Айтматов Ч. Цена - жизнь // Литературная газета. 1986. 13 августа. С. 4.

Неоклассическая проза                                                                   41

волчица, недаром ее прозвали Великой, недаром писатель на­ деляет ее особой приметой —синими глазами.

Обращение Ч. Айтматова именно к образу волка берет ис­ токи в киргизской мифологии и опирается на поверья и ле­ генды мировой культуры. Широко известна римская легенда о капитолийской волчице, вскормившей будущих основателей Рима. Аналогичные сказания имеются в иранской, китайской, индейской мифологии, где волчица выкармливала человече­ ского детеныша.

В одном из киргизских мифов волчица считалась прароди­ тельницей племени, а вождь выступал либо в образе волка, либо имел способность превращаться в волка. Кроме того, по киргизской мифологии у человеческих детей и волчат один и тот же покровитель. Поэтому не случайно появление пары волков в сюжетной канве романа.

Волки олицетворяют весь природный мир, и история их жизни очень важна в философской концепции романа.

Мир природы жесток, но целесообразен. Волки не станут уничтожать сайгаков больше, чем им нужно для пропитания. Это люди, вооруженные новой техникой, способны бессмыс­ ленно, не задумываясь о завтрашнем дне, уничтожать живое. Гармония жизни в Моюнкумской саванне, которая опре­ делялась “изначальным ходом вещей”, была взорвана “хун­ той”. На стадо сайгаков обрушилась облава, устроенная вер­ толетчиками и расстрелыциками. В безумной гонке волки мчатся рядом с сайгаками. “Такого — чтобы волки и сайгаки бежали в одной куче — Моюнкумская саванна не видывала даже при больших степных пожарах”. Они как бы соединяют­ ся в стремлении уйти от общего врага — человека. Человек и зверь поменялись местами. И Акбара в этом апокалипсисе увидела лицо, которое “явилось так близко и так страшно, с такой четкостью, что она ужаснулась...” Волчица увидела в человеке страшного зверя с бессмысленной жаждой убивать. Ч. Айтматов создает экспрессивную, динамичную картину от­

стрела, достигая высших вершин художественного мастерства. “Несколько раз Акбара пыталась выскочить из потока бегу­ щих, но это оказалось невозможным — она рисковала быть растоптанной мчащимися бок о бок сотнями антилоп. В этом бешеном убийственном галопе Акбарины волки пока еще держались кучно, и Акбара пока еще могла видеть их краем глаза —вот они среди антилоп, распластавшись, ускоряют бег,

42                                                                                          Неоклассическая* проза

ее первые отпрыски, выкатив от ужаса глаза,— вот Большего­ ловый, вот Быстроногий и едва поспевает, все больше слабея, Любимица, а вместе с ними и он обращен в панический бег — гроза Моюнкумов, ее Ташчайнар....Страх достиг таких апока­ липтических размеров, что волчице Акбаре, оглохшей от вы­ стрелов, показалось, что весь мир оглох и онемел, что везде воцарился хаос и само солнце, беззвучно пылающее над голо­ вой, тоже гонимо вместе с ними в этой бешеной облаве, что оно мечется и ищет спасения...”

Трагедия Моюнкумов предстает как гибель живого мира, как предвестие конца света. Расстрелянная природа не может не мстить человеку. Но месть ее не целенаправленная. В по­ ток зла попадают и невиновные.

Трагична судьба чабана Бостона Уркунчиева. Это честный и надежный человек, труженик, чувствующий себя хозяином на земле. Обостренная совесть, ощущение несправедливости ставят его в один типологический ряд с Едигеем Буранным. Бостон обладает большим авторитетом среди жителей гор Ис- сык-куля. Он —человек высокой духовности, внутренней чис­ тоты.

Бостон знает и понимает природу, близок к ней. Его имя недаром переводится как “серая шкура”, то есть в его роду тотемом был волк. Бостона возмущает, что Базарбай разорил волчье логово, унес маленьких волчат. Но вернуть их Акбаре Бостон не смог.

В третий раз Акбара и Ташчайнар потеряли свое потомст­ во. Природой предназначенная миссия не была выполнена. Еще раз была нарушена природная гармония. Когда волчица уносит Кенджеша, приняв его за своего, за волчонка, траге­ дия Моюнкумов завершается. Бостон, стреляя в Акбару, неча­ янно убивает своего маленького сына. Это роковой выстрел. Убив сына, Бостон убивает свое будущее. Но даже если бы он не убил Кенджеша, выстрел в волчицу означал бы самоубий­ ство, если принять во внимание, что Акбара — Волчица- прародительница.

Смерть маленького Кенджеша — последнее звено в цепи зла, которую составляли вертолетчики, загонявшие стадо сайгаков, расстрелыцики, уничтожавшие животных, те руково­ дители, которые решили выполнить план за счет убийства сайгаков. В той длинной цепи преступников против природы и укравший волчат Базарбай, и те, кто ради близких целей готов свести на нет всю природу.

Неоклассическая проза                                                                   43

Люди, способные “выпотрошить земной шар, как тыкву”, воплощают не только нравственное, но и социальное зло. “Гонцы”, “хунта” — силы откровенно антиприродные и без­ нравственные. Это алкоголики, не имеющие ни семьи, ни до­ ма, потерявшие человеческий облик. Это жаждущие легких денег сборщики анаши, для которых не существует никаких моральных критериев. В этом же ряду и краснощекий скопец — гладенький, как яичко, всегда при галстуке, всегда с какой-то папкой, всегда “озабоченный” парторг Кочкорбаев. Откро­ венное человеческое “дно” смыкается с идейными предводи­ телями, с теми, кто стоит наверху.

В концепции романа поруганная природа мстит нецелена­ правленно. Ее удар приходится как раз на самого достойного человека — тем страшнее трагедия. Но носитель зла может быть наказан только человеком. Бостон убивает Базарбая. И  это расплата за трагическую участь семьи волков и семьи Бос­ тона. Параллель Акбара, Ташчайнар, волчата — Бостон, его жена, сын, которая пронизывала роман, получила цельное, законченное трагическое воплощение.

“Вот и конец света,— сказал вслух Бостон, и ему откры­ лась страшная истина: “весь мир до сих пор заключался в нем самом, и ему, этому миру, пришел конец”.

Убив Базарбая, Бостон, хотя и наказал зло, но “понял, что с этой минуты он преступил некую черту и отделил себя от остальных”. Имеет ли человек право даже во имя большой идеи, справедливой цели посягать на жизнь другого —это во­ прос, возникающий не только в связи с образом Бостона. В этом вопросе как раз и переплетаются линии судьбы Авдия Каллистратова и Бостона. Особую роль связки играет и при­ дает философскую наполненность проблеме грузинский рас­ сказ “Шестеро и седьмой”, который вспоминается Авдию во время выступления болгарского хора.

Седьмой без колебаний, во имя идеи, убивает шестерых. Он считает поступок справедливым. Но до этого седьмой ел и пил вместе с шестерыми, пел грузинские песни, прощаясь с родной землей. Он чувствовал себя родным среди земляков, но должен был выполнить революционный долг. Убив шесте­ рых, седьмой убивает и себя. Он не выдерживает этого по­ ступка, так как, согласно личной этике, он безнравствен. Этот рассказ напрямую смыкается с финалом романа. Ощутив ко­ нец своего личного мира, Бостон уходит в манящие воды Ис- сык-куля.

44                                                                                         Неоклассическая проза

В романе “Плаха” соединились и реалистическая повесть, и апокриф, и притча, и животный эпос, и философский диа­ лог, и открытая публицистичность. Линия “гонцов”, Авдия и его богоискательства написана философствующим публици­ стом. Наиболее ценное воплощение художественный талант Ч. Айтматова получил в повествовании о жизни волков и о судьбе Бостона. Роман продемонстрировал связь прямого со­ циального обличения с христианской мифологией и вечными вопросами бытия.

Три произведения — “Пожар” В. Распутина, “Печальный де­ тектив” В. Астафьева и “Плаха” Ч. Айтматова ознаменовали собой переход к новому периоду в литературе, явившемуся отражением и следствием нового периода в жизни общества и государства. Они находились как бы на стыке социальной критики и апологии духовных поисков порубежного предпе- рестроечного времени.

Продолжая линию критического реализма, писатели- “традиционалисты” стремились создать объективный образ человека в изменившемся обществе, обществе, насыщенном противоречиями, чреватом взрывами, непредсказуемыми по­ воротами. В реалистической прозе, с одной стороны, резко усилилось ощущение трагической “разорванности” мира, не­ гармоничности его связи с человеком, неслаженности в душе самого современника (И. Митрофанов “Кормушка для крыс”, А. Терехов “Зимний день начала новой жизни”) или прошлых поколений (В. Астафьев “Прокляты и убиты”, Г. Владимов “Генерал и его армия”). С другой стороны, “традициона­ листы” стремятся показать пути обретения спокойствия духа и мира в душе.

Советские писатели довольно часто использовали библей­ ские мотивы и образы (“Плаха” Ч. Айтматова, “Покушение на миражи” В. Тендрякова, “Хранитель древностей” Ю. Дом­ бровского). Обращение к ним было связано со стремлением найти извечные опоры — нравственные и философские —для своих отнюдь не религиозных концепций. Но уже в начале 80-х годов были написаны произведения, которые можно оп­ ределить как религиозные по той идее, христианской в своей сути, что положена в их основу.

С середины 80-х началось так называемое религиозное возрождение. Хотя это явление носит пока характер внеш­ ний (увеличился наплыв народа в церкви, как и количество самих церквей, узаконены религиозные праздники и т. д.),

Неоклассическая проза                                                                   45

хотя массовое сознание еще безрелигиозно, но литература на религиозные темы уже довольно велика. Здесь еще нет произ­ ведений (за исключением не-православного романа “Псалом” Ф. Горенштейна), которые были бы “основаны на фундамен­ те лично выстраданной религиозной идеи” 1, как это было в творчестве Гоголя, Достоевского, Розанова, Мережковского. В основном современные писатели религиозного направления описывают религиозную (церковную, монастырскую) жизнь в ее бытовом или психологическом ракурсе, в художественной форме толкуют применительно к современному бытию рели­ гиозные категории. Проза эта уже обширна: повесть В. Ал­ феевой “Джвари”, рассказ О. Николаевой “Кукс из рода се­ рафимов”, ее же повесть “Инвалид детства”, рассказ Л. Бо­ родина “Посещение”, повесть “Паломники” и  “Лох”

A. Варламова, “Сними проклятие, господи!” В. Лихоносова, “Отверзи ми двери” Ф. Светова.

В современной прозе на религиозные темы уже выработа­ лись общие типологические черты. Прежде всего это реали­ стическая традиционная манера письма, без подтекстов и вторых планов, где каждое слово однозначно и самодостаточ­ но. Главный герой (часто это одновременно и автор- рассказчик) — неофит, новообращенный. Отсюда свежесть и неискушенность, иногда некоторая робость взгляда на еще малознакомый мир, отсюда обостренность восприятия и стремление к психологической мотивировке образов. Отсюда же и сюжет, движение которого определяется постепенностью постижения Истины, принятия Веры, открытия Таинств.

Одной из первых в 1989 году была опубликована повесть

B. Алфеевой “Джвари”. Женщине-писательнице Веронике вместе с сыном Митей "выпадает редкостный случай” пожить в мужском монастыре, затерянном в горах. Здесь обитают всего три монаха, решивших нести крест (“джвари” и есть по- грузински “крест”) отьединенности от мирской жизни.

Повествование ведется от имени героини, к сорока пяти годам пришедшей к мысли о необходимости веры. Что же привело светскую женщину к Богу? Еще в те времена, когда существовала религиозная традиция, когда человек в семье с младенчества впитывал религиозное чувство, С. Булгаков ска­ зал, что счастливые неверующие редко видят Бога. От неве­ рия к вере идут или обделенные, или думающие. После семи­