? Может быть, я его там встречу? Почему у него был такой вид, будто он издевался над Великим ламой и его прихожанами? Интересно было бы это узнать.

Мы отправились верхом и очень скоро добрались до монастыря, оказавшегося просто большим деревенским домом. В помещении, где хранятся изваяния богов, налджорпа восседал на подушке перед низеньким столиком и заканчивал трапезу. Служка храма принес еще подушек для нас и предложил нам чаю.

Теперь нужно было завязать беседу во странствующим отшельником, не подававшим для этого ни малейшего повода: в ответ на наши учтивые приветствия он только издал подобие хрюканья своим набитым рисом ртом.

Я размышляла, с чего начать, когда вдруг удивительный святой вдруг захохотал и произнес несколько слов.

Давасандюп сконфузился.

– Что он говорит?

– Простите, – отвечал толмач, – речь этих налд‑жорпа иногда бывает неучтивой… Я не уверен, следует ли мне переводить…

– Прошу вас. Я нахожусь здесь для того, чтобы наблюдать все и особенно то, что по какой‑либо причине кажется необычным, – возразила я.

– Тогда извините, – и Давасандюп перевел: – «Чего нужно здесь этой идиотке?»

– Отвечай ему, – сказала я Давасандюпу. – Мы пришли спросить, почему он насмехался над паломниками, подходившими под благословение Далай‑ламы.

– …Преисполнены сознания собственной значительности и значительности своих дел, – промямлил налд‑жопра сквозь зубы, – … паразиты, кишащие в дерьме.

Интервью становилось оживленным.

– А вы, вы сами не погрязли в нечистотах?

Он шумно захохотал.

– Тот, кто старается их обойти, увязнет в них еще глубже. Нет, я валяюсь в грязи, как боров. Я ее перевариваю и превращаю в золотой песок, в прозрачный ручеек. Делать звезды из кала пса – вот настоящее созидание!

Мой собеседник положительно имел склонность к сравнениям из скатологии (жанр литературы или шутки, имеющий отношение к экскрементам, главным образом, человеческим). Он, по‑видимому, полагал, что таким языком и должен разговаривать сверхчеловек с простыми смертными.

– Для того, чтобы благословение было действенным, – сказал он, – дающий его должен обладать для передачи другим магической силой. Эту силу можно использовать различными путями. Если обожаемый покровитель (Далай‑лама) владеет ею, то почему он нуждается в солдатах для победы над китайцами или другими врагами? Разве он не может сам изгнать из Тибета всех неугодных ему и окружить страну невидимой непреодолимой преградой?

Моему спутнику было, по‑видимому, не по себе. Он благоговел перед Далай‑ламой и не любил, когда о нем отзывались неуважительно. С другой стороны, человек, умеющий мастерить звезды из собачьего кала, внушал ему суеверный ужас.

Мы собирались уже удалиться, но, узнав от служки в храме, что на следующий день налджопра покидает монастырь и снова отправляется странствовать, я вручила Давасандюпу для ламы несколько рупий на покупку дорожных припасов.

Ламе подарок не понравился. Он отказался, говоря, что провизии у него больше, чем он в состоянии нести.

Давасандюп счел за должное настаивать и направился к столу с намерением положить деньги возле ламы. Но не тут‑то было: не успел он сделать и трех шагов, как зашатался, отлетел назад, будто от сильного толчка, и ударился спиной о стену. При этом он вскрикнул и схватился рукой за живот под ложечкой.

Налджорпа поднялся и вышел из комнаты, злорадно посмеиваясь

– Меня отбросил назад чудовищный удар кулаком в живот, – сказал мне Давасадюп. – Лама разгневан, как его теперь умилостивить?

Как мы видим, в этой истории главные действующие лица проявили себя как изрядные скептики. Непокорный и насмешливый лама‑отшельник отнесся свысока и к самому Далай‑ламе, и к его пастве с позиции человека, овладевшего своей биоэнергией настолько, что ему под силу оказалось нанести на солидном расстоянии сокрушительный энергетический удар, способный повергнуть молодого крепкого тибетца в глубокий нокаут.

В то же время сама Александра Дэви‑Нил неверно отнеслась к вызывающему виду и поведению странствующего отшельника, хотя он и вызвал у нее определенный интерес. В этой ситуации она рассуждала как типично европейская женщина, – по крайней мере, вид Далай‑ламы, раздающего благословения своим верующим, вызвал у нее гораздо более симпатии, чем насмехающийся над этим грязный оборванец. Кстати, А.Дэви‑Нил была весьма образованной женщиной: к примеру, ее наставником был сам Клод Бернар. Но при всем своем скептицизме она не относится свысока ни к наивным прихожанам Далай‑ламы, ни к безвестному отшельнику‑магу, которыми и был знаменит Тибет.

Как мы и обещали, мы еще вернемся к биографии А.Дэви‑Нил и к наблюдениям, которые она сделала во время своих путешествий по странам Востока. А теперь, перед тем как и нам отправиться в путешествие на Восток, уместно будет сделать следующее замечание.

Увиденные нами скептики не могут не вызвать уважения, потому что их скепсис лишен предвзятости. И отважная путешественница (кстати, в начале века Тибет был страной, полностью закрытой для иностранцев), отшельник‑лама, разговаривавшие перед нами на этих страницах два таких непохожих друг на друга учителя дзэн – все они выбрали свой путь под девизом «Не отвергать, а постигать». Возьмем же и мы с вами пример с этих людей, тем более, что впереди нас ожидает так много, с чем нашему уму, воспитанному европейской культурой, трудно будет сразу согласиться. Итак, отправляемся на Древний Восток.