Ламаистские «проводы» души умершего

 

«Западные авторы именуют ламами всех представителей ламаистского духовенства без различия. В Тибете дело обстоит иначе. На титул ламы (верховного владыки) имеют право исключительно сановники культа, как‑то: тулку – настоятели больших монастырей и лица из духовенства, обладающие высокими учеными степенями. Все остальные монахи, даже удостоенные высшего посвящения в сан гелонга, – только простые трапа, то есть ученики. Однако принято из вежливости при непосредственном общении в разговоре относить титул лама ко всем монахам зрелого возраста.

Главным источником доходов для всех монахов является отправление религиозных церемоний. Как известно, чистый буддизм запрещает все религиозные обряды. Ученые ламаисты с готовностью признают собственную бесполезность во всем, что относится к духовному просветлению ближних: последнее достигается только духовной тренировкой (усилием духа). Несмотря на это, большинство из них одобряет некоторые обрядовые церемонии, преследующие другие цели, например, исцеление недугов, материальное благосостояние, подчинение злых духов и руководство душами умерших на том свете.

Отправление погребальных церемоний – основное служение горных монахов в Гималаях. Нужно сказать, что они относятся к своим обязанностям очень ревностно, с усердием, даже с удовольствием.

Дело в том, что похоронные обряды включают одно или два пиршества, предлагаемые всей братии монастыря, прихожанином которого покойный был при жизни. Кроме того, трапа, отправляющие обряд в доме покойника, получают в качестве гонорара подарки деньгами и натурой. Крестьяне‑священнослужители в лесных монастырях – бедняки и обычно недоедают. Порой им трудно бывает сдержать радостную дрожь при известии о смерти какого‑нибудь местного богача, обещающей несколько дней роскошной жизни.

Людям, умудренным опытом, в подобных случаях удается скрывать свои чувства, но простодушие мальчуганов‑послушников, стерегущих стада в лесах, бывает очень забавным.

Однажды я села полдничать поблизости от группы монашков‑пастушков. Вдруг до нас донеслось тягучее завывание трубы, значительно ослабленное расстоянием.

В мгновение ока занятые игрой мальчишки замерли и насторожились – неподвижные, внимательные. Снова раздался тот же звук. Дети поняли.

– Похоронные трубы, – сказал один из них.

– Кто‑то умер, – заметил другой.

Они замолчали, переглядываясь. Их глаза сияли. Они улыбались с понимающим видом.

– Будем есть мясо, – пробормотал один из малышей.

Счастливая случайность помогла мне узнать, каким образом священнодействующий лама извлекает души из тел умерших и направляет их на том свете на путь праведный.

В тот день, возвращаясь с прогулки через лес, я вдруг услышала отрывистый пронзительный звук, не похожий на крик ни одного из известных мне животных. Через несколько минут тот же звук повторился еще два раза. Я пошла, потихоньку в том направлении, откуда он доносился.

Я увидела двух монахов. Они сидели на земле под деревьями с опущенными долу глазами, в позе глубокой медитации.

– Хик! – закричал один из них необыкновенно пронзительной фистулой. – Хик! – через несколько мгновений повторил другой.

И они продолжали кричать, не разговаривая, не шевелясь, делая между выкриками долгие паузы. Монахи издавали этот вопль с очевидным усилием, будто поднимая его из самой глубины своей утробы. Через некоторое время один из них поднял руку к своему горлу.

Его лицо выражало страдание. Он отвернулся и выхаркнул струйку крови. Его товарищ сказал несколько слов, которые я не расслышала.

Ничего не отвечая, монах встал и направился к шалашу. Тогда я заметила у него на темени в шевелюре длинную, торчащую дыбом соломинку. Что означало это украшение?

Едва завидев Давасандюпа (переводчик А. Дэви‑Нил, прикомандированный к ней самим Далай‑ламой XIII), я засыпала его вопросами: что делали эти люди, почему они издавали такой странный звук.

– Этот вопль, – объяснил мне толмач, – ритуальное восклицание. Его издает священнодействующий лама возле только что испустившего дух покойника, чтобы освободить его душу и заставить покинуть тело через отверстие, образуемое на темени в результате магического словосочетания.

– Только лама, перенявший от опытного учителя умение произносить «хик» с надлежащей интонацией и энергией, может действовать успешно. Совершая обряд перед трупом, он добавляет еще «пхет» после «хик». Но ему нужно очень остерегаться произносить «пхет», когда он только упражняется, как те монахи в лесу. Соединение этих двух словосочетаний влечет за собой необратимое отделение от тела, и, стало быть, если лама правильно произнесет их в одиночестве, он немедленно умрет. Во время настоящего священнодействия опасность ему не угрожает, потому что он выступает от лица мертвеца, просто ссужая ему свой голос. Влиянию магического звукосочетания подвергается не лама, а покойник.

После того как опытный наставник передал ученикам учение извлекать дух из телесной оболочки, им остается только выучиться издавать звук «хик» с правильной интонацией. Эту цель можно считать достигнутой, если воткнутая в голову соломинка стоит прямо и не падает в течение какого угодно времени. И действительно, правильное произношение «хик» образует небольшое отверстие на темени черепа, куда и вставляется соломинка. У мертвеца это отверстие бывает гораздо больше, иногда в него можно даже засунуть мизинец».

 

О «ПЕРЕСЕЛЕНИИ ДУШ»

 

Как правило, невежды думают, будто буддисты верят в перевоплощение, даже в метемпсихоз (то есть в переселение душ из одного тела в другое). Но они заблуждаются. На самом деле буддизм учит, что энергия, полученная в результате духовной и физической деятельности какого‑либо существа, порождает после его смерти новые явления духовного и физического порядка.

На эту тему существует множество хитроумных теорий, и, по‑видимому, мистики Тибета трактуют вопрос о смерти глубже, чем большинство других буддистов.

Философское мировоззрение доступно только избранным. Эта истина не требует подтверждений. Что касается толпы, то сколько бы ни повторяла она ортодоксальный символ веры: «Все соединения непостоянны, никакого «Я» не существует» – она продолжает цепляться за более простое верование в неопределенную сущность, странствующую из мира в мир, перевоплощаясь в различные формы.

Но тем не менее, ламаисты представляют себе условия этих странствий своеобразно, значительно расходясь во взглядах с единоверцами южных стран: Цейлона, Бирмы и т. д. По их мнению, проходит более или менее длительный период времени между смертью и мгновением, когда умерший возрождается среди того или иного из шести признаваемых ими видов живых существ.

Эти шесть видов соответственно следующие: 1) боги, 2) существа небожественного происхождения, подобные Титанам, 3) люди, 4) другие существа – добрые или злые – включая сюда гениев, духов, фей и пр., 5) животные, 6) идаги – чудовища, вечно терзаемые голодом, жаждой, и обитатели различных чистилищ, подвергаемые там различным мучениям.

Ни одно из указанных состояний не бывает вечным. Смерть настигает всех – как богов, так и стенающих в чистилище горемык, а за смертью следует возрождение либо среди существ прежней категории, либо в новой среде.

По народным верованиям, условия, в которых возрождается умерший, зависят от совершенных им при жизни добрых или злых дел. Более просвещенные ламы учат, что человек или какое‑нибудь другое существо своими мыслями и действиями развивает в себе свойства, приводящие его естественным путем к возрождению в соответствующих этим свойствам условиях. Наконец, по мнению других лам, существо своими поступками, главным образом, своей духовной деятельностью, изменяет природу составляющего его вещества и таким образом само превращает себя в бога, в животное, в осужденного на мучения духа и т. д.

Здесь следует отметить, что ламаисты придают изворотливости и сметливости еще большее значение, чем некоторые буддийские секты махаянистов.

«Сметливый человек проживет с комфортом даже в преисподней», – очень популярная поговорка в Тибете. Она лучше всяких объяснений выражает взгляды ламаистов.

Итак, между тем как большинство их единоверцев убеждены, что судьба умершего с математической точностью определяется его моральной сущностью, ламаисты полагают, что для ловкого человека (того, «кто знает, как нужно за это взяться») остается возможность изменить и улучшить свою судьбу после смерти, возродиться в благоприятных условиях.

Хотя несмотря на все надежды, «ловкость рук», бремя свершенных поступков, по их верованиям, все же остается довлеющей силой, иногда настолько значительной, что все ухищрения покойного или даже старания принимающего участие в его судьбе чудотворца‑святого бессильны удержать дух от перевоплощения в бедственных условиях.