Обработки русских сказок для детей

В большинстве своем народные сказки созданы не для детей и не детям рассказывались. Они должны быть приспособлены к дет­ской аудитории — и в языковом отношении, и в манере изложе­ния.

Классическими стали обработки, выполненные Ольгой Капи­цей, Михаилом Булатовым и Алексеем Толстым. В их работе во­зобладал принцип соединения разных вариантов. Наиболее по­следовательно проводил его Толстой. О методике своей работы он говорил: «Из многочисленных вариантов народной сказки выби­раю наиболее интересный, коренной, и обогащаю его из других вариантов яркими языковыми оборотами и сюжетными подроб­ностями». В результате получались сводные сказки, каких не было, но какие могли быть в реальности, потому что собственных до­бавлений Толстой не делал. Поэтому до сих пор его обработки наиболее популярны у детей.

Переадресовка (только детям!!) и новая жизнь сказки (не в уст­ной традиции, а в книге) резко меняют ее облик. Самые очевид­ные потери — в языке сказок. Выбирая самые «народные» мотивы и выражения, Толстой создавал слишком чистые сказки. Реаль­ные сказки можно уподобить ручью: вода в нем чистая, но ручей несет немало песчинок, и мелкого мусора. То же и в сказках: тут и диалектизмы, и слова старинные и книжные. Очищая сказки, Толстой создавал произведения, лишенные тех шероховатостей, от которых не свободна реальная народная сказка. Вот живые ин­тонации русской народной сказки из собрания А.Н.Афанасьева:

 

Наступило время младшему брату стерегчи идти сад. Как пошел Иван-царевич, меньший брат, сад отцов сстерегчи, и даже боится присясти, не то что прилягте. Как его сон задолит, он росой с травы умоется, не ложится, все пасет сад. Половина ночи, так что ему чудится, в его саду освещается что-то. Все светлее, светлее становится.

 

И вот как звучит это в обработке Алексея Толстого:

 

Наступило время младшего брата идти стеречь. Пошел Иван-царевич стеречь отцов сад и даже присесть боится, не то что прилечь. Как его сон задолит, он росой с травы умоется, сон и прочь с глаз. Половина ночи прошла, ему и чудится: в саду свет. Светлее и светлее. Весь сад осветило.

 

Детские обработки сказок нег сводятся только к «переводу» их на литературный русский язык. Редактируются сказочные сюжеты. Такова судьба знаменитой «Курочки рябы». Не всякому знакомы ее народные варианты. Ее знают по пересказу Константина Дмитриевича Ушинского. Курочка ряба обещает деду и бабке снести яичко не золотое, а простое — и делу конец. В народной же сказке последствия, вызванные разбитым яичком, катастрофичны: «Старик плачет, старуха возрыдает, в печи пылает. Девочка-внучка с горя удавилась». Дело пошло и дальше: дьячок колокола перебил, поп все книги изорвал. Ушинский, а за ним и современные пере­сказчики превратили тему «много шума из ничего» в забавное происшествие.

Ушинский, собственно, не пересказывал народные сказки, а создавал свои собственные, авторские. Но талантливый педагог не был писателем, и о художественном своеобразии его сказок говорить не приходится. Не прорисовывается авторская индиви­дуальность и в сказках, обработанных А. Толстым, хотя он и сле­довал определенной методике. Писателем, сумевшим сохранить свою индивидуальность в сказках, сюжеты которых не перекраи­вались, а заимствовались непосредственно из русского фолькло­ра, был Андрей Платонов.

Платонов пересказал семь народных сказок, составивших сбор­ник «Волшебное кольцо» (1950). Не отступив от буквы фольклор­ного сюжета, он ввел в повествование много деталей, сделавших сказочных героев похожими на типичных платоновских персона­жей. Так, о героях сказки «Волшебное кольцо» Платонов пишет:

 

Жили они бедно: спали на соломе, одежонка на них старая, латаная, и в рот им положить нечего. Жили они давно; тогда земли у крестьян было мало, а что и была, так неродящая была земля: что и посеет крес­тьянин, то вымерзнет, а не вымерзнет, так от засухи посохнет, а не посохнет, так вымокнет, а не вымокнет, так саранча пожрет.

 

Таковы же и многие персонажи его оригинального творчества: они живут на грани человеческого существования, лишенные все­го, находясь между жизнью и смертью. Цари же у Платонова, на­против, «люди ложные и лукавые», достойные лишь насмешки. Когда они пьют чай, то дуют на блюдца, и Платонов ядовито замечает: «Из блюдец брызги летят, чай проливается на скатерть, а чай с сахаром. Царь, а чай пить не умеет!» Так Платонов создает точный психологический рисунок: рачительная крестьянка не может допустить, чтобы чай с сахаром проливался на скатерть. Глядя на кошку с собакой, выкупленных сыном за последнюю копейку, она подумала: «Ишь, только спят да едят! Какая от них польза!» В народных сказках герои так не рассуждают, и Платонов вышивает по фольклорной канве сказку собственную, с харак­терными для этого писателя интонациями.

Удалось Платонову и другое: сказочная реальность представле­на в восприятии простого мужика. Поэтому если рисуется царь, то он пьет чай с сахаром и носит золотые парчовые штаны, а кирпичи на хрустальном мосту тщательно проверяет: не подделка ли? Остается Платонов верен и принципам своего художествен­ного языка. Он находит неожиданные образы: «А тут захолодало, потемнело, лето состарилось, к зиме пошло». Лето «состарилось» — так мог сказать только Платонов (в его прозе «старуха устала долго жить»). А в сказке «Безручка» «Старый садовник стал томиться и тосковать, а однажды лег спать и вовсе не проснулся — он умер во сне от своей печали».

Платонов обратился к сказкам неслучайно: он увидел в них выражение народной морали. Мало того, он моралистическое звуча­ние сказки усиливает, то вводя народную пословицу, то создавая собственную на фольклорный лад: «Честных и горе красит, а бес­честным и красота не к лицу». И делает это Платонов очень так­тично, не навязывая моральный урок, а как бы извлекая его из сказки. Так и завершается «Безручка»: «Несчастье хоть и живет на свете, да нечаянно, а счастье должно жить постоянно».

Среди писателей-сказочников в XX веке преобладают те, что сочиняли сказки собственные, но ориентированные на русский фольклор. Таковы произведения Бориса Шергина, Степана Писа-хова, Павла Бажова.

Борис Шергин от фольклора ушел в литературу, став профес­сиональным писателем. Родом из архангельских поморов, много повидавший, скоморох по натуре (он рассказывал народные сказ­ки, как настоящий лицедей), Шергин оставался сказочником: он писал так, будто проговаривал написанное.

Многие сказки Шергина имеют в основе реальные фольклор­ные сюжеты. Некоторые из них («Золоченые лбы») рассчитаны на взрослых читателей, другие (сказки о Шише) — универсальны: их с удовольствием читают и взрослые, и дети.

Шергин был мастером бытовых картинок. Вот рассказывает он о Шише — с народными прибаутками (дом стоял на гладком ме­сте, как на бороне), но тут же появляются вовсе нефольклорные «толстые, как пузыри», жадные и скупые барин с барыней («Наш пострел везде поспел»). В другой сказке, тоже названной по изве­стной пословице («Доход не живет без хлопот»), Шиш повторяет проделки шута — и снова Шергин вводит бытовые картины соб­ственного сочинения: скупые старшие братья оставляют без доли не только младшего, Шиша, но и пускают по миру старика-отца. Жадную старуху заменила жадная трактирщица («Шиш и трак­тирщица») — и соответственно рисуется сцена в трактире. Порой Шергин строго следует фольклорному сюжету («Шиш показывает барину нужду»), порою кладет в основу собственной сказки анек­дотическую ситуацию («Рифмы»). При этом сохраняется суть фоль­клорного персонажа: Шиш не только других оставляет в дураках, но и сам временами делается жертвой собственных проделок. Он вздумал посмеяться над мужичком, который согласился его под­везти, но тот «переговорил» его прибаутками.

Сказки Степана Писахова — это, собственно, не сказки, а ав­торские фантазии на сказочные темы. В них больше от литературы, чем от фольклора. Можно говорить лишь об отдельных фольклорных приемах в сочинениях Писахова. Сюжеты его сказок не поражают оригинальностью и мастерством повествования, но нехитрые истории Писахов рассказывает затейливо, все время играя словом, народными выражениями, причудливо переосмыс­ляя их (так называемая «народная этимология»). Если писатель говорит о печатных пряниках, то они оказываются подозритель­ными для царя как печатное слово. Обезьяна называется «облизьяной». Писахов с удовольствием пользуется приемом реализации метафоры, т.е. толкует выражение не в переносном, а в прямом смысле. Рассказчика «бросило в жар», и от этого закипела у него в кармане бутылка с водой, а в другом случае этим жаром он исто­пил баню.

Если Писахов и обращается к фольклорному сюжетному фон­ду, то предпочитает анекдот и небылицу («Не любо — не слу­шай», «На треске гуляли», «Белые медведи», «Налим Малиныч»), а в сказке «Морожены песни» хорошо проглядывает известный анекдот о бароне Мюнхгаузене, у которого замерзли, а потом растаяли мелодии в рожке. Ветры собираются на гулянку и резвят­ся, как юные шалуны. Одного ветра-подростка рассказчик засу­нул себе за пазуху, а потом привязал его к парусу — и судно ходило быстрее любого парохода («Ветер про запас»).

За автором у Писахова стоит забавник-скоморох (писатель при­думал для него имя Малина). Он сыплет прибаутками — народны­ми и собственными (в деревне ели «редьку с квасом, редьку с маслом, редьку мочену, редьку сушену» — словом, всякую). Он не только забавляется словесной игрой, но и умеет найти яркую, сочную деталь. Особенно «повезло» в его сказках царям и коро­лям — они показаны как обыкновенные мужики и мещане. Желая попасть на концерт, «король и королева ночь не спали, спозаран­ку задним ходом в театр забрались, чтобы хороши места захватить. Их знакома сторожиха пропустила» («Морожены песни»). Соби­раясь в северную деревню, царь надевает ватный пиджак с «цар­скими знаками» и валенки со шпорами, запрягает в розвальни тройку лошадей и паровоз.

В отличие от Писахова Павел Бажов, автор книги «Малахито­вая шкатулка» (1950), не пользовался фигурой рассказчика-бала­гура, потешающего слушателей своими байками. Истории Бажова восходят к горняцким сказам, и устные интонации в них слыш­ны, но нигде автор не объявляет себя участником и свидетелем происшедших событий. «Говорят», «сказывают» — вот его пози­ция, и он не стремится выдать свое повествование за безусловную правду: может, говорят и пустое.

И образ рассказчика, и его истории — творческое создание писателя. Нередко его труд представляли упрощенно: он записы­вал горняцкие сказы, а на их основании сочинял свои рассказы. Но сказы Бажова — не записи устных рассказов, это художественный вымысел писателя. И чудесный козлик с серебряным копыт­цем, и голубая змейка, оставляющая золотой след, и Хозяйка Медной горы — плод его воображения. Бажов был искусным сти­лизатором, т.е. создавал впечатление, что он просто записал на­родные сказы. Прекрасный знаток народного языка, Бажов умело расцвечивал острыми словечками свое повествование, но никог­да этим не злоупотреблял. Он создавал психологически точные портреты: девочки-сиротки Дарёнки и старика-охотника Коковани («Серебряное копытце»), парнишек-сорванцов Ланко и Лейко («Голубая змейка»), мастера Данилы («Каменный цветок»).

Решающая роль авторского вымысла особенно заметна в изоб­ражении сверхъестественной силы, с которой сталкиваются ге­рои Бажова. По народным поверьям, встреча с горными духами — нечистой силой — не сулит человеку ничего хорошего. И у Бажова это грозная сила: Хозяйка Медной горы уводит к себе мастера, разлучая его с невестой, о голубой змейке не разрешено упоми­нать, потому что ее появление влечет за собой драки и убийства, даже козлик Серебряное копытце уводит с собой любимую кош­ку. Но у Бажова в конечном счете эта потусторонняя сила одаряет простого человека золотом, драгоценными камнями, трудовым мастерством. Торжество рабочего человека, мастера своего дела является главной темой сказов Бажова. Их идея — слава труду, и в этом смысл жизни. Эту мысль неоднократно высказывают его ге­рои, а один из его рассказов завершается поучением: «Работа — она штука долговекая. Человек умрет, а дело его останется. Вот ты и смекай, как жить-то».

Шергин, Писахов, Бажов создали особый жанр сказки, где не потеряна народная основа. Это фольклорно-литературная сказка, сохранившая и увлекательность устного повествования, и акту­альные основы народной морали.

 

Вопросы и задания

1. Расскажите об особенностях народных сказок в обработке В.Даля, А. Толстого и А. Платонова.

2. Как живет народная традиция в сказках Б. Шергина, С. Писахова и П.Бажова?

 

Глава 2. Литература Древней Руси и эпохи Просвещения в детском чтении

 

Литература Древней Руси в ее многообразии жанров была про­никнута глубоким интересом к внутреннему миру человека. «По­разительные по своеобразию характеристики <...> воздействова­ли на всю историческую литературу последующего времени», — писал академик Дмитрий Сергеевич Лихачев. Именно в древне­русской литературе берет начало традиция духовных и нравствен­ных исканий, свойственная русской литературе Нового времени. Просветительский и назидательный характер многих жанров древ­нерусской литературы делает этот период особенно важным для дальнейшего развития литературы для детей.