Поэзия обэриутов (Д.И.Хармс, Ю.Д.Владимиров, А. И. Введенский)

На рубеже 20— 30-х годов XX века в поэзию приходят новые имена, возникает все больший интерес и к современности и по­искам новых путей для разговора с детьми средствами поэзии. Два журнала «Еж» и «Чиж» в своей работе усилили то, что открыли Чуковский и Маршак, — значение яркого поэтического слова, содержащего в себе огромные возможности в шутке, переверты­ше, нонсенсе, анекдоте. Веселая реклама, чуть ли не на каждой странице загадки, шарады, участие замечательных поэтов и ху­дожников, десятки хитроумных приемов для того, чтобы нельзя было пропустить ни одного номера журнала, — все это сделало «Еж» и «Чиж» необычайно популярными среди детской аудито­рии. Но самое главное заключалось в стремлении редакции ни о чем не говорить поучительно и назидательно, не повторять уже известные вещи. Здесь превыше всего ценились оригинальность, находка, юмор, талант. И тогда разговор на самую важную совре­менную тему становился увлекательным и интересным. Редакто­ром этих журналов был Николай Макарович Олейников (1898 — 1942), а для своих публикаций он выбрал псевдоним «Макар Сви­репый». Каждой своей публикацией он подавал пример шутке и розыгрышу:

 

Мы считаем, что «Еж»

Потому и хорош,

Что его интересно читать.

Все рассказы прочтешь

И еще раз прочтешь,

А потом перечтешь их опять...

 

Именно с этими журналами оказалась связанной работа моло­дых поэтов, вошедших в литературу под названием обэриуты. В кон­це 20-х годов несколько молодых людей решили создать новое литературное «Объединение реального искусства», или сокращенно ОБЭРИУ. То было время, как вспоминает современник тех лет И. Рахтанов, множества литературных группировок и направле­ний. «Если сходились три, четыре, пять одинаково думающих и настроенных людей, они образовывали содружество, выпускали манифест, по большей части ниспровергавший все и вся, суще­ствовавшее до них». Обэриуты, или чинари, как они сами себя называли, устраивали литературные вечера, читали на них непо­нятные для многих заумные стихи, и часто их выступления кон­чались скандалами. На одном выступлении обэриутов присутство­вал Маршак. С его тонким удивительным поэтическим чутьем он увидел в их стихах не только много чуть ли не тарабарщины, сум­бурного, а также желания удивить слушателей, но и какие-то эле­менты фантазии, чудачества и решил привлечь их к работе для детей.

Маршак не ошибся: со всей полнотой и щедростью обэриуты принесли в детскую литературу шутку, чудачество, игру словом, эксцентрику. И хотя они — Ю.Д. Владимиров, Д. И. Хармс, А. А. Вве­денский — были совершенно разными, их работа в литературе для детей сложилась в определенную систему, стала стилем их поэзии. Сразу скажем, что работа для детей была лишь очень небольшой частью их огромного творчества, которое стало известно лишь спу­стя долгие десятилетия благодаря многим публикациям в конце XX века в зарубежных изданиях и новым публикациям в России.

Самым молодым и рано ушедшим из жизни был Юрий Дмит­риевич Владимиров (1909— 1931). Он начал печататься в журналах «Еж» и «Чиж», когда ему было 18 лет. Он родился в Петербурге, был потомком художника Карла Брюллова. Кроме литературы ув­лекался морем, у него была спортивная яхта, он водил ее в Фин­ском заливе и называл себя моряком-капитаном. Полнее всего поэт выразил себя и, может быть, целое направление, в стихо­творении «Чудаки». Чудачество ведь может проявляться по-разно­му, и если у героя Маршака оно было следствием невероятной рассеянности, то у героев Владимирова их чудачество проявляет­ся в излишней, приводящей к смешному результату, готовности выполнять какое-то указание буквально, не думая о здравом смысле. Приведем стихотворение «Чудаки»:

 

Я послал на базар чудаков,

Дал чудакам пятаков.

Один пятак —

на кушак,

Другой пятак —

на колпак,

А третий пятак —

так.

По пути на базар чудаки

Перепутали все пятаки:

Который пятак

на кушак,

Который пятак

на колпак,

А который пятак

так.

Только ночью пришли чудаки,

Принесли мне назад пятаки.

— Извините,

но с нами беда:

Мы забыли —

который куда:

Который пятак

на кушак,

Который пятак

на колпак,

А который пятак

так.

 

Не меньшей чудачкой выглядит Ниночка («Ниночкины покуп­ки»). Посланная мамой в магазин в запомнившая как будто очень точно, что надо там купить, она перепутывает все на свете:

 

Наконец очередь Нинки.

Спичечный песок,

Нина твердит без запинки:

Сахарный коробок,

— Дайте фунт кваса,

Масло и компот,

Бутылку мяса,

Деньги — вот.

 

Конечно, автор посмеивается над своими чудаками. Абсурдной выглядит попытка разбудить мальчика («Евсей»), на которого не действуют ни «двадцать пожарных частей», ни сто силачей, ни сто скрипачей, ни рота красноармейцев. Но лишь стоило спросить маме: «Хочешь, Евсеюшка, мятного пряника?»:

 

Как проснулся Евсей,

Потянулся Евсей,

Гаркнул Евсей

Грудью всей «Давай!».

 

В этом стихотворении особенно ощущается близость к народ­ной поэзии. Гипербола в «Евсее» доведена до абсурда, а дополни­тельный эффект достигается сочетанием абсолютного вымысла с абсолютно конкретными реалиями: пожарная команда, скрипа­чи, рота красноармейцев, Фонтанка, Нева. В том-то и заключает­ся чудачество, эксцентрика, абсурд, что рядом стоят совершенно реальные вещи и несоответствующие им «перевернутые» действия. Кроме названных стихотворений Владимиров успел написать еще только несколько («Оркестр», «Барабан», «Самолет»), и все они были полны самыми разными находками — сюжетными, ритми­ческими, игровыми.

Наибольшее количество публикаций в «Еже» и «Чиже» связа­но с именем Даниила Ивановича Хармса (1905—1942); был ре­прессирован, умер в тюрьме. Это псевдоним поэта, настоящая его фамилия Ювачев, а Хармсом он стал еще тогда, когда учился в Петершуле — школе, находящейся в Санкт-Петербурге и по сей день, в которой дети учатся на немецком языке, — и так подпи­сал свои стихи. Вообще, псевдонимов у него было много, но этот пришелся ему по вкусу больше всего, потому что в переводе с французского и английского слово charm означает «колдовство», «чары», и молодому литератору показалось, что «чары», «очаро­вание» как раз соответствуют назначению литературы.

Уже в первом стихотворении Хармса «Иван Иваныч Самовар» проявились существенные особенности его поэзии для детей. Од­ним из излюбленных его приемов были повторы, но в том-то и заключалось мастерство поэта, что всякий раз одно и то же слово приобретало совершенно иное звучание благодаря прибавлению к нему нового словечка или при прочтении с другой интонацией.

Получалось повторение с вариациями, и сказанное слово приоб­ретало более объемное, более зримое значение, открывающее совершенно по-новому какой-то предмет или действие. Так, ис­пользуя повторения с вариациями, Хармс обыгрывает предметы, будто поворачивая их к читателю то одним, то другим боком:

 

Иван Иваныч Самовар

был пузатый самовар,

трехведерный самовар.

В нем качался кипяток,

пыхал паром кипяток,

разъяренный кипяток,

Лился в чашку через кран,

через дырку прямо в кран,

прямо в чашку через кран.

 

Сюжет стихотворения совсем прост: рано утром большая семья должна напиться чаю. Однако члены этой семьи ведут себя по-разному: кто-то приходит совсем рано, кто-то попозже, но все уважительно относятся к самовару. Но вот: «Вдруг девчонка при­бежала, // к самовару прибежала — // это внучка прибежала. // — Наливайте! — говорит, — // мне послаще, — говорит». Но еще развязнее ведет себя Сережа: «неумытый приходил, / всех он поз­же приходил», да еще «— Подавайте! — говорит». И тут снова проявляется характер Ивана Иваныча, который не хочет давать чаю опоздавшему и лежебоке. Возникает новый образ самовара:

 

Наклоняли, наклоняли,

наклоняли самовар,

но оттуда выбивался

только пар, пар, пар,

Наклоняли самовар,

будто шкап, шкап, шкап,

но оттуда выходило

только кап-кап-кап.

 

Какая же забавная трансформация происходит с Иван Иванычем!

Необычайно интересна предыстория стихотворения «Иван Топорышкин». На страницах «Ежа» герой стихотворения существовал как изобретатель, столяр, сотрудник журнала, а всем своим ви­дом, одеждой и манерами в дружеском шарже был очень похож на Хармса: носил шляпу-колпак с короткими полями, брюки-гольф, короткую куртку, большие ботинки на толстой подошве. Вместе с Макаром Свирепым (Олейниковым) он участвовал во множестве затей и изобретений. Читатели «Ежа» часто в письмах просили рассказать о его приключениях. И Хармс откликнулся стихотворением о том, как Топорышкин отправился со своим пу­делем на охоту (и то, что слово «топор» будет звучать много раз, только усиливает шутку). Это стихотворение-скороговорка: если читать его быстро-быстро, то все слова, а заодно и действия на­чинают путаться и меняться местами:

 

Иван Топорышкин пошел на охоту,

С ним пудель пошел, перепрыгнув забор.

Иван, как бревно, провалился в болото,

А пудель в реке утонул, как топор.

 

Иван Топорышкин пошел на охоту,

С ним пудель вприпрыжку пошел, как топор...

 

И хотя в конце этой несусветной путаницы «пудель вприпрыжку попал на топор», этот словесный перевертыш, шутка, игра словом не вызывала никаких сомнений в дальнейших приключениях «провалившегося в болото» Топорышкина, и читатели ждали даль­нейших историй о нем.

Как дать детям представление о таком огромном сборище ре­бят, которое составляет целый миллион? В стихотворении «Мил­лион» проявилась одна из особенностей поэзии обэриутов — уди­вительно ритмичное построение текста. Как весело обыгрывает |поэт числа, начиная всего с сорока:

 

Шел по улице отряд —

сорок мальчиков подряд:

раз,

два,

три,

четыре

и четырежды

четыре,

и четыре

на четыре,

и еще потом четыре.

 

Путем остроумных и легко проделываемых умножений и при­бавлений Хармс приходит к конечной цели: участников стало

 

и не сорок,

и не сотня,

а почти что

МИЛЛИОН!

 

Самой активной жизнью живут его мальчишки в стихотворе­нии «Игра»: каждый из них выбирает свою роль: Петька теперь автомобиль, Васька — почтовый пароход, Мишка — советский самолет. Чтобы сыграть свою роль, каждый по-особенному дви­гался вдоль дороги, каждый по-своему кричал (один — «Га-ра-рар!», другой — «Ду-ду-ду!», третий — «Жу-жу-жу!»). И здесь, как всегда, Хармс выстраивает смешной эпизод: на этой фантасти­ческой игровой площадке вдруг появляется настоящая корова, «с настоящими рогами / шла навстречу по дороге, / всю дорогу за­няла...». Еще больше смешного в том, что корова, словно поняв игру разгоряченных мальчишек, уходит с их «пути», с их вообра­жаемого пространства. Игра оказывается сильнее действительности.

Похоже на кумулятивную сказку (сказку, в которой сюжет по­вторяется каждый раз с новым героем или новыми обстоятель­ствами) стихотворение «Как Володя быстро под гору летел». Во время его полета под горку салазочки налетают по очереди на охотника, собачку, лисичку, зайца. Но когда этот «теремок» нале­тел на медведя, Володя «с той поры / Не катается с горы». Огром­ную известность приобрела история с кошкой, которая порезала лапу («Удивительная кошка»). Невероятным, фантастическим ока­зывается способ вылечить кошкину лапу: оказывается, для этого всего-навсего «воздушные шарики надо купить!». Уже давно стали афоризмом последние строчки стихотворения «А кошка отчасти идет по дороге, // Отчасти по воздуху плавно летит!». Так кошка тоже попадает в разряд обэриутовых чудаков.

В стихотворениях Хармса собралось много чудаков — это и ге­рой стихотворения «Врун», и музыкант Амадей Фарадон, кото­рый умел играть на всех инструментах, но почему-то обращался со своей музыкой то к лягушкам, и лягушки плясали «турлим / тю-лю-лю...», то к собакам, и собаки плясали «фарлай // ту-ру-ру...», или к цыплятам, и тогда раздавалось «тундрум // динь // ди-ринь...». Не забыл Хармс еще одного чудака. Так и кажется, что стихотво­рение «Из дома вышел человек» о нем самом. Это он сам «в даль­ний путь отправился пешком». И это он сам неожиданно исчез в темном лесу. Не могут не вызвать у нас особенного чувства, осо­бенной реакции последние строчки:

Но если как-нибудь его

Случится встретить вам,

Тогда скорей,

Тогда скорей,

Скорей скажите нам.

 

Хармс написал также множество сказок и занимательных ис­торий: и про лису и зайца, которые друг друга думали перехит­рить, и про храброго ежа, который один из всех зверей не испу­гался и загрыз змею. Но самое забавное — это то, как он закричал потом, наверное от радости. А как он закричал? Писатель предла­гает несколько вариантов: может быть, «Кукареку!» Вряд ли. Мо­жет быть «Ав-ав-ав» — опять не так, может быть, «Мяу-мяу-мяу!». Тоже не получается. И тогда автору остается только обратиться с вопросом к детям: «Кто знает, как ежи кричат?». Какую бы ни рассказывал историю писатель, всегда она у него с подвохом.

Особенно занятно он рассказал «О том, как Колька Панкин летал в Бразилию, а Петька Ершов ничему не верил». Убежденный фантазер Колька все равно будет уверен, что перед ним бизон, а закоренелый скептик Петька резонно спросит: «А это не корова была?». В результате небольшого путешествия так все и останется: одному будут мерещиться туземцы, кондоры, битвы, а другой каж­дый раз будет разубеждать товарища. Но, вероятно, писателю боль­ше нравится Колька: ведь благодаря ему ребята совершили, пусть даже в воображении мальчика, такое увлекательное путешествие.

Другая не менее занятная история называется «О том, как ста­рушка чернила покупала». Все у этой старушки, как у многих дру­гих: сын взрослый уехал, муж умер, старушка осталась одна. Но почему-то, хотя она жила мирно и тихо, говорили, «что она с луны свалилась». Вероятно, это говорили потому, что она очень редко выходила из дома, а когда выходила и видела что-то новое, страшно удивлялась, и невольно ей говорили «да что вы, гражда­ночка... с луны что ли, свалились?». В поисках чернил (у нее рань­ше были, да кончились) старушка обходит целый большой го­род, и, конечно, благодаря изумляющейся всему старушке чита­тель тоже смотрит на все изменения и происшествия ее удивлен­ными глазами. Забавно звучит конец рассказа: долгие поиски ста­рушки кончаются тем, что она попадает на шестой этаж (в шкафу приехала) дома, где размещались журналы «Еж» и «Чиж». Весело посмеиваясь над старушкой (а мы даже узнаём, с кем она разгова­ривала) и тоже убеждаясь, что старушка «прямо как с луны свали­лась», слушая рассказ старушки о том, как она чернила покупала, автор создает этот настоящий обэриугский рассказ.

В детской литературе Александр Иванович Введенский (1904 — 1941; был репрессирован, погиб) открылся как поэт лирический, хотя, конечно, он был и настоящим обэриутским поэтом. Окон­чил гимназию в Петербурге и поступил в 1921 году на юридиче­ский факультет Петроградского университета, затем перешел на китайское отделение восточного факультета, но не окончил его. Увлекался искусством современных художников — П.Филонова, В.Татлина. Уже в первом стихотворении «Кто?» о каком-то неиз­вестном озорнике, который «на пол уронил / Банку, полную чер­нил, / И оставил на столе / Деревянный пистолет, / Жестяную дудочку / И складную удочку», а заодно сбросил со стола «Три тарелки, два котла /Ив кастрюлю с молоком / Кинул клещи с молотком», — проявилось его самое настоящее обэриутское на­чало.

Самое смешное, что в этих поступках всерьез обвиняются и серый кот, и черный пес, и толстый индюк. Конечно, находится подлинный виновник — мальчик Петя Бородин, но само предпо­ложение о том, что банку, полную чернил, мог уронить на тет­радку индюк, и он же побросал в кастрюлю тарелки, а всякие другие действия могли совершить куры или пес, сразу же делает это стихотворение полным нонсенса и всяких чудачеств.

Как построенное на анекдоте звучит стихотворение «Лошадка». Начинается оно как будто с самого обыкновенного описания ло­шади:

 

Жила-была лошадка,

Жила-была лошадка,

Жила-была лошадка,

А у лошадки хвост.

Но именно эта лошадка спасает двух едущих старушек от опас­ности, потому что она сумела прочесть важное объявление. Конечно, старушки удивились, лошадку похвалили: «А после по­дарили / тетрадку и букварь». Многие стихотворения Введенско­го, игровые, веселые, полные происшествий, рассчитаны на чи­тателя-ребенка, как, например, маленькая поэма «Щенок и ко­тенок». Жизнь героев начинается на одном маленьком коврике, из одной оловянной чашки получают они «сладкую манную каш­ку», они приветливы друг к другу, но идет время, и чем дальше, тем больше они начинают отличаться друг от друга: то, что страшно и неудобно одному, очень удобно другому, чего боится один, тому радуется другой. То они по-прежнему дружны, а то полный разлад. Да и как они оба меняются! Прошли лишь лето и осень, и вместо маленького щенка появляется:

 

На себя не похожий:

Мохнатые уши,

Огромный рост,

Длинный и черный

Лохматый Хвост.

 

А вместо крошечного котенка

 

Толстый,

Огромный,

Пушистый

Кот

Лежит

И лижет

Себе живот.

 

Сколько здесь случается происшествий, сколько происходит событий, сколько страха и радости!

С большой любовью и вниманием Введенский заглянул в мир детских чувств и переживаний, вошел в детскую комнату и по­смотрел на все предметы, находящиеся там, добрым взглядом: и на куклу, и на лошадку, и на щенка и котенка. Когда в «Колыбель­ной» он обращается к ребенку со словами «Я сейчас начну счи­тать: / Раз, два, три, четыре, пять» и приглашает к каждому сон — это я не условное, поэт сливается с миром детства, становится его действующим лицом, участником детских проказ. «Колыбель­ная» Введенского — одна из самых лирических песен для детей, хотя в ней как будто все знакомо и привычно: сон, дрема, кот. Но все окрашено и организовано каким-то особенно проникновен­ным чувством взрослого к ребенку, к миру детской комнаты с ее куклами и медведями. И вплотную к пределам детской подступает дружественный мир природы. Подстать «Колыбельной» «Люсина книжка»: в ней описан один день — от пробуждения Люси, которой снится удивительный сон, до ждущего ее нового сна. Каким радостным идет навстречу девочке каждый предмет:

 

С добрым утром, синий таз,

Мыться буду я сейчас.

С добрым утром, гребешок,

Щетка, губка, порошок.

 

Целый мир открывается в представлении Люси, и все в этом мире разные: одним не надо надевать на себя ни туфель, ни чулочков, другие не хотят есть ни бутерброда, ни груши, но все они уживаются между собой в воображении Люси, и поэтому таким добрым оказывается ее новый сон:

 

Не бросается медведь,

Не кусается медведь,

С медвежатами медведь

Начинает песни петь...

 

Излюбленным жанром Введенского в поэзии для детей стали песенки: поет свою песенку машинист (стихотворение «Песенка про машиниста»):

 

Спят ли волки?

Спят. Спят.

Спят ли пчелки?

Спят. Спят.

 

Спит весь мир, только не спит он, машинист:

 

Мы не спим,

Мы не спим,

И летит до самых

звезд

К небу дым,

К небу дым.

 

Поют свою песенку у Введенского дождь, грибы, лошадка, ступеньки дома. Неслучайно Л.Чуковская считала, что основой творчества Введенского была лирика, что он «прирожденный ли­рик», который умел радостными словами говорить с детьми о звездах и птицах, о просторе наших лесов, морей, небес: «Чис­тый и удивительно легкий стих А. Введенского вводит ребенка не только в мир родной природы, но и в мир русского класси­ческого стиха».

 

Вопросы и задания

1. Что вы знаете о журналах «Еж» и «Чиж»?

2. Как расшифровывается аббревиатура «ОБЭРИУ» и как она возникла?

3. Почему С. Я. Маршак считал нужным привлечь к детской литерату­ре «заумных» и непопулярных поэтов?

4. Кто был редактором журналов «Еж» и «Чиж» и какой псевдоним он себе выбрал? Знаете ли вы его стихи?

5. Какие черты характера определяют понятие «чудак»?

6. Что объединяет и что отличает друг от друга поэзию Ю. Д. Владими­рова, Д.И.Хармса, А.И.Введенского?

7. Найдите характерные для поэзии обэриутов художественные при­емы нонсенса, перевертыша, анекдота, гиперболы и т.д.

8. Что нового внесла в литературу 30-х годов XX века поэзия обэриу­тов?

9. Назовите стихотворения, в которых наиболее ярко проявились осо­бенности поэзии обэриутов.