Единство общения и деятельности

Однако при любом подходе принципиальным является вопрос о связи общения с деятельностью. В ряде психологических кон­цепций существует тенденция к противопоставлению общения и деятельности. Так, например, к такой постановке проблемы в конечном счете пришел Э. Дюркгейм, когда, полемизируя с Г. Тардом, он обращал особое внимание не на динамику общественных явлений, а на их статику. Общество выглядело у него не как динамическая система действующих групп и индивидов, но как совокупность находящихся в статике форм общения. Фактор общения в детерминации поведения был подчеркнут, но при этом была недооценена роль преобразовательной деятельности: сам обще­ственный процесс сводился к процессу духовного речевого обще­ния. Это дало основание А. Н. Леонтьеву заметить, что при та­ком подходе индивид предстает скорее «как общающееся, чем практически действующее общественное существо» (Леонть­ев А. Н. Проблемы развития психики. М., 1972. С. 271).

В противовес этому в отечественной психологии принимается идея единства общения и деятельности. Такой вывод логи­чески вытекает из понимания общения как реальности челове­ческих отношений, предполагающего, что любые формы обще­ния включены в специфические формы совместной деятельно­сти: люди не просто общаются в процессе выполнения ими различных функций, но они всегда общаются в некоторой дея­тельности, «по поводу» нее. Таким образом, общается всегда де­ятельный человек: его деятельность неизбежно пересекается с деятельностью других людей. Но именно это пересечение дея-тельностей и создает определенные отношения деятельного человека не только к предмету своей деятельности, но и к дру­гим людям. Именно общение формирует общность индивидов, выполняющих совместную деятельность. Таким образом, факт связи общения с деятельностью констатируется так или иначе всеми исследователями.

Однако характер этой связи понимается по-разному. Иногда деятельность и общение рассматриваются не как параллельно существующие взаимосвязанные процессы, а как две стороны социального бытия человека, его образа жизни (Ломов Б. Ф. Общение и социальная регуляция поведения индивида/Психо­логические проблемы социальной регуляции поведения. М., 1976. С. 130). В других случаях общение понимается как опре­деленная сторона деятельности: оно включено в любую дея­тельность, есть ее элемент, в то время как саму деятельность можно рассматривать как условие общения (А. Н. Леонтьев. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975. С. 289). Наконец, общение можно интерпретировать как особый вид деятельно­сти. Внутри этой точки зрения выделяются две ее разновидно­сти: в одной из них общение понимается как коммуникативная деятельность, или деятельность общения, выступающая само­стоятельно на определенном этапе онтогенеза, например, у до­школьников и особенно в подростковом возрасте (Эльконин, 1991). В другой — общение в общем плане понимается как один из видов деятельности (имеется в виду прежде всего речевая деятельность), и относительно нее отыскиваются все элемен­ты, свойственные деятельности вообще: действия, операции, мотивы и пр. (А. А. Леонтьев. Общение как объект психологи­ческого исследования/Методологические проблемы социаль­ной психологии. М., 1975. С. 122).

Вряд ли очень существенно выяснять достоинства и сравни­тельные недостатки каждой из этих точек зрения: ни одна из них не отрицает самого главного — несомненной связи между деятельностью и общением, все признают недопустимость их отрыва друг от друга при анализе. Тем более что расхождение позиций гораздо более очевидно на уровне теоретического и общеметодологического анализа. Что касается эксперименталь­ной практики, то в ней у всех исследователей гораздо больше общего, чем различного. Этим общим и являются признание факта единства общения и деятельности и попытки зафиксиро­вать это единство.

Выделение предмета общения не должно быть понято вуль­гарно: люди общаются не только по поводу той деятельности, с которой они связаны. Ради выделения двух возможных поводов

общения в литературе разводятся понятия «ролевого» и «лич­ностного» общения. При некоторых обстоятельствах это личностное общение по форме может выглядеть как ролевое, деловое, «предметно-проблемное» (Хараш А. У. К определению задач и методов социальной психологии в свете принципа дея­тельности/Теоретические и методологические проблемы соци­альной психологии. М., 1977. С. 30). Тем самым разведение ро­левого и личностного общения не является абсолютным. В опре­деленных отношениях и ситуациях и то, и другое сопряжено с деятельностью.

Идея «вплетенности» общения в деятельность позволяет также детально рассмотреть вопрос о том, что именно в деятель­ности может конституировать общение. В самом общем виде ответ может быть сформулирован так, что посредством обще­ния деятельность организуется и обогащается. Построение плана совместной деятельности требует от каждого ее участни­ка оптимального понимания ее целей, задач, уяснения специфи­ки ее объекта и даже возможностей каждого из участников. Включение общения в этот процесс позволяет осуществить «со­гласование» или «рассогласование» деятельностей индивиду­альных участников (А. А. Леонтьев. Общение как объект пси­хологического исследования/Методологические проблемы со­циальной психологии. М., 1975. С. 116).

Это согласование деятельностей отдельных участников воз­можно осуществить благодаря такой характеристике общения, как присущая ему функция воздействия, в которой и проявля­ется «обратное влияние общения на деятельность» (Андрее­ва Г. М., Яноушек Я. Взаимосвязь общения и деятельности/ Общение и оптимизация совместной деятельности. М., 1987). Специфику этой функции мы выясним вместе с рассмотрением различных сторон общения. Сейчас же важно подчеркнуть, что деятельность посредством общения не просто организуется, но именно обогащается, в ней возникают новые связи и отноше­ния между людьми.

 

Структура общения

Учитывая сложность общения, необходимо каким-то обра­зом обозначить его структуру, чтобы затем возможен был анализ каждого элемента. К структуре общения можно подойти по-разному, как и к определению его функций. Мы предлагаем ха­рактеризовать структуру общения путем выделения в нем трех взаимосвязанных сторон: коммуникативной, интерактивной и перцептивной. Структура общения может быть схематично изображена следующим образом (рис. 1.2).

Коммуникативная сторона общения, или коммуникация в узком смысле слова, состоит в обмене информацией между об­щающимися индивидами. Интерактивная сторона заключа­ется в организации взаимодействия между общающимися инди­видами, т. е. в обмене не только знаниями, идеями, но и дейст­виями. Перцептивная сторона общения означает процесс восприятия и познания друг друга партнерами по общению и ус­тановления на этой основе взаимопонимания. Естественно, что все эти термины весьма условны. Иногда в более или менее ана­логичном смысле употребляются и другие. Например, в обще­нии выделяются три функции: информационно-коммуника­тивная, регуляционно-коммуникативная, аффективно-комму­никативная (Ломов Б. Ф. Общение и социальная регуляция поведения индивида/Психологические проблемы социальной регуляции поведения. М., 1976. С. 85). Задача заключается в том, чтобы тщательно проанализировать, в том числе на экспе­риментальном уровне, содержание каждой из этих сторон, или функций. Конечно, в реальной действительности каждая из этих сторон не существует изолированно от двух других, и выделе­ние их возможно лишь для анализа, в частности, для построе-

ния системы экспериментальных исследований. Все обозначен­ные здесь стороны общения выявляются в малых группах, т. е. в условиях непосредственного контакта между людьми. Отдель­но следует рассмотреть вопрос о средствах и механизмах воз­действия людей друг на друга и в условиях их совместных мас­совых действий, что должно быть предметом специального ана­лиза, в частности, при изучении психологии больших групп и массовых движений.

 

Р. М. Блакар

ЯЗЫК КАК ИНСТРУМЕНТ СОЦИАЛЬНОЙ ВЛАСТИ [3]

 

Введение

Практически вне зависимости от того, какие именно проявле­ния человеческой природы интересуют исследователя, рано или поздно он обнаружит, что исследует проблемы, связанные с «язы­ком и коммуникацией». И это ничуть не удивительно, поскольку только через коммуникацию, и в основном языковую коммуника­цию, мы можем заявить о себе (Mittelung) и вступить в контакт с другими человеческими существами[4]. Более того, именно через язык действительность постигается, осознается, а также «насле­дуется» от поколения к поколению (Berger & Luckmann, 1967). В значительной степени мы реально живем и действуем внутри «мира языка». Эрнст Кассирер (Cassirer, 1944) удачно выразил это, обозначив человека как «знаковое существо».

Осознав это, перестаешь удивляться, что столь много людей занимались исследованием языка и его функционирования Па­радокс скорее в том, что традиционно сравнительно небольшое число академических дисциплин, в основном различные фило­софские и лингвистические направления почти монопольно за­нимались исследованием языка Однако в последнее время дру­гие науки, такие как биология и математика, а особенно со­циальные науки и среди них в первую очередь психология, включили язык в число полноправных объектов изучения. Эти нововведения находят отражение в таких названиях, как «пси­холингвистика» и «социолингвистика». Весьма убедительным свидетельством в пользу надежности позиций, уже завоеванных психологией, служит тот факт, что один из ведущих лингвистов нашего времени Н Хомский считает лингвистику разделом когнитивной психологии (Chomsky, 1968).

Когда исследователь, работающий в области социальных наук, обращается к языку, он, естественно, бывает настроен весьма критически по отношению к различным аспектам основ­ных подходов. В частности, он будет настроен против господ­ствующей стратегии исследования, в соответствии с которой язык изучается (а) в вакууме или вне релевантных контек­стов и (б) без принятия явно выраженной коммуникативной направленности (Rommetveit, 1968, 1972, Kleiven, 1970, Blakar, 1973; Blakar& Pommetveit, 1971, 1975) Более того, ис­следователь в области социальных наук начинает задавать воп­росы, которые до этого полностью игнорировались. В первую очередь этот исследователь пытается изучать язык и функцио­нирование языка включенными в социальную матрицу или контекст [5]. В своей работе, как теоретической, так и практи­ческой, Р Румметвейт и его коллеги пытались создать другое направление, в котором язык и его функционирование изучаются в перспективе коммуникации и как составная часть более об­ширного социального контекста[6].

Цель настоящей работы — исследовать язык как составную часть социальной рамки или матрицы. Фактически будет сдела­на попытка проанализировать язык и функционирование языка в составе социальной и политической деятельности или поведе­ния, структурирующих нашу повседневную жизнь и управляю­щих ею. Для этого мы продемонстрируем и обсудим результаты ряда теоретико-эмпирических исследований, которые мы вы­полнили по теме «Язык и использование языка как инструмен­ты социальной власти» (Blakar, 1971-1973).

 

Некоторые примеры и пояснения понятия власти [7]

Первый пример. Несколько друзей пьют в компании. На столе бутылка. Ровно половина ее содержимого выпита. Практически одновременно Джон и Питер замечают:

П и т е р. Бутылка наполовину пустая.

Джон. Бутылка наполовину полная.

Оба правы, или, выражаясь иначе, логически, если прав один, то должен быть прав и другой. Что касается внешней, эк­стенсиональной референции, то эти выражения синонимичны. Слушающий получит информацию об «одном и том же состоянии» вне зависимости от того, сообщит ли ее Джон или Питер. Однако имеются серьезные основания считать, что эти два вы­ражения могут совершенно по-разному воздействовать на ситу­ацию. Это становится более очевидным, если их немного рас­пространить:

Питер. Бутылка уже наполовину пустая.

Джон. Бутылка все еще наполовину полная.

Питер с его выбором выражений мог бы привести в уныние самую веселую компанию, тогда как выбор слов, произведенный Джоном, мог бы оживить празднество, даже если бы оно близи­лось к концу.

Второй пример. Два журналиста, А и В, командирова­ны с целью освещать войну во Вьетнаме. Возьмем следующие отрывки из их репортажей: А пишет об «американском участии в делах Вьетнама», а В — об «американской агрессии во Вьетна­ме». Соответственно, А пишет «Вьетконг», а В — «Народная Ос­вободительная Армия».

Очевидно, что у читателей, т. е. получателей информации в данном коммуникативном акте, сформируется совершенно раз­ное понимание событий во Вьетнаме, в зависимости от того, чей репортаж они прочитают. Выражение «американское участие в делах Вьетнама» создает совсем иное впечатление о США и их деятельности во Вьетнаме, чем выражение «американская аг­рессия во Вьетнаме». Аналогично конкурирующие наименова­ния «Вьетконг» и «Народная Освободительная Армия» подразу­мевают совершенно разную характеристику.

Здесь следует добавить, что данная коммуникативная ситуа­ция, очевидно, гораздо сложнее предыдущей. В основном это объясняется тем, что гораздо труднее решить, к чему относятся разные выражения. В примере с количеством содержимого бу­тылки «увидеть» то, о чем идет речь, было намного проще. Соот­ветственно, рассматривать языковые выражения и судить, к примеру, истинны они или ложны, было намного легче.

На этих примерах из области повседневной коммуникации видно, что выбор выражений, осуществляемый отправителем сообщения, воздействует на понимание получателя. Даже если отправитель старается «выражаться объективно», видно, что осуществляемый им вьТбор выражений структурирует и обусловливает представление, получаемое реципиентом. Эта прису­щая языку и пользующемуся языком человеку способность к структурированию и воздействию и есть как раз то, что мы име­ем в виду, утверждая, что «язык есть инструмент социальной власти» (social power). Мы намеренно воспользовались поняти­ем власти, чтобы подчеркнуть тот аспект коммуникации и ис­пользования языка, который часто оставляют без внимания. Среди тех, кто занимается языком (особенно среди филологов), часто можно услышать споры по поводу того, какое выражение самое правильное с чисто лингвистической или стилистической точки зрения, но едва ли можно стать свидетелем дискуссии о том, чьи интересы или чья точка зрения лежат в основе опре­деленного языкового выражения. Однако социологу и психоло­гу трудно (или, во всяком случае, должно быть трудно) обхо­диться без вопросов типа: «Какого рода интересы лежат в осно­ве того или иного способа выражения?», «Какого рода действие, помимо чисто стилистического или лингвистического, оказыва­ет одно выражение в отличие от другого?» и т. п. Тем самым дол­жна быть предпринята попытка исследовать структурирующие и оформляющие функции языка и пользующегося языком, и по­нятие власти показалось для этого наиболее удачным. Очевид­но, что возможность структурировать и обусловливать опыт другого лица вне зависимости от того, осуществляется ли это посредством языка или как-то иначе, есть фактически осуще­ствление (социальной) власти над этими лицами. Понятие вла­сти было выбрано несмотря на то, что в социальных науках оно используется самыми разнообразными способами как термино­логически, так и в обычном смысле. Здесь это понятие исполь­зуется в обыденном, достаточно широком значении, подразуме­вающем, что каждый, кто оказывается в состоянии воздействия на кого-либо, осуществляет власть. Власть может осуществ­ляться и через язык. Существует мнение, что некоторые люди обладают «даром красноречия». Это обычно относится к тем, кто умно и убедительно выступает в споре или дискуссии. Ра­нее указывалось, как манипулятивные возможности языка экс­плуатируются в рекламном деле (ср. Hansen, 1965) и в полити­ческой пропаганде (идеологии) (см. Marcuse, 1968, 1969). По­эты и писатели также всегда знали о власти слов, которая лежит в основе их способности воздействия (ср. Carling, 1970).

Однако мысль о том, что наше с вами обычное повседневное использование языка, наш нейтральный неформальный разго­вор предполагает осуществление власти, т. е. воздействие на восприятие и структурирование мира другим человеком, эта мысль может показаться одновременно удивительной и дерз­кой. Одна из причин этого может заключаться в том, что об­ласть, доступная для нашего языкового воздействия, довольно ограничена. Другие пользующиеся языком: на радио, на телеви­дении, в печати, в рекламе и т. п., имеют совершенно иную сфе­ру действия (позицию власти), так что результат использова­ния ими языка (инструмента власти) гораздо значительнее (Blakar, 1972). И все-таки, как можно было убедиться на двух предыдущих примерах (и как мы.надеемся более детально пока­зать далее), представляется, что всякое использование языка предполагает такой структурирующий и воздействующий эф­фект. Иными словами, выразиться «нейтрально» оказывается невозможно. Даже кажущиеся синонимичными выражения, та­кие как «Она наполовину полная» и «Она наполовину пустая», могут воздействовать на получателя совершенно по-разному. Произнеся одно-единственное слово, человек, как кажется, вы­нужден занять «позицию» и «осуществлять воздействие». Мы не касаемся здесь вопроса о том, осуществляет ли он при том воздействие преднамеренно, мы лишь продемонстрируем, что происходит именно это. Таким образом, социальное воздей­ствие использующего язык определяется здесь по его резуль­татам или последствиям, совершенно независимо от того, является ли результат преднамеренным или нет (Blakar, 1973).