Гальцева Р. , роднянская И. Помеха - человек// Новый мир. 1988. № 12. С. 219. 4 там же. С. 225.

Условно-метафорическая проза                                                                         89

жизни. Естественно, что социальные антиутопии не могли быть опубликованы в стране жесткой цензуры. Только в кон­ це 80-х годов в читательское сознание стали входить “Мы” Е. Замятина, “Рассказ об Ане и человечестве” Е. Зозули, “Ро­ ковые яйца” М. Булгакова, “Чевенгур” А. Платонова, “Гово­ рит Москва” Ю. Даниэля, “Остров Крым” В. Аксенова, “Москва 2042” В. Войновича. Эти произведения в гротеско­ вой форме, часто с сатирическим пафосом, экстраполировали реалии советской жизни, создавая антиутопический мир.

Современная антиутопия неоднородна. В основе любой антиутопии лежат социальные мотивы. Они могут полностью определять сюжет и содержание произведения. В таком случае это будет чисто социальная антиутопия, каких большинство (“Парадный мундир кисти Малевича” А. Бородыни, “Невоз­ вращенец” А. Кабакова). Несколько другой вид антиутопии представлен Л. Петрушевской “Новыми Робинзонами”. Это своего рода “руссоистская” антиутопия, изображающая бегст­ во из цивилизации в природу. Сочетание технократической и идеологической антиутопий представляет собой повесть А. Курчаткина “Записки экстремиста”.

В условиях противостояния двух мировых систем ощути­ мой была угроза ядерной войны, которая привела бы к ката­ строфическим изменениям окружающего мира. Обращаясь к этой теме, А. Адамович написал постядерную антиутопию “Последняя пастораль”.

Повесть “ Невозвращенец” написана А. Кабаковым в 1987 году, а действие отнесено к 1992 году. По замыслу это кино­ сценарий со всеми специфическими качествами этого жанра. Мир, изображенный А. Кабаковым, вобрал в себя все тенден­ ции политических движений и общественных настроений на­ чального этапа перестройки. Хотя по своим эстетическим ка­ чествам “Невозвращенец” вряд ли может быть причислен к высоким достижениям русской литературы, но публикация оказалась сенсационной: А. Кабаков первым передал ощуще­ ние кризиса перестройки. Кроме того, действие повести раз­ ворачивалось не в каком-то отвлеченном пространстве, а на московских площадях и улицах.

В условиях введения распределительной системы и всеоб­ щей “талонизации” всей страны нерешительное руководство сметено. В результате путча власть перешла к военной дикта­ туре, во главе которой стоит секретарь-президент (вероятно, симбиоз Генсека и Президента) генерал Панаев. Империя

90                                                                           Условно-метафорическая проза

рухнула, “Союз нерушимый” распался, и образовались на­ циональные государства: Россия, Туркестан, Объединенные Бухарские и Самаркандские эмираты, Прибалтийская федера­ ция, Сибирь, Крым. Диктатура сохраняет имперские привыч­ ки: Революционную Российскую Армию посылают для окку­ пации Прибалтийской федерации и Трансильвании.

В городе действуют многочисленные партийные и прочие организации и формирования: “афганцы”, Российский Союз Демократических Партий, Революционный комитет Северной Персии, “витязи”, партия Социального Распределения и т. д. А. Кабаков гиперболизировал те политические тенденции, ко­ торые в 1988 году еще только проявлялись. Он развернул их в полную силу, показал, что в условиях нецивилизованных ме­ тодов политической борьбы единственное, что ждет страну,— вооруженные столкновения.

Атмосфера в городе напряжена до предела. Страх стал ес­ тественным состоянием жителей, жизнь которых в постоян­ ной опасности: на улицу без “Калашникова” лучше не выхо­ дить. Смерть, убийство, расправа превращаются в норму: просто взяли и убили. “Тем временем двое, державшие муж­ чину, вывели его на середину переулка, к ним подошел тре­ тий, держа на весу, низко, на вытянутых руках тяжелый пуле­ мет. Двое шагнули в стороны, мгновенно растянув руки мужчины крестом, третий, не поднимая пулемета, упер его ствол в низ живота распятого, ударила короткая очередь. К стене противоположного дома полетели клочья одежды”.

После путча действует план “радикального политического выравнивания”, в основе которого лежит утопическая идея всеобщего равенства и справедливого распределения. Как во всякой антиутопии, благие цели достигаются чудовищными античеловеческими методами. Общество гипнотизируется идеей достижения райского будущего, ради которого не жалко жизни, особенно чужой. Ради Выравнивания можно даже во­ преки логике объявить живых людей “несуществующими” и уничтожить их.

А. Кабаков нагнетает жуткую атмосферу изображением бесчинств и убийств. Во всех действующих силах очевидны прототипы реально существующих политических течений, ко­ торые легко узнаваемы современниками. В этом отношении “Невозвращенец” представляет своеобразный каталог, в кото­ рый включены подмосковные анархисты-“люберы”, боевики из “сталинского Союза российской молодежи”, которые

Условно-метафоричсская проза                                                                        91

взрывают памятник Пушкину за то, что “с государем импера­ тором враждовал, над властью смеялся... в семье аморалку развел... происхождение имел не славянское”; “витязи” с ак­ куратно выструганными кольями, охотящиеся на евреев в са­ мом центре города; отряды контроля Партии Социального Распределения, отбирающие “все до рубашки”; “свита Сата­ ны” в кошачьих масках, устраивающая пикеты возле дома с “нехорошей квартирой”. Все, изображенное А. Кабаковым,— это знаки политических реалий, доведенных до логического завершения.

Как это характерно для антиутопий, повествование ведет­ ся от лица участника событий. В “Невозвращенце” это Юрий Ильич. Он —экстраполятор, который может узнавать будущее и проникать в него. Он еще и литератор, пописывающий свои заметки. Все описанное —это воображенное (или увиденное в ином времени) героем.

Возможности Юрия Ильича используют в своих целях “органы”. Они воздействуют на ситуацию в будущем, и, по­ няв это, герой решает не возвращаться в свое время, чтобы выйти из-под контроля “органов”. Катастрофическая, ежеми­ нутно угрожающая его жизни действительность в будущем оказывается менее страшной, чем тиски “органов” в настоя­ щем: “... Здесь я их совсем не боялся. Здесь я привык и в слу­ чае опасности успевал лечь и прижаться к земле”.

“Невозвращенец” — это предупреждение о том, чем могут обернуться преобразования, не регулируемые правом. Это своеобразная попытка “доиграть партию до конца”, безыллю- зорно смоделировать исход взаимодействия реально сущест­ вующих опасных противоречий.

В антиутопии А. Кабакова постоянно возникают литера­ турные реминисценции и знаки. В контексте повествования упоминаются М. Булгаков, Е. Замятин, В. Аксенов назван авто­ ром бездарной книжонки “Материк Сибирь”, что явно ведет к “Острову Крыму”. Досталось и Б. Окуджаве, чей образ угады­ вается во внешности “сочинителя, песни которого пела вся страна”. В повести аккумулируются не только политические, но и литературные реалии.

Вторая половина 80-х годов XX века — очень сложное время, которое М. Чудакова назвала “историческим ужасом”. Как показывает история литературы, именно в такие времена ощущения надвигающейся катастрофы или осмысления по­ следствий революционных сдвигов жанр антиутопии особенно

92                                                                          Условно-метафорическая проза

активизируется.  Только  в 1989  году  были опубликованы “Невозвращенец” А. Кабакова, “Новые Робинзоны” Л. Пет- рушевской, “Записки экстремиста” А. Курчаткина, в 1992 году — “Парадный мундир кисти Малевича” А. Бородыни.

Фантастическая условность, которая лежит в основе анти­ утопии, гиперболизируя и таким образом обнажая обществен­ ные тенденции, придает им дополнительную объемность.

В конце XX века антиутопия обращается не только к чисто социальным утопиям человечества. В современном обществе немало тенденций, угрожающих нравственной жизни челове­ ка, а иногда и жизни земли вообще. Хотя в основе всех нега­ тивных явлений так или иначе лежит социальная проблема, но какие-то тенденции могут проявляться более открыто и остро.

Антиутопия Л. Петрушевской вырастает из руссоистской идеи побега человека из цивилизации в природу и свободной жизни там. Подкрепляется она и реальной бытовой идеей, овладевшей многими: купить деревенский дом подальше от города и крупных магистралей и проводить там лето. Но толчком к такому сюжету явно служит какая-то социальная катастрофа.

Повесть построена как монолог восемнадцатилетней де­ вушки, которая вместе с родителями уехала в глухую забро­ шенную деревню. Для чего — сразу неясно. Но загадочная фраза, что это произошло “в начале всех дел”, дает возмож­ ность понять, что в покинутом мире что-то стряслось нехо­ рошее.

Л. Петрушевская детально описывает быт семьи, ее вжи­ вание в новые условия. Как первобытные люди, семья осваи­ вает земледелие, занимается собиранием ягод, грибов, начи­ нает разводить коз. “Мы жрали салат из одуванчиков, варили щи из крапивы, но в основном щипали траву и носили, носи­ ли, носили в рюкзаках и сумках. Косить мы не умели, да и трава еще нс очень поднялась... Повторяю, мы жили далеко от мира, я сильно тосковала по своим подругам и друзьям, но ничто уже нс доносилось до нашего дома, отец, правда, слу­ шал радио, но редко: берег батарейки”.

В этом описании нет и следа идиллической вольной жиз­ ни на природе. Семья все время в состоянии напряжения. Все направлено на единственное — не умереть от голода, как уми­ рали те, кто вовремя не бежал в деревню.

Условно-метафорическая проза                                                    93

Жизнь сведена до необходимости обеспечивать себя едой, продолжать биологическое существование. Все мысли и дей­ ствия направлены только на это.

Семья старается полностью изолировать себя от покину­ того мира. Отец строит запасной дом, чтобы в случае, если обнаружат их, можно было бы уйти туда. Затем оборудует еще землянку, пригодную для длительной жизни. Он делает все, чтобы спастись от враждебного внешнего мира, в котором, судя по отдельным деталям, царят голод и произвол. По окре­ стностям рыскают какие-то команды вроде продотрядов, ко­ торые забирают все продовольствие. “Оказалось, что наш дом занят какой-то хозкомандой, у огорода стоит часовой, у Ани­ сьи свели козу в тот же наш бывший дом”.

Л. Петрушевская строит монолог девушки на внешне ров­ ной, без всяких эмоций интонации. Он лишен каких бы то ни было эпитетов, сравнений. Находясь в лесу, на природе, юная девушка ни разу не восхитилась окружающей красотой. Все имеет только прагматическое значение —употребимо или нет для еды, необходимо ли для дальнейшего существования.

В этом замкнутом мире нет эстетических понятий, преоб­ разуются и нравственные. Мать спасает голодных подбро­ шенных мальчика и девочку не из чувства жалости или со­ страдания, а потому, что видит в них возможность продолжения рода человеческого, когда там, во внешнем ми­ ре, все умрут.

В повести нет характеров. Их заменила функция. Отец, мать, девушка лишены психологии общественного человека. Они —лишь биологические единицы, новые Робинзоны, соз­ дающие самодостаточный для жизни остров вне цивилизации, вне враждебного внешнего мира. “Зима замела снегом все пу­ ти к нам, у нас были грибы, ягоды сушеные и вареные, кар­ тофель с отцовского огорода, полный чердак сена, моченые яблоки с заброшенных в лесу усадеб, даже бочонок соленых огурцов и помидоров. На делянке, под снегом укрытый, рос озимый хлеб. Были козы. Были мальчик и девочка для про­ должения человеческого рода, кошка, носившая нам шалых лесных мышей, была собака Красивая, которая не желала этих мышей жрать, но с которой отец надеялся вскоре охо­ титься на зайцев... У нас была бабушка, кладезь народной мудрости и знаний. Вокруг нас простирались холодные про­ странства”.

94                                                                          Условно-метафорическая проза

Антиутопия Л. Петрушевской жестоко реалистична в опи­ сании. Хотя в ней нет внешней экспрессивности, но из внешне спокойного повествования возникает апокалиптиче­ ская картина гибели цивилизации.

В социальной антиутопии всегда предстает человек идео­ логизированный. Отзвуки его искаженного сознания проби­ ваются в героях повести А. Курчаткина “Записки экстреми­ ста”.

В повести сочетается технократическая и идеологическая антиутопии. Повествование ведется от лица главного героя (это вообще характерная черта большинства антиутопий) и сначала развивается в русле социально-бытового реалистиче­ ского рассказа. Герой — студент-философ каждый день ездит в переполненном трамвае. Увидев в газете заметку о проекте строительства метро в городе, он загорается идеей сделать это скорее. Но городские власти почему-то тянут со строительст­ вом. Герой с несколькими друзьями “организует демонстра­ цию под лозунгами: “Хватит трамвайных жертв!”, “Метро нужно городу немедленно!”

Начало повести воспринимается как картина противо­ стояния властей воплощению разумной идеи, направленной на благо народа. Демонстранты упрятаны в камеру, затем ли­ шены возможности учиться и работать, подвергнуты гонени­ ям. Но они подтолкнули к действиям других людей, и уже не шесть человек, а тысячные толпы требуют немедленно начать строительство. Добровольные строители метро — “экстреми­ сты” уходят под землю, чтобы самим, без всякой внешней помощи и без “клейких листочков” подарить городу метро.

Это своеобразная техническая робинзонада. Новые “технические” Робинзоны оборудуют свой изолированный от внешнего мира остров —подземные лабиринты —для полного самообеспечения. “Мы запасались продовольствием, медика­ ментами и впрок, на всякий случай, решили создать под зем­ лей свое, автономное сельскохозяйственное производство: спустили туда десяток высокоудойных коров, пару свиноматок с боровом, построили теплицы для гидропонного земледе­ лия”.

“Экстремисты” трудятся ради великой цели — блага людей (вечные и знакомые утопические идеи). Но в самом Движе­ нии начинаются процессы, ведущие к его коренному измене­ нию. При своем зарождении Движение было спаяно добро­

Условно-метафорическая проза                                                                         95

вольным энтузиазмом и равенством. Постепенно в замкнутом идеологическом пространстве начинается брожение, борьба за власть.

А. Курчаткин показывает механизм прихода к власти. “Обычное восхождение по общественной лестнице соверша­ ется при наличии некоторых признаков и качеств, независи­ мых от желания занять верхнее место. Это может быть на­ следственное право, компетентность, умение расположить к себе народ или массы, прошлые заслуги, в том числе воен­ ные, готовность защищать интересы того или иного слоя; это может быть, в конце концов, заразительная одержимость иде­ ей. При “новом порядке”, отметающем все эти критерии, от­ бор и возвышение начинают идти по одному-единственному принципу: наверху оказывается тот, кто хочет быть наверху больше всех остальных” 1.

Больше остальных хотел власти Рослый. Он устанавливает новый порядок, организует партию приближенных, окружает себя бдительной стражей. Власть начинает сама решать, что нужно народу. Чтобы скрепить Движение, Рослый считает необходимым провести суд со смертной казнью. За попытку подняться на поверхность к смерти приговаривается бывший соратник Рослого Магистр. Преступление не настолько вели­ ко, чтобы карать его смертью. Но необходимо, “чтоб видели, что спуску отныне не будет никому... Мы должны опустить шлагбаум. Закрыть занавес — и чтоб ни щелки. Все, больше никаких “каналов”. Абсолютно никаких сношений с землей...

Чтобы все знали: поднимемся, только когда закончим. Смертность, разумеется, подскочит, особенно детская, но придется пойти на подобную жертву. Ради Дела”.

Дело, которое началось ради блага людей, превратилось в Идею, перед которой люди уже отступили, их благо стало не­ важным и несущественным. Перед Идеей человек становится ничтожно маленькой букашкой, которую ничего не стоит раз­ давить. Смысловой цитатой из Достоевского звучат слова Рослого о необходимости крови: “Народ хочет жертвы. Ясно? Крови хочет. Ему разрядиться нужно... Большое дело только на крови стоит! Кровь — как известь в кладке! Кровь виной связывает! А пуще вины нет ничего, такими нас господь соз­ дал: без вины все из хомута норовим, а с виной и тройной воз — пушинка!” Демагогичность этих слов (“народ хочет”) очевид­