Фрадкин И. Б. Брехт. М., 1965. С. 317.

102                                                                         Условно-метафорическая проза

ей долей”. До встречи с Верой Ходаревой он жил именно в гаком согласии: бывший офицер-дворянин ходил в засален­ ном армяке, не пользовался носовым платком, то есть опро­ стился предельно, принимал жизнь, как сложилась. Вторая встреча с женщиной, которую он любил всю жизнь, неожи­ данно “открыла ему, что он давно свободен от всех долгов своей жизни,—да и никогда никому ничего не бывал должен, рабских уз никто на него не накладывал, и лишь по какому-то величайшему недоразумению он прожил долгие годы в добро­ вольном рабстве”. Но свобода от долгов — это свобода от же­ ны и пятерых детей! Николай Николаевич предлагает Вере Кузьминичне ехать с ним в Москву к брату. Когда жена брата выгнала их, старший Тураев вдруг почувствовал, что нет у него никакого долга и перед несчастной старухой, которую он бросает прямо на улице, одну в чужом городе. “Делайте, как вам будет угодно... Но только с этой минуты забудьте, как меня зовут, кто я, кем был. Вам сейчас ничего не видно, и никому ничего не видно, но именно сейчас, сию минуту, произошло в моей душе то самое, после чего уже совершенно неважно, кем я был. Нет у меня теперь ни имени, ни звания, не гражданин я, не дворянин, не христианин, не молодой, не старый... Я теперь свободен от всего. И от вас тоже свобо­ ден... Я Никто”.

Идея обретения свободы в избранничестве, в сверхчело­ вечности уже была. Но чтобы свобода заключалась в превра­ щении в Никто и ничто — это уже идея исключительно XX века, который показал, до каких пределов можно умучить, унизить человека, чтобы он добровольно захотел превратиться в ничто.

Философские поиски Николая Николаевича эгоцентрич­ ны. Он жаждет обретения индивидуальной свободы, ошибоч­ но видя ее в отказе от каких бы то ни было жизненных свя­ зей. То, что такая свобода безнравственна, что ее цена — судьбы других людей, для старшего Тураева значения не име­ ет. То, как он поступает с близкими или доверившимися ему людьми, можно назвать только подлостью. Поэтому при всех драматических перипетиях судьбу Николая Николаевича нель­ зя считать трагичной, ибо трагедия и подлость в одном лице несовместимы.

Сознание деда по генетическому коду отзывается в созна­ нии внука Глеба. Он тоже уходит от жены и дочери, пора­ женный внезапной мыслью, что все, чем он занимался в жиз­

Условно-метафорическая проза                                                                       103

ни (а занимался он совершенствованием смертельного ору­ жия), направлено на самоуничтожение. Эта мысль приводит его к самоубийству, которое одно способно освободить чело­ века от страдания и одиночества.

Понятия “страдание” и “одиночество” лейтмотивом про­ ходят через судьбы всех трех поколений Тураевых. Николай Николаевич думал: “Я страдаю, значит существую”. Глеб пришел к категорическому императиву: “Не желаю ни стра­ дать, ни существовать”. “Но в промежутке укладывалось со­ единяющее звено Степановой жизни и существовал его тура- евский вариант: жить-то надо; ничего другого нет; главное, жить надо, а там видно будет”. Степан — единственный из семьи Тураевых, который претерпел все муки и духовной, и физической несвободы. В фашистском концлагере он не раз был на волосок от смерти. И только тогда, перед лицом физи­ ческого уничтожения, Степана пронзало чувство: “Я — Оди­ ночество”.

“Я — Одиночество” — это вопль души и Николая Нико­ лаевича, и Глеба. Не только они одиноки, вокруг такие же одинокие, замкнутые на себе существа, между которыми нет никакой духовной связи. Даже родные люди оказываются чу­ жими. Дети Николая Николаевича испытывают “чувство не- братства и безразличия друг к другу”. Глеб не может найти контакт со своей дочерью. “Чувство непостижимой и страш­ ной одинокости среди всех отдельных существ и элементов мира было стержнем тураевской духовности ”

А. Ким изображает тотально несвободный мир одиноких людей, объединенных только страданием. XX век — это век предельно жестоких мук. Писатель беспощаден в описании тех испытаний, которые выпали на долю Степана. Прессовка тел пленных в немецком концлагере, голод, доводящий людей до скотского состояния, испытание удушающего газа, изнаси­ лование зэками проигравшегося в карты, самоубийство жен­ щины —все это страшные зарубки памяти Степана. Но испы­ тав все это, Степан понял ценность человеческой жизни, невозможность одних претендовать на жизнь других. Познав физическую несвободу, Степан ощущает реальную, а не ме­ тафизическую сущность свободы. Поэтому он ближе всех к Отцу-Лесу, поэтому, бежав из лагеря, он приползает умирать к Дому, к лирообразной сосне, которая стала родовым дере­ вом Тураевых, и, вобрав силу леса, остается жить.

104                                                                        Условно-метафорическая проза

Через весь роман проходит образ ожога души. Он возни­ кает в сознании и ощущениях Глеба Тураева. Но это генети­ чески переданное чувство, рожденное физическими муками, испытанными отцом, душевной тоской деда. Ожог — это скорбь “по навеки утраченному прошлому”, ужас от реалий этого прошлого.

С одной стороны, герои испытывают одиночество, с дру­ гой — их сознание перетекает, мысль, рождающаяся в созна­ нии деда, передается внуку; Глеб воплощается в отца, а отец продолжает мыслить в сыне, то есть они составляют нечто единое, общее. “Николай Тураев в одну минуту утратился как самостоятельная духовная единица, словно бы мгновенно погиб, потому что его сын Степан видел рядом с собою на обочине грязной дороги растоптанного человека со страш­ ным, искаженным лицом; а сын Степана, Глеб, из-за этого же потерял всякое желание жить...”

В романе все судьбы связаны и переплетены друг с другом и в пространстве, и во времени. Разные времена смыкаются, образуя не вектор, линейно ведущий из прошлого в будущее, а некую пульсирующую точку, в которой сливается прошлое деда, настоящее отца, прошлое внука. В пространстве Леса и Дома одновременно разворачиваются судьбы разных персо­ нажей, существовавших в разное время, прежде умерших и воплотившихся в   другие      жизни или в     деревья.     Автор “объединяет —в стремлении доказать Вселенность человека — духовные миры всех своих персонажей (и свой в том числе), разделенных десятилетиями, веками и сотнями километров, составляет самые невероятные комбинации судеб” 1.

А. Ким показывает, что судьбы отдельных людей связыва­ ются в непрерывную цепь страданий всего Человечества. Ни­ колай Николаевич отрицает прогресс, так как видит в нем только поиски путей взаимоистребления. “Мир человеческий погряз, обслуживая свое звериное начало. Величие наших грандиозных злодеяний никак не сравнимо с жестокостью самых свирепых хищников. А вся сила и гений разума пре­ вращаются в силу нашего самоуничтожения и в гений неодо­ лимого зла, мучительства и тоски. Называется все это про­ грессом”.