К.И.Чуковский — создатель «детского эпоса». Сказочные поэмы К.И.Чуковского

 

Литературная деятельность Корнея Ивановича Чуковского (1882—1969) поистине безгранична. Первые статьи появились в 1901 году, и с этого времени началась непрекращающаяся интен­сивная жизнь Чуковского — критика, публициста, исследователя русской литературы второй половины XIX века («От Чехова до наших дней», 1911), поэзии и прозы его современников. Много времени он отдал разысканию и публикации стихотворений Не­красова, эта тема привлекала его долгие годы и завершилась кни­гой «Мастерство Некрасова», 1952).

В огромной разносторонней литературной работе Чуковского — лингвиста, переводчика, теоретика художественного перевода — была одна область, к которой он относился с особой любовью. Такой областью в его литературной судьбе стало создание сказок и стихотворений для детей — по существу, «детского эпоса». За этим горячим увлечением стояло желание узнать и понять мир ребенка, обостренный интерес к ребенку. Он писал:

 

Наши дети для нас незнакомцы. Мы видим их урывками, на лету. Словно в сумасшедшем трамвае мы проносимся мимо детей — в вихре всяческих дел и хлопот.

 

Попытка ответить на это ставшее привычным неуважение к ребенку привела Чуковского к решению «уйти в детвору», как некогда «уходили в народ», к необходимости почти порвать с миром взрослых и «водиться лишь с трехлетними ребятишками». Вероятно, мир детства был настолько ему близок, что он вошел в него легко и свободно. Как писала о нем его дочь, Лидия Корнеевна Чуковская: «...Сам он, во всем своем физическим и душев­ном обличье, был словно нарочно изготовлен природой по чье­му-то специальному заказу "для детей младшего возраста" и вы­пущен в свет тиражом в один экземпляр».

«Хождение в детство» открыло то многое, что станет потом основой для его сказок и стихов. Он был убежден: все дети

 

...в возрасте от двух до пяти лет верят и жаждут верить, что жизнь создана только для радости, для беспредельного счастья.

 

Необычайную значимость он придавал детскому смеху. Этот смех лучшее доказательство, что дети реалисты: смех — это ре­зультат их «жизненного опыта, утверждения себя в этом опыте».

Чуковский погружался в мир детворы; это позволило ему от­крыть важные принципы педагогики детства. Убежденный, что художественный образ, особенно если ему придана стихотворная форма, есть «наиболее могучий рычаг педагогики раннего возра­ста», он определил и главную творческую задачу: помогать утвер­ждаться детскому оптимизму, средствами поэзии открывая путь к радостным эмоциям, к яркой и ритмической словесной игре, к проявлению заложенного в ребенке творческого начала.

На основании этих глубоких исследований Чуковский создал книгу, аналогов которой, вероятно, нет: «От двух до пяти» (1928). В этой книге (ее переизданиям несть числа, при жизни Корнея Ивановича каждое издание дополнялось им новыми примерами, новыми размышлениями, а иногда и новыми главами), постро­енной на фактическом материале, автор задался целью художе­ственного исследования умственной и психической жизни ребен­ка. Особенно его интересовала проблема речевого развития: авто­ру книги представляется, что овладение речью является «одним из величайших чудес детской психической жизни». Этот свой те­зис Чуковский проверяет и доказывает на множестве интересней­ших и убедительных примеров.

В главах «Неосознанное мастерство», «Величайший труженик» Чуковский связывает первые открытия ребенка с народной эти­мологией, а эта глубинная связь, в свою очередь, ведет ребенка к самому главному: к «завоеванию грамматики». В постижении рас­тущим человеком грамматики Чуковского интересует все: и под­ражание взрослым, и разногласия с ними, когда возникает свой вариант, поражающий неопровержимой логикой («— Пойдем в этот лес заблуждаться»). Или, когда выясняется, что «баран — он, а овца — она», появляется естественная поправка: почему «папа — он?». Или: «— Мама, утки утъком идут! — Гуськом. — Нет, гуси — гуськом, а утки — утъком». Задумываясь о стиховом воспитании ребенка, над тем, каков механизм детского стихосло­жения, как влечет ребенка к рифме, над тем, как и что он сочи­няет (глава «Как дети слагают стихи»), Чуковский создает своеоб­разный поэтический кодекс, названный им «Заповеди для дет­ских поэтов». Всегда ли каждый поэт, пишущий для детей, строго следует этим наставлениям? Вероятно, у каждого настоящего по­эта есть свое отношение к стихотворному слову, свой неповтори­мый стиль и голос, но мимо этих удивительно многогранных за­поведей — открытий, думается, не прошел ни один детский поэт.

Определить точную дату создания первой эпической поэмы-сказки Чуковского «Крокодил» трудно, но есть два важных свиде­тельства. М.Горький, находясь вместе с Чуковским в поезде по дороге в Куоккалу (теперь Репино), куда они ехали в гости к ху­дожнику И. Репину, заговорил с ним о детской литературе. К тому времени Чуковский был известен как автор нашумевшей статьи «Нат Пинкертон». Понимая необходимость этой статьи, направ­ленной против вульгарной литературы, Горький заметил: «Сей­час одна хорошая детская книжка сделает больше добра, чем де­сяток полемических статей... Вот напишите-ка длинную сказку, если можно в стихах, вроде "Конька-Горбунка", только, конеч­но, из современного быта». Поездка была в 1916 году. По несколь­ким упоминаниям Чуковского, все его попытки написать что-то, сидя за столом, успеха не имели. И однажды, благодаря непред­виденному случаю, сказка создалась сразу же, без промедления. Вот как рассказывает об этом сам ее автор:

 

Но случилось так... что мой маленький сын заболел, и нужно было рассказать ему сказку. Заболел он в Хельсинки, я вез его домой в поезде, он капризничал, плакал, стонал, чтобы как-нибудь утихомирить его боль, я стал рассказывать ему под ритмический грохот бегущего поезда все, что в этот момент приходило в голову.

 

«Стихи сказались сами собой...». Ни минуту он не думал ни о форме, ни о рифме, ни об эпитетах, он торопился любым спосо­бом отвлечь мальчика от томившей его боли:

 

Вся ставка была на скорость, на быстрейшее чередование событий и образов, чтобы больной мальчуган не успел ни застонать, ни заплакать. Поэтому я тараторил, как шаман...

 

Признание это объясняет многое в «Крокодиле». Вниматель­ный читатель почувствует ритмические совпадения между сказкой и многими произведениями русской поэзии: поэмами М.Ю.Лер­монтова «Мцыри» и Н.Гумилева «Мик». Но больше всего ритми­ческих совпадений падает на долю Н.А.Некрасова: «Милая де­вочка Лялечка / С куклой играла она / И на Таврической улице вдруг увидала слона». Эти ритмические «заимствования» как нельзя лучше объясняют «шаманство» поэта: его колдовская память (а он, так же как С.Я.Маршак, знал всю русскую поэзию наи­зусть) подбрасывала ему все, что в эту секунду могло приго­диться для создания нового эпизода или нового поворота в сю­жете: не только из классики, но и из детского фольклора, из уличной песенки.

Сказка «Крокодил» была первой, положившей начало всему последующему комическому эпосу в творчестве Чуковского. Здесь родилась «корнеева рифма»:

 

Жил да был

Крокодил.

Он по улицам ходил,

Папиросы курил,

По-турецки говорил —

Крокодил, Крокодил Крокодилович!

 

В этой сказке перед читателем впервые в литературе для детей открывается улица большого города с ее движением, с толпами народа. Еще больше поразит читателя фантастический темп раз­вития сюжета, где с невероятной быстротой одно событие сменя­ет другое. После многих причудливых происшествий наступает счастливый конец — примирение двух миров: человеческого и звериного. Для общей гармонии люди и звери должны отказаться от самого страшного:

 

Мы ружья поломаем,

Мы пули закопаем,

А вы себе спилите

Копыта и рога!

 

Как меняется мир, какая совсем новая открывается жизнь!

 

И наступила тогда благодать:

Некого больше лягать и бодать.

По вечерам быстроглазая Серна

Ване и Ляле читает Жюль-Верна.

А по ночам молодой Бегемот

Им колыбельные песни поет.

Вон, погляди, по Неве по реке

Волк и Ягненок плывут в челноке.

 

Библейская и детская мечта совпадают. В этой поэме впервые с такой силой игровой фантазии возникнет страна Африка, огромная площадка для всяких приключений, недаром про нее написано так:

 

Африка ужасна

Да-да-да!

Африка опасна,

Да-да-да!

Не ходите в Африку,

Дети, никогда.

 

Именно поэтому как только «папочка и мамочка уснули вечер­ком, / А Танечка и Ванечка — в Африку тайком...».

И наконец, именно в «Крокодиле» появляется небывалый еще юный герой — «это доблестный Ваня Васильчиков».

 

Он боец,

Молодец,

Он герой

Удалой:

Он без няни гуляет по улицам.

 

С этого героя, Вани, начинается проходящая через все сказки, может быть главнейшая для Чуковского, мысль: не важно, кто ты, а важно, какой ты. В руках у Вани, побеждающего Крокодила и все нашествие зверей, всего-то «сабля игрушечная». Другой ге­рой, спасающий Муху-цокотуху от страшного паука, — всего лишь маленький Комарик, третий — Воробей, легко и просто справля­ется с грозным Тараканом. Отвага и неустрашимость маленького героя подчеркиваются еще и тем, что сильные, клыкастые, зуба­стые всякий раз трусливо прячутся. Победа маленького над боль­шим — тема, уходящая в фольклор (вспомним Илью Муромца и Идолище поганое), в библейские истории (Давид и Голиаф).

Об этическом начале своих сказок лучше всех сказал сам Чу­ковский, как бы комментируя-замысел «Крокодила». Он писал:

 

Нужно выдвинуть на первый план серьезный смысл этой вещи. Пусть она останется легкой, игривой, но под спудом в ней должна ощущаться прочная моральная основа <...> под шутливыми образами далеко не шу­точная мысль.

 

Неповторимый сказочный мир Чуковского необычайно разно­образен и своими сюжетами, и своим небывалым звериным ми­ром, где легко и просто уживаются козявочки и букашечки с ги­енами, носорогами и акулами, и своими завораживающими гео­графическими пространствами. На всей территории сказок Чуков­ского царят неудержимая выдумка, шутка, игра, нонсенс, пере­вертыш. Перевертыш, быть может, самый любимый прием в его сказках. На этом приеме держатся сказки «Чудо-дерево» (1924), где возможна самая что ни на есть «несусветица»: «А на дереве ерши / Строят гнезда из лапши. <...> В огороде-то на грядке / Вырастают шоколадки...», и «Путаница» (1924), где все меняется местами, верх становится низом, происходит великая неразбери­ха с звериными голосами, и вообще наступает полное отклоне­ние от привычной житейской нормы: «Рыбы по полю гуляют, / Жабы по небу летают...». Перевертышам Чуковский посвятил от­дельную главу в книге «От двух до пяти», где он задается вопро­сом: «в чем польза детского влечения к игре в "перевернутый мир"?» Он находит ключ к этой «разнообразной и радостной деятельности» в игре, которая необходима ребенку для развития его умственной и нравственной деятельности. Для него эта «обратная координация вещей» представляет собой разные виды игры мыс­лительной, игры ума, потому что «ребенок играет не только ка­мешками, куклами, но и мыслями».

Своими сказками Чуковский создал цельный огромный худо­жественный мир, заражая ребенка самыми разными эмоциями, вызывая по ходу сюжета разнообразные чувства — страха, ужаса, испуга — принося ему в результате счастье и радость. Его наблю­дения за детьми привели его к убеждению: ребенок любит дей­ствие, движение, перемещение, игру вещей. И в сказках Чуков­ского все беспрестанно движется:

Ехали медведи / На велосипеде / А за ними кот / Задом напе­ред» («Тараканище», 1923);

Одеяло убежало / Улетела простыня, / И подушка, / Как ля­гушка, / Ускакала от меня... («Мойдодыр», 1923).

Все его сказки приводят действие к счастливому финалу, от­крывая ребенку, читателю и слушателю возможность выразить вместе с героями бурную радость, громкое, шумное ликование: «Пляшут чижики и зайчики в лесах, / Пляшут раки, пляшут оку­ни в морях...»; «Да здравствует мыло душистое / И полотенце пушистое...»; «А слониха-щеголиха / Так отплясывала лихо...»; «Будет, будет мошкара / Веселиться до утра»; «Вот обрадовались звери! / Засмеялись и запели, / Ушками захлопали, / Ножками затопали...»; «Вот и вылечил он их, / Лимпопо! / Вот и вылечил больных, / Лимпопо! / И пошли они смеяться, / Лимпопо! / И плясать и баловаться, / Лимпопо!». Сколько же ответной радо­сти, сколько желания попрыгать, весело выкрикивать текст, танце­вать и баловаться дают ребенку эти ликующие концы всех сказок!

Почему Чуковский выбрал сказку? Замечательно звучит его признание:

 

По-моему, цель сказочника заключается в том, чтобы какою угодно ценой воспитать в ребенке человечность — эту дивную способность че­ловека волноваться чужими несчастьями, радоваться радостям другого, переживать чужую судьбу как свою. Сказочники хлопочут о том, чтобы ребенок с малых лет научился мысленно участвовать в жизни воображаемых людей и зверей и вырвался бы этим путем за рамки эгоцентриче­ских интересов и чувств. <...> Вся наша задача заключается в том, чтобы возбудить в восприимчивой детской душе эту драгоценную способность со-переживать, со-страдать, со-радоваться, без которой человек — не человек.

 

Чуковский создал множество стихотворений для детей, исполь­зуя в них мотивы русского и английского фольклора, вводя в рус­ский стих нонсенс, тот же перевертыш, шутку, которыми про­славилась и стала знаменитой английская книга стихов «Песни Матушки Гусыни». На шутке, перевертыше строятся такие стихи, как «Обжора», «Ежики смеются» («У канавки / Две козявки / Продают ежам булавки. /А ежи-то хохотать! <...> Нам не надобны булавки! / Мы булавками сами утыканы»); «Огород» («Сел баран на пароход / И поехал в огород»), «Бебека», «Закаляка», «Верб­людица» и много еще других. Целый цикл он посвятил переводу английских народных песенок, куда вошли и ставшие знамени­тыми «Скрюченная песня» и «Барабек» («Робин Бобин Барабек / Скушал сорок человек...»), и «Котауси и Мауси» («Жила-была мышка Мауси / И вдруг увидала Котауси...»), целый цикл загадок. Но, кажется, полнее всего он выразил себя в стихотворении «Радость». Радость — это такое чувство, от которого меняется все и в человеке, и в природе: «Куры стали павами, // Лысые — куд­рявыми». Он готов нести безоглядную радость всем, увлекая этим чувством и больших, и маленьких:

 

Так бегите же за мною

На зеленые луга,

Где над синею рекою

Встала радуга-дуга.

Мы на радугу вска-ра-б-каемся,

Поиграем в облаках,

И оттуда вниз по радуге

На салазках, на коньках!

 

В этом стихотворении весь Чуковский, с его любовью к жизни, к вымыслу и упоительной игре.

 

Вопросы и задания

1. Как вы понимаете применительно к поэзии К.И.Чуковского опре­деление «эпическая»?

2. Какими особенностями отличается сказочный мир Чуковского?

3. Почему Чуковский считает сказку лучшим средством нравственно­го воспитания ребенка?

4. Найдите примеры перевертыша в сказках Чуковского и объясните, почему таким существенным для детей он считал этот прием.

5. Сопоставьте «Заповеди детским поэтам» Чуковского с его собствен­ным творчеством.

 

Стихи и сказки С.Я.Маршака

В литературе двадцатых годов Самуилу Яковлевичу Маршаку (1887—1964) принадлежит особое место. Он внес неоценимый вклад в развитие и становление литературы для детей. В его лице соединились организатор детской литературы, редактор, учитель. О необычайно творческой атмосфере труда и блестящей выдум­ке, царившей вокруг Маршака, влюбленно вспоминали работав­шие с ним авторы и редакторы: Л.Чуковская, В.Шкловский, Л.Пантелеев, А.Любарская, Т.Габбе, И.Рахтанов. Они писапи о том, как «примагничивались» к Маршаку разные люди — писате­ли, художники, редакторы, издатели, и все они образовывали «литературную солнечную систему», которая получила наимено­вание «Академия Маршака».

Маршак вовлек в детскую литературу десятки людей, и в пер­вую очередь самого себя. «Мне и в голову не приходило, — вспо­минал он впоследствии, — что я могу когда-нибудь стать детским писателем». Ему казалось, что участие в детской литературе будет лишь его «временным пристанищем». Но уже для нескольких по­колений детей Маршак прежде всего детский писатель.

Важнейшим событием в творческой жизни Маршака была его поездка (1912— 1914) в Англию. Здесь он познакомился с англий­скими народными балладами, песенками, считалками, прибаут­ками.

В 1922 году произошло главное событие: Маршак был вызван для работы в Петроград, где получил должность заведующего ли­тературной частью Театра юного зрителя. Поиски авторов для со­здания репертуара детского театра привели его в Показательную библиотеку детской литературы при Пединституте дошкольного образования. Создателем этой библиотеки была Ольга Иеронимовна Капица (1866— 1937), сюда приносили свои первые книж­ки Б.Житков, Е.Верейская, Е.Шварц, В.Бианки, Е.Данько. Здесь выпускались детские журналы «Воробей» и «Новый Робинзон».

Своим творчеством Маршак создал многоголосый и многокра­сочный мир поэзии, и самая большая удача в его работе при­шлась на 20-е годы XX века. Именно тогда возникали стихи, кото­рые совершенно по-новому открывали мир, окружавший ребен­ка: «Откуда стол пришел?», «Что мы сажаем, сажая леса?», «Вче­ра и сегодня». Эти книги пробуждали у ребенка интерес к дей­ствительности.

Книги были удивительны тем, что они сочетали в себе одно­временно и познавательный интерес, и все элементы веселой книжки. Познавательный элемент настолько легко вписывался в поэтический строй поэзии Маршака, что доставлял ребенку лишь дополнительную радость. Уже стал классическим пример из сти­хотворения «Мороженое» (современный читатель должен помнить, что речь идет о 20-х годах прошлого века):

 

Взял мороженшик лепешку,

Сполоснул большую ложку,

Ложку в банку окунул,

Мягкий шарик зачерпнул,

По краям пригладил ложкой

И накрыл другой лепешкой.

 

Маршак обосновал свой теоретический взгляд на особенности детской литературы: он был убежден, что для детей надо созда­вать прежде всего стихотворения большие и сюжетные. Вместе с тем их должна отличать абсолютная доступность восприятия и за­поминания. Читая стихотворения Маршака, легко угадываешь ха­рактерные особенности его поэтических приемов. Композиция стихотворений четкая, «прозрачная». Отталкиваясь в чем-то от кумулятивной сказки (один эпизод тянет за собой другой и при­соединяется к предыдущему), Маршак придал известному при­ему больше движения и действия. К примеру, своеобразным «те­ремком», постоянным местом обитания в «Сказке о глупом мы­шонке» (1923) служит мышиная норка, куда по требованию ма­ленького мышонка приходят одна за другой все новые и новые няньки. В отличие от привычной ситуации кумулятивной сказки няньки в «теремке» не задерживались, но волей постоянно недо­вольного ими мышонка стремительно исчезали. Их исчезновения сопровождались всегда одними и теми же действиями мамы, пого­ней за очередной нянькой и одним и тем же поэтическим текстом:

 

Побежала мышка-мать,

Стала утку в няньки звать:

«Приходи к нам, тетя утка,

Нашу детку покачать»

Глупый маленький мышонок

Отвечает ей спросонок:

«Нет, твой голос нехорош,

Слишком громко ты поешь!»

Побежала мышка-мать,

Стала жабу в няньки звать...

«Нет, твой голос нехорош,

Очень скучно ты поешь!»

 

Стихи, заполнявшие пространство этой певучей и изящной сказочки, не только легко запоминались, но и вели к ее сюжет­ному завершению — наказанию капризного мышонка. Возникала увлекательная история со многими действующими лицами, а за­одно по ходу сюжета обнаруживались вполне реальные и конк­ретные сведения: чем питаются, как «разговаривают», чем похо­жи и чем отличаются друг от друга разные «няньки»: одна предла­гает мышонку червяка, другая комара, третья мешок овса, одна поет грубо, другая скучно, третья слишком громко, четвертая слишком тихо. Так одновременно познавательное легко и весело уживалось с игровым, ярким, увлекательным.

На большом сюжетном материале построены и многие другие стихотворения Маршака: «Вчера и сегодня», «Детки в клетке», «Пожар», «Почта», «Багаж». Так, в стихотворении «Багаж» (1926) в основе истории с «дамой» лежит перечисление семи предметов, они легко запоминаются. Но их передвижение и пропажа маленькой собачонки все время приводят в движение сюжет и позволяют по­знакомиться с действиями, голосами разных людей и хорошо уз­нать характер самой «дамы». И опять мы легко угадываем прием Маршака: ведь основное место в стихотворении составляют повторы:

 

Дама сдавала в багаж

Диван,

Чемодан,

Саквояж,

Картину,

Корзину,

Картонку

И маленькую собачонку.

 

Эти предметы будут перечисляться много раз и, конечно, лег­ко, с удовольствием запомнятся малышами. И именно потому, что так легко и просто запомнилась основа стихотворения, с та­ким живым интересом будут восприниматься немаловажные, при­дающие движение сюжету подробности: как принимается багаж, как его везут, какие случаются происшествия в дороге. Возникнет острая дорожная кульминация: потеря в дороге маленькой соба­чонки и замена ее на «огромного, взъерошенного» пса. Забавная история, похожая на анекдот, приобретает приключенческий и вместе с тем познавательный характер.

В большом стихотворении «Почта» (1927) Маршак вовлекает детей в огромное путешествие: отправленное из Ленинграда письмо следует за своим адресатом, который постоянно переезжает из одной страны в другую и попадает то в Берлин, то в Лондон, а то еще в Бразилию...

 

Письмо

Само

Никуда не пойдет.

 

Но в ящик его опусти —

Оно пробежит,

Пролетит,

Проплывет

Тысячи верст пути.

 

Стихотворение ритмически построено так, что передает всегда загадочную для нас жизнь письма. О своих поисках Маршак писал:

 

Нужно было найти ритм, соответствующий теме, который передает движение поезда, парохода, самолета...

 

Вот письмо в поезде, и мы словно слышим перестук колес:

 

Пакеты по полкам

Разложены с толком,

В дороге разборка идёт,

И два почтальона

На лавке вагона

Качаются ночь напролёт.

 

Мы ощущаем быструю, необычайно подвижную жизнь анг­лийского почтальона:

 

По Бобкин-стрит, по Бобкин-стрит

Шагает быстро мистер Смит

В почтовой синей кепке,

А сам он вроде щепки.

 

Какой контраст с этим почтальоном составляет почтальон бра­зильский: он двигается совсем в другом ритме, возникает ощуще­ние совсем иного, наполненного жарой пространства:

 

Под пальмами Бразилии,

От зноя утомлен,

Шагает дон Базилио,

Бразильский почтальон...

 

Перед читателем постепенно открывается заманчивая тайна, вечная загадка, которую скрывает почтовый ящик.

Так же, как Чуковский, Маршак был сторонником энергич­ного стиха, в котором главное значение приобретал глагол, дела­ющий стих упругим и сильным. Эта необычайная сила, заложен­ная в глаголе, полнее всего проявилась в стихотворении «Пожар» (1924; новый вариант — 1952). В нем все построено на противобор­стве: с одной стороны несущая гибель сила стихии и, с другой — вступающая с ней в борьбу сила и воля человека. Стихотворение построено на увлекательном, стремительно развивающемся, эмо­ционально напряженном сюжете, снова открывающем чита­телю что-то новое и очень важное в его представлении о мире. Ведь Лена всего лишь из простого любопытства чуть-чуть приот­крыла дверцу печки — и какая сразу же возникает захватывающая воображение картина, которую Маршак создает с помощью од­них лишь глаголов:

 

Приоткрыла дверцу Лена —

Соскочил огонь с полена,

Перед печкой выжег пол,

Влез по скатерти на стол,

Побежал по стульям с треском,

Вверх пополз по занавескам,

Стены дымом заволок,

Лижет пол и потолок.

 

Для этого бушующего пламени Маршак находит удивительное образное сравнение: возникает сопоставление огня с коварным, хитрым и ловким зверем — лисицей, готовой на всякие уловки, чтобы умилостивить беспощадного пожарного Кузьму. И теперь от глагола Маршак переходит к звуковому ряду, заставляя услышать лживые уговоры лисицы:

 

Пощади меня, Кузьма,

Я не буду жечь дома...

 

Маршак помнил о том, что его читатель — ребенок, и поэтому кроме истории с пожаром он вводит в сюжет и существо, близкое ребенку, — спасенную кошку, которая должна утешить плачу­щую навзрыд девочку.

Маршак доставлял читателю радость от игры словом, исполь­зуя приемы считалок, дразнилок. Примером тому может служить стихотворение «Мяч» («Мой / Веселый / Звонкий / Мяч, / Ты куда / Помчался / Вскачь?»), которое одновременно и считалка (конец считалки: Лопнул, / Хлопнул — / Вот и все!»), и игра (Ты / Пятнадцать / Раз / Подряд / Прыгал / В угол / И назад), и веселый рассказ о любимой игрушке.

Целую маленькую пьеску, где проза перемежается стихами, Маршак сочинил про девочку и котенка — «Усатый-полосатый». Вся эта пьеска построена на загадках. «Жила-была девочка. Как ее звали? <...> Сколько ей было лет? <...> Кто у нее был?» и на веселых происшествиях с котенком, который шалил, никак не хо­тел спать так, как спят дети, а все делал по-кошачьи, и это опять открытие целого мира, на шутках и нонсенсах: чего только стоит вопрос, почему у «дочки» «мохнатые лапы, а усы — как у папы?».

В своем творчестве Маршак учреждал новую традицию, тради­цию нонсенса, шутки, перевертыша, словесной игры. Все эти новации полнее всего нашли отражение в одном из самых знаме­нитых его стихотворений «Вот какой рассеянный» (1930). Как только стихотворение стало известным, Маршака буквально забросали вопросами о прототипе его героя. Можно привести один из отве­тов поэта:

 

Рассеянный с улицы Бассейной так рассеян, что прислал мне свой адрес, по которому я никак не могу понять, где он живет. Адрес такой: Кавказ, первый перепереулок, дом Кошкина, квартира 200 000. Конеч­но, по этому адресу его найти невозможно. <...> А пока можешь писать ему по моему адресу...

 

Ни в одном стихотворении Маршака не было такого количе­ства перевертышей, где у героя абсолютно все наоборот:

 

Вместо шапки на ходу

Он надел сковороду.

Вместо валенок на пятки

Натянул себе перчатки.

Он отправился в буфет

Покупать себе билет.

А потом помчался в кассу

Покупать бутылку квасу.

 

Рассеянность чудака проявляется не только в его действиях, но и в его жестах, в обращении со словами, понятиями. «Нельзя ли у трамвала / Вокзай остановить?», — спрашивает Рассеянный у «Вагоноуважаемого Вагоноуважатого».

Стихотворение это доставляет бесконечную радость читателю, потому что малыши счастливы осознавать себя умнее этого стран­ного взрослого человека Рассеянного с улицы Бассейной.

И однако, размышляя над историей развития новых возмож­ностей литературы, мы видим в этом стихотворении начало мно­гих новых открытий в литературном процессе, в первую очередь в литературе для детей.

Продолжая традицию большого стихотворения, в 1930—1940-е годы Маршак создает «Рассказ о неизвестном герое», «Мистера Твистера», позднее «Что такое год», интереснейшую «Разноцвет­ную книгу», своеобразную книжку-картинку с иллюстрациями В.В.Лебедева, вернувшись, по существу, к многочисленным книж­кам-картинкам двадцатых годов.

Из многих пьес Маршака особенное внимание привлекают «Кошкин дом» (1947) и «Двенадцать месяцев». Обратившись к из­вестной потешке «Тили-тили-тили-бом! // Загорелся кошкин дом», Маршак создал большую пьесу, населив ее многими действую­щими лицами, и придал ее сюжету довольно драматический и поучительный конфликт. В пьесе снова проявляется стремление к шутке, к нонсенсу: уже само то, что в гости на богатый пир к кошке приходят разные гости — козел, петух, свинья — заранее: создает смешную ситуацию. И неудивительно, что гости никак не могут устроиться за одним столом. С каким юмором передает ав­тор диалоги действующих лиц:

 

Свинья

Вот это стол —

На нем сидят!..

 

Коза

Вот это стул —

Его едят.

 

Козел

Смотри, какие зеркала!

И в каждом вижу я козла.

 

Коза

Протри как следует глаза!

Здесь в каждом зеркале коза.

 

Свинья

Вам это кажется, друзья,

Здесь в каждом зеркале свинья!

 

Но в пьесе Маршака есть и другие действующие лица: малень­кие котята, которых из-за того, что они бедны, даже не впустили в дом. И когда, по условиям потешки, кошкин дом сгорает, именно у котят, а не у тех, кто был ее «достоин», кошка находит приют и любовь. Забавное, даже сатирическое начало в сюжете ведет к финалу лирическому, доброму.

Тема одной из лучших в нашей драматургии сказок для детей «Двенадцать месяцев» — единение человека с природой. Впервые спектакль по этой пьесе был поставлен в Московском театре юного зрителя в 1947 году; окончательный вариант пьесы опубликован в 1962 году. Среди многих действующих лиц две девочки, и обе си­ротки. Но одна из них — маленькая королева, которой, кажется, подчиняется все на свете. А другая — бедная падчерица, которая вынуждена выполнять любые приказаниям злой мачехи. В их про­тивостояние (они ничего не знают друг о друге) вмешивается сама природа в лице двенадцати месяцев. Посланная мачехой принести для королевы корзину подснежников в лютую зимнюю непогоду, падчерица встречается на поляне, у костра, со всеми месяцами — так бывает один раз в году.

Почему ради девочки, уступая друг другу место, братья дают время апрелю? Потому что каждый из них видел ее в работе, в дружбе с ними, знал ее настолько, что апрель дарит ей обручаль­ное колечко, как символ ее вечной неразрывной связи со всеми братьями. Сказка полна блестящих юмористических эпизодов и диалогов, когда дело касается жизни маленькой королевы и ее придворных. Сказка очаровывает стихами, которые, как редкая инкрустация, украшают прозаический текст, она дышит подлин­ной поэзией.

Мы не касаемся блестящих переводов Маршака из «детской» поэзии, особенно английской, начатых стихотворением «Дом, который построил Джек». И «Баллада о королевском бутерброде», и история с потерявшими свои перчатки котятками («Перчат­ки»), и «Золотой кораблик», и все переводы из Эдварда Лира — все это вас ждет впереди.

 

Вопросы и задания

1. Как связано становление новой детской литературы с именем С.Я.Маршака?

2. В каких стихотворениях и поэмах Маршака обнаруживаются приме­ты времени?

3. Какие положительные сведения об окружающем мире может из­влечь ребенок из стихотворений поэта?

4. Какие пьесы Маршака вы прочли?

5. Попробуйте определить, чем отличается поэтическая манера Мар­шака, найдите, где он проявляет себя как мастер большого, сюжетного стихотворения. Найдите стихотворения, богатые повторами: как помога­ют они усвоить большие по форме произведения поэта? Найдите стихо­творения, где он утверждает приоритет глагольной формы в стихотворе­ниях для детей.