Марченко А. И духовно навеки почил? // Новый мир. 1995. № 8. С. 217.

198                                                                                          П оиски новых путей

изображение жизни современного героя в современных об­ стоятельствах. Второй уровень восприятия основан на уста­ новлении внутренних и внешних связей с предшествующей литературой. Здесь раскрывается и глубина замысла писателя, и суть ремэйка в целом.

В 90-е годы появились "Накануне накануне” Евг. Попова, обратившегося к тургеневскому сюжету; "Кавказский плен­ ный” В. Маканина, в трактовке "кавказских” проблем и войн вглядывающегося в творчество Лермонтова и Толстого; "Во­ рона” Ю. Кувалдина, переиначившего Чехова; "Новое под солнцем” В. Чайковской, которую занимают проблемы "Отцов и детей” Тургенева применительно к сегодняшнему дню.

В. Чайковская повторяет основные,  известные каждому еще по школьной программе сюжетные эпизоды. На дачу, которая пышно зовется “имением”, приезжают на лето к ро­ дителям Андрей со своим приятелем Максимилианом (от maxi — максималист). В совершенно тургеневской манере В. Чайков­ ская описывает внешний вид обоих, сразу задерживая внима­ ние на некоторой необычности одежды Максимилиана (как в “Отцах и детях” был необычен базаровский балахон) и на ру­ ках героя (соответственно тургеневская яркая деталь — крас­ ные руки Базарова). “Андрей пристрастно и любовно оха­ живал взглядом    несколько  долговязую,      но                                  не  худую,     а мускулисто-спортивную фигуру его приятеля, его сухощавое породистое лицо со светлыми и короткими бровями, его большие руки с грубоватыми запястьями (почему руки такие большие? — фиксировал Андрей отцовское недоумение) и рыжеватые волоски, выглядывающие из распахнутой на груди ярко-розовой рубашки с широким белым кушаком на поясе”.

Как и в романе Тургенева, в ремэйке В. Чайковской герои представляют два поколения — отцов и детей. Милейший Ар­ сений Арсеньевич, отец Андрея, по характеру очень напоми­ нает Николая Петровича. Основной оппонент Максимилиана Кунцевича —художник Пьеров (не связь ли с Павлом Петро­ вичем?). Кунцевич, как и его литературный предшествен­ ник,—нигилист. Он отрицает семью (“семья —спрут, он опу­ тывает, связывает, делает мелким, завистливым, зависимым и пошлым”), искусство (“Да нет у нас никакого искусства. Пойми, не было и нет!”), духовность (“От слова "духовность” меня физически тошнит, и я вас очень прошу не употреблять его в моем присутствии”). Как и у Базарова, у Кунцевича осо­

П оиски новых путей                                                                                             199

бое раздражение вызывает любовь. Но если у Базарова отри­ цание любви, искусства, красоты носило философский харак­ тер и было основано на материалистическом, позитивистски- пракгическом восприятии мира, то Кунцевич отрицает все, что связано с Россией. Его нигилизм политически окрашен. Он не любит и презирает не искусство вообще, а русское ис­ кусство, не любовь как таковую, а “нашу” любовь, которая, с его точки зрения, “какое-то бесконечное обсасывание муки и греха. Ничего светлого, творчески озаренного. Подумайте: на Западе Лаура и Беатриче способствуют пробуждению лучших творческих озарений. А у нас — какая-нибудь Грушенька — паучиха, греховное, пагубное начало. Да даже Татьяна довела Онегина до умоисступления!.. Вот вам наша любовь и наши женщины. Только грех, смерть и катастрофа!”

Кунцевич как бы проекция Базарова в “неблагородный” век. Во всяком случае Базаров был нигилистом-романтиком, насколько возможен такой симбиоз. Кунцевич — порождение другого времени, в котором нет места философскому отрица­ нию. Даже из своего нигилизма герой извлекает практические плоды: не веря в существование “нашего” искусства, он рабо­ тает (зарабатывает деньги?) искусствоведом, а в “Преждевре­ менном эпилоге” уже за границей разъезжает по столицам Европы, “читая о русском апокалипсисе”. Базарова Тургенев предпочел отправить “в мир иной”, так как время нигилистов еще не наступило. Кунцевич очень органичен в своем време­ ни: поспекулировав на псевдоискусстве, он спокойно уезжает за границу, и родина его интересует постольку, поскольку может давать материал для его “нигилистических” лекций.

В. Чайковская стилизует тургеневскую манеру повествова­ ния, использует его способы характеристики героев. Все дей­ ствующие лица повести и похожи в своих основных чертах на образы Тургенева, но и явно несут на себе приметы времени, меняющие характеры. Пьеров, типологическое родство кото­ рого с Павлом Петровичем Кирсановым несомненно, все же не способен сохранять верность принципам. За ним не стоят традиции чести и благородства, потому он, вначале кричав­ ший, что искусство не продается, уже через десять минут зво­ нит Кеслеру и соглашается продать все свои картины, а позже продает “итальянский” цикл, посвященный Людмиле.

В ремэйке В. Чайковской основная мысль выражена в словах Кунцевича: “В России все повторяется. Тысячу раз од­ но и то же. И отрицание уже было. Но наши предшественни­

200                                                                                           Поиски новых путей

ки никогда не доходили в своем отрицании до конца —даже Чаадаев. А мы —дошли. Мы отрицаем самих себя. Нужно вы­ рываться из этого порочного круга”. Но вырваться из “порочного круга”, по логике, означает вырваться из России. В. Чайковская обрывает повествование “Преждевременным эпилогом”, где, как и в эпилоге “Отцов и детей”, рассказыва­ ется о судьбах героев. Эпилог у Тургенева был завершением этих судеб после смерти Базарова, т. е. конечная точка жизни главного героя служила как бы переломом для других, точкой отсчета их дальнейшей жизни. В ремэйке нет завершения ничьей судьбы, действие еще могло бы длиться и длиться, ибо все повторяется, как движение по кругу. Потому и эпилог “преждевременный”, в нем показано логическое продолжение каждого персонажа.

Мысль о том, что в России все повторяется и она посто­ янно находится накануне: событий, изменений, реформ, — организует повествование ремэйка Евг. Попова “Накануне накануне”. Если повесть В. Чайковской абсолютно серьезна и реалистична, то в романе Евг. Попова сплелись условность и реальность, прошлое и настоящее, а все повествование про­ низано авторской иронией. Евг. Попов включает в текст ци­ таты из классики и городского романса, обыгрывает в соц- артистском ключе лозунги времен перестройки, использует словесную игру. Его герои как бы вывернуты наизнанку по отношению к героям романа Тургенева “Накануне”.

У Тургенева действие происходило в усадьбе на берегу Москвы-реки, где развивалась любовь романтичной Елены Стаховой к болгарскому революционеру Инсарову, где атмо­ сферу создавали страстные, горячие разговоры о России, сво­ боде, будущем. Евг. Попов переносит события на берега не­ мецкой реки Штарнбергерзее рядом с Мюнхеном. Вместо тургеневских помещиков разговоры о России ведут русские эмигранты, в которых странным образом соединяются черты разных российских политических деятелей. Во Владимире Лу­ киче, который в первой жизни был пролетарским вождем, слишком явствен намек на Ленина. Михаил Сидорович — ка­ кой-то неясный, размытый отпечаток Горбачева, на что наме­ кают слова Владимира Лукича: “Полагаю, именно ему будет доверено со временем придумать перестройку... Боюсь только, что не выдержит Миша нашего будущего августовского ком­ мунистического путча 1991-го года...” Главный диссидент, пе­ кущийся о судьбе России, Инсанахоров (Инсаров плюс Саха­

П оиски новых путей                                                                                           201

ров) жил в СССР, изобрел мину, получил Нобелевскую пре­ мию.

Как почти во всех произведениях Евг. Попова, в “Накануне накануне” среди персонажей значатся Евгений Анатольевич —тезка автора —лежебока, пьяница и почти бес­ словесный идиот, который, тем не менее, писатель в отставке. Его друзья Дмитрий Александрович Пригов и Виктор Ерофеев непочтительно, глумливо относятся ко всему окружающему. Они не встревают в разговоры о судьбе России. Единствен­ ное, что их волнует, это вопрос “кто лучше пишет?”, на кото­ рый “самый честный человек” Инсанахоров говорит: “Никто из вас совершенно не нужен народу, с вашими формалисти­ ческими выкрутасами и цинизмом”. Стилизация под турге­ невский стиль время от времени разбивается вторжением гру­ бой лексики; возникший в нашем сознании образ тургеневской девушки из дворянского гнезда разрушается от­ кровенно натуралистическим описанием ее внешнего облика и поведения. Ремэйк Евг. Попова построен на оксюмороне: писатель стилизует повествование под Тургенева и, как только эффект достигнут, вдруг вставляется слово, фраза, живопису­ ется какая-то деталь, которые заставляют воспринимать все предшествующее как игру в реальность. Но, с другой сторо­ ны, создается определенная картина мира, где одно время наползает на другое (как один стиль на другой), а в целом ис­ тория оказывается почти без развития, принципиально повто­ ряемой. Повторяется история любви Инсанахорова и Руси, чье имя — намек на И. Бунина, который, как и Попов, ис­ пользовал тургеневский сюжет в “Темных аллеях”. В переска­ зе Руси роман “Накануне” по сюжету прост: “Русская девуш­ ка в Москве влюбляется в югославского революционера, родину которого поработили турки. Не испугавшись тягот жизни, общественного мнения, оставив привычный круг се­ мьи, друзей, знакомых, она тайно венчается с ним, и они едут на его родину, чтобы вместе бороться с врагами. Но по до­ роге, в Венеции, он умирает от злой чахотки”. В ремэйке Евг. Попова все повторяет этот сюжет, кроме конца. Инсана­ хоров не умирает, но вдали от родины, не подкрепляясь ее живительными токами, он становится все меньше и меньше, пока не достигает размеров спичечного коробка. Инсанахоров изобрел возможность “отступательного развития”. Он и есть та “мина”, которая заставила бы мир двигаться обратно. Не без его влияния “СССР больше нет. СНГ тоже нет. Есть опять Россия. Перевели часы совсем куда-то. Россия теперь

202                                                                                           Поиски новых путей

не красная, а она теперь вся — белая. По России ездят сани. В них сидят дети. Фабрики, заводы больше не дымят. Паро­ возы засыпаны снегом. Пароходы вмерзли в лед. Почта, те­ леграф, телефон не работают”. Мечты о возврате прошлой России осуществились, вернее, могли бы осуществиться, про­ длись “отступательное развитие” дольше.

“Накануне накануне” — это ожидание каких-то сверше­ ний, изменений и пессимистический вывод, что “нет ничего нового под луной”, и мы живем все время накануне.

В отличие от образцового ремэйка, роман Евг. Попова весь пронизан игрой, иронией, абсурдом. В нем ощутимо пост­ модернистское сознание автора, который использует турге­ невский стиль, сюжет, но перекодирует его. Имя Тургенева постоянно в тексте произведения, как постоянно напомина­ ние отдельных эпизодов “Накануне”.

Ремэйки, произведения вторичные в западной культуре, на русской почве приобретают самостоятельную ценность. Ко­ нечно, полностью и глубоко ремэйк может быть понят только тогда, когда помимо сюжета прочитывается внутренняя связь с первоосновой. Русские переделки — это и не переделки да­ же, а новые произведения, наследующие во втором плане тек­ ста социально-философские проблемы, а не только перипетии сюжета. Эта глубинная наполненность и позволяет говорить о продуктивности такого явления литературы, как ремэйк, хотя следует учитывать и то, что не всякий ремэйк соответствует эстетическим требованиям.

Современная литература неравнозначна по степени худо­ жественной ценности. Отчетливо проявилось, помимо ориен­ тации на высокие литературные образцы, стремление многих писателей сделать произведение доступным, занимательным, развлекательным. Как писал ученый-литературовед Ю. Лот­ ман, “художественное творчество неизменно погружается в обширное пространство суррогатов. Последние не следует по­ нимать как однозначное осуждение. Суррогаты искусства вредны своей агрессивностью. Они имеют тенденцию обвола­ кивать подлинное искусство и вытеснять его... Однако, огра­ ниченные своими пределами, они не только необходимы, но и полезны. Они выполняют широкую воспитательную работу и являются как бы первой ступенью на пути к овладению языком искусства”1. Проникновение в нашу культуру