Разновидности инструментов власти, имеющихся в распоряжении отправителя

Последующий более детальный анализ и примеры некоторых «инструментов власти», которыми располагает отправитель, дол­жны послужить надежным доказательством важности выска­занных выше более общих теоретических положений. Более того, как мы надеемся, последующий более «эмпирический» анализ продемонстрирует необходимость изучения языка в социальном контексте (рамке). Следующий перечень «инструментов власти» не претендует на полноту и должен быть дополнен в ходе даль­нейшего как теоретического, так и эмпирического анализа. Бу­дут рассмотрены следующие шесть «инструментов власти», име­ющиеся в распоряжении отправителя: 1) выбор слов и вы­ражений; 2) создание (новых) слов и выражений; 3) выбор грамматической формы; 4) выбор последовательности; 5) исполь­зование суперсегментных признаков; 6) выбор имплицитных или подразумеваемых предпосылок.

 

1.1. Выбор слов и выражений. Причина того, что выбор слова или фразы (выражения) представляет средство или инст­румент власти, состоит в том, что одно и то же явление может быть выражено несколькими синонимическими способами. Как писал Выготский (Vygotsky, 1963): «Может быть так, что имеется одно значение и разные референты или разные значения и один референт». Как известно, найти точные синонимы почти невозможно (Blakar, 1972), и именно здесь, в подчас очень тон­ких различиях между так называемыми синонимическими вы­ражениями, заключен один из наиболее важных инструментов отправителя. Как говорит пословица: «У любимого ребенка мно­го имен». Мы увидим, что отправитель передает различное от­ношение к «любимому ребенку» и подчеркивает его различные аспекты и характеристики в зависимости от того, какое выбра­но имя.

Возьмем пример Гуссерля с «равносторонними» и «равно­угольными» треугольниками. Треугольник «равносторонний» яв­ляется также «равноугольным» и наоборот. Тем не менее получа­тель, по-видимому, прореагирует по-разному, в зависимости от того, что его попросили определить: является ли треугольник «равносторонним» или «равноугольным» (см. Rommetveit, 1972). Согласно Выготскому (Vygotsky, 1963), в русском языке имеет­ся два слова для обозначения луны: луна (небесное тело) и месяц (мера времени). Как мы видим, каждое из этих наимено­ваний выделяет совершенно разные характеристики луны. В са­мом деле, за этимологически разными именами стоят, по-види­мому, разные мыслительные процессы.

Производя выбор между «синонимическими» выражениями, можно выразить свое отношение к референту (т. е. выдвигают­ся прагматические аспекты языка — Rommetveit, 1968, 1972). Когда американец делает выбор между словами black, negro, colored и nigger, он одновременно выражает свое отношение. Разное отношение скрывается за выражениями poor box «круж­ка для милостыни» и social welfare «общественная благотвори­тельность».

Предложения «Бутылка наполовину пустая» и «Бутылка на­половину полная» синонимичны с точки зрения экстенсионала. Тем не менее есть основания считать, что они по-разному воз­действуют на настроение веселой компании. Возможно, выра­жение в данном случае говорит кое-что и о самом отправителе; он, таким образом, создает впечатление, которое получают дру­гие. Тот, кто говорит о «полуполной» бутылке, по-видимому, больший оптимист.

Рассмотрим два предложения из современной политической литературы: 1) The demonstrators were arrested by the police «Де­монстранты были арестованы полицией» и 2) The demonstrators were arrested by the cops «Демонстранты были арестованы фа­раонами». Слова «полиция» и «фараоны» относятся к одним и тем же людям (во всяком случае, экстенсионально, «в физичес­ком смысле»). Тем не менее из-за этих двух слов два выражения будут соотноситься с действительностью и пониматься в рам­ках двух принципиально разных идеологических концепций. Частично это можно объяснить тем, что эти два слова активизи­руют принципиально разные ассоциативные семантические сети (Blakar, 1972; Rommetveit & Blakar, 1973). В идеологиче­ской и политической литературе выбор слов и выражений явля­ется необычайно важным инструментом власти для структури­рования той «действительности», о которой идет речь (ср. при­мер с журналистами во Вьетнаме)[14].

Социологи, например, Обер (Aubert, 1965), изучали, каким образом отношения «господства—подчинения» внутри социаль­ной системы позволяют называть одного и того же человека «преступником» или «алкоголиком» либо «заключенным» или «больным» в зависимости от «взглядов или опыта того, кто дает оценку». Ясно, что это ведет к совершенно различным послед­ствиям для человека, о котором идет речь (ср. пример с Дэви­дом, его матерью и печеньем).

Здесь возникает искушение привести норвежскую послови­цу: «Имя никому не вредит» («Хоть горшком назови, только в печку не ставь»). Эта пословица, как кажется, предполагает «пассивное отношение» между обозначением и людьми или объектами, к которым оно относится. То, что, давая свои обо­значения, пользующийся языком воздействует на создание но­вых слов и использование имен, кажется очевидным. Такие име­на, как Ларри-легкая-рука или Малютка Джон, дают пред­варительное представление о носителе имени. Выготский (Vygotsky, 1963) указывает, что одного и того же человека мож­но назвать победителем при Иене и побежденным при Ватер­лоо. Эти два обозначения создают разное представление о воен­ном деятеле. Косвенное различие есть и тогда, когда говорят о «полиции» или «фараонах». Это показывает, как слова или име­на воздействуют на то, к чему относится имя. При употребле­нии слова или понятия, которое обычно используется в связи с человеком, предмет может приобретать статус человека и на­оборот (ср. например, использование языка в волшебных сказ­ках)'. «Луна» перемещается из статуса предмета и приобретает в большей степени статус человека при переходе от 1 к 3: 1) Луна отражает солнечный свет; 2) Ярко светит луна; 3) Луна улыбается. Ряд исследователей (Marcuse, 1968, 1969; Steiner, 1969) предполагают, что «отчуждение» среди прочего вызывается еще и тем, что по отношению к людям употребля­ются слова, которые первоначально употреблялись в связи с предметами.

 

1.2. Создание новых слов и выражений. Существует две основные причины «изготовления» новых имен, слов и выраже­ний. Во-первых, неожиданно возникают новые явления, нужда­ющиеся в именах. То, как принимаются новинки, не в после­днюю очередь зависит от успешности процесса «крещения». Во-вторых, могут иметься причины для изменения имени уже существующего явления. За такими изменениями имен могут стоять факторы из области политики, экономики, престижа, коммуникации и т. п.

Создание слов и выражений, быть может, еще яснее, чем вы­бор слов, иллюстрирует, как язык вступает на путь структури-' рования. Политическое течение в Норвегии и во всей Европе, свидетелями которого мы в настоящее время являемся, с таким', же успехом могло быть названо «региональной заброшенно­стью» или «местным уменьшением численности населения», а не позитивно нагруженным новоиспеченным «региональным развитием».

Тенденция создавать слова с положительной окраской особенно характерна для использования языка в сферах рекламы и идеологии. С помощью положительно нагруженных слов в со­четании с вуалирующими свойствами языка политик может в одной и той же реч и выступать за интенсивное развитие энергетики (или, скажем, развитие дорог) и за экологические ме­роприятия, не отдавая предпочтения ни тому, ни другому.

К созданию новых слов примыкает неправильное использо­вание слова и использование «пустых слов». Эти явления так­же находят наиболее яркое выражение в рекламе и политике: ...единственное моющее средство с подсинивающим дей­ствием!...единственное мыло, содержащее бактерицидное вещество X! Маркузе (Markuse, 1968) приводит примеры неко­торых новых комбинаций слов, которые, если всмотреться в них более внимательно, кажутся совершенно бессмысленными. На­пример, имелись рекламы «роскошных бомбоубежищ», т. е. бом­боубежищ с телевизором и коврами на полу. Неологизм «рос­кошное бомбоубежище» лишает стоящий за словом «бомбо­убежище» образ чудовищности и ужаса войны. Другой при­мер — фраза «безвредные радиоактивные осадки», употребля­емая в связи с испытаниями атомных бомб. Это всего лишь крайние примеры сравнительно обычного лингвистического ин­струмента, а именно использования языка для достижения эф­фекта удаленности от пугающих явлений, таких как «радиоак­тивные осадки» и «бомбоубежище».

 

1.3. Выбор грамматической формы. Вовсе не безразлич­но, скажет ли спортивный комментатор: 1) Ben Jipcho beat Jim Ruyan «Бен Джипко победил Джима Райана» или 2) Jim Ruyan was beaten by Ben Jipcho «Джим Райан был побежден Беном Джипко». По-видимому, репортер из Кении радостно выберет вариант 1, тогда как американский репортер с унынием проин­формирует своих слушателей с помощью варианта 2.

Структурирующий эффект грамматической формы становит­ся еще более явным при сравнении 1 и 2: 1) The police took in the demonstrators «Полиция захватила демонстрантов» и 2) The demonstrators were taken in by the police «Демонстранты были захвачены полицией». Здесь грамматические формы в скрытом виде, но весьма искусно прямо указывают на разные контексты. В примере 1 полиция действует более или менее активно (поли­ция совершила акцию, полиция вела наступление). В приме­ре 2, напротив, кажется, имеется в виду, что демонстранты вели себя таким образом, что полиция была вынуждена предпринять действия (демонстранты действовали, демонстранты вели себя вызывающе). То, что в отношении причинности выс­казаны разные точки зрения, становится еще заметнее при про­тивопоставлении 1 и 2: 1) Police took action «Полиция предпри­няла действия», 2) The police had to take action «Полиции при­шлось предпринять действия». Как бы то ни было, в самой обычной ситуации коммуникации говорящий должен быть очень внимателен, чтобы понять, что эти два выражения реаль­но подразумевают совершенно разные причинные отношения. Выбор активной или пассивной формы не только оказывает неявное воздействие на восприятие причинных отношений по­лучателем Быть может, еще важнее то, что это изменение на самом деле приводит к переосмыслению ситуации в отношении того, кто является «главным действующим лицом», тем, о ком идет речь.

Мы довольно подробно проанализировали активную и пас­сивную формы предложения как пример на выбор грамматиче­ской формы. Сделано это потому, что, как мы подозреваем, мно­гие воспринимают изменение активной формы на пассивную как «чисто формальное» Использование активной или пассив­ной формы представляется лишь вопросом формы, стиля, вариативности средств выражения и т. п. Проведенный анализ дол­жен наглядно показать, что «смена грамматической формы», например, актива на пассив, может иметь и еще более суще­ственные последствия[15].

 

1.4. Выбор последовательности. Даже последователь­ность в остальном равноправных между собой элементов (на­пример, прилагательных), в частности, при перечислении ока­зывает воздействие на создаваемое впечатление (Asch, 1946; Wold, 1971; Jaspars et al., 1971). Если охарактеризовать полити­ческого деятеля с помощью ряда прилагательных, так что при внимательном изучении описание представляется нейтраль­ным, то, изменив порядок следования характеристик, можно изменить производимое впечатление. Еще существеннее, быть может, то, что порядок при перечислении влияет на запомина­ние (Wold, 1971; Jaspars et al., 1971). Таким образом, отправи­тель может фактически успокаивать себя тем, что получателю предоставлена нейтральная характеристика, а тот запоминает разные свойства по-разному.

 

1.5. Суперсегментные характеристики (эмфаза, тон голоса и т. п.). С помощью эмфазы отправитель указывает по­мимо прочего, что, по его мнению, является важным. Высказы­вания 1) Не beat me «Он ударил меня», 2) Не beat me «Он уда­рил меня» и 3) Не beat me «Он ударил меня»[16]передают сообще­ние об одном и том же событии, которые в некотором аспекте существенно отличаются друг от друга. Это станет совершенно очевидным, если представить ситуацию, когда ученик говорит учителю: Не struck me «Он ударил меня». В случае 1 существен­ным моментом представляется, что именно он, «этот хулиган», и есть тот, кто нанес удар. В 2 ситуация в целом такая: «Смотри­те, сэр, он меня ударил, хотя Вы запретили драться». А в 3 основ­ное — то, что «вред нанесен мне» (Blakar 1972).

Эмфаза также указывает и определяет новую информацию. Это явствует из того факта, что фраза «Он меня ударил» в дей­ствительности может быть ответом на 3 совершенно разных вопроса, и эмфаза становится в этом случае важным сигналом (Blakar, 1972). Вот примеры: 1) Who was it that struck you? — He struck me «Кто же тебя ударил? — Он меня ударил»; 2) What has he done to you? — He struck me «Что он тебе сделал? — Он меня ударил»; 3) Who was it that he struck? — He struck me «Кого это он ударил? — Он ударил меня».

Тон голоса может определять предназначение предложения: является ли оно вопросом, объяснением, возражением, согла­сием и т. п. Эмфаза и тон могут оказаться очень важными для структурирования, так как, например, сделать заявление в суде о том, что вы сказали то-то и то-то, можно единственным спосо­бом: лишь повторив ваши слова (их содержание). Тон при этом потерян навсегда, но он сделал свое дело. Возьмем, например, впечатление, которое складывается о больном, когда фраза «Опять он заболел» говорится с симпатией или с иронией.

 

1.6. Выбор скрытых или подразумеваемых предпосы­лок. До настоящего момента мы сосредоточивали свое внима­ние на чисто лингвистических инструментах. Но провести раз­граничение на лингвистическое и нелингвистическое, на то, что сказано, и то, что осталось несказанным в акте коммуникации, исключительно сложно. Часто (или даже всегда?) то, что сказа­но, может быть понято лишь тогда, когда известны скрытые и подразумеваемые предпосылки[17]. Это проявляется, когда мы ста­новимся случайными свидетелями разговора в поезде или в ав­тобусе ипонимаем каждое отдельное слово, но тем не менее на самом деле совершенно не понимаем содержание разго­вора.

Мы редко осознаем скрытые предпосылки, так как обычно их разделяют все, кто принимает участие в коммуникации. Дол­жно произойти нечто необычное — неправильное понимание, встреча с человеком совершенно иных взглядов — чтобы обна­ружилось то, что обычно принимается как должное.

Некоторые из рассмотренных выше лингвистических меха­низмов отражают именно этот выбор скрытых предположений. Типичным случаем является выбор между «синонимичными выражениями» То, что говорит отправитель — Не is drunk «Он пьян» или Не is not sober «Он не трезв», — может продемонст­рировать его осведомленность об ожиданиях получателя отно­сительно состояния обсуждаемого лица или отсутствие такой осведомленности. Когда мать говорит «Джонни», а учитель «Джон Кристиан Джонсон», это дает некоторую информацию о взаимоотношениях между соответствующими лицами. Если бы мать сказала «Джон Кристиан» или, более того, «Джон Кристи­ан Джонсон», это в скрытом виде сообщило бы о многом. Ис­пользование отдельных слов также может указывать на различ­ные скрытые предположения. Это иллюстрируют два примера со словом политика: Все — ПОЛИТИКА и Я отказываюсь об­суждать это, поскольку это — ПОЛИТИКА.

Генри (Henry, 1971) ввел полезное разграничение между тем, что он называет «свободной» и связанной информацией.

С помощью этого противопоставления разграничивается то, что должно приниматься какданное, и та информация, которая свя­зана с данным в лингвистически оформленном сообщении. Это можно проиллюстрировать одним из примеров самого Генри. В своем обращении к Конгрессу перед началом дебатов о нало­гах президент Джонсон сказал приблизительно следующее: «Рост подоходного налога вызван не обычным увеличением ад­министративных расходов, а войной во Вьетнаме» (Henry, 1971). Как мы видим, Джонсон не предлагал обсуждать, следу­ет или нет повышать налог. Повышение налога принималось как данное («свободная информация»), а Конгрессу предлагалось обсудить различные причины (представленные как «связанная информация»), которые привели к росту налогов.

Румметвейт (Rommetveit, 1972) исходит непосредственно из самой коммуникативной ситуации и вычленяет те части языко­вого выражения, которые выполняют в первую очередь дейктическую функцию. В качестве примера Румметвейт берет пред­ложение 1) The old man is poor «Старый человек беден». Оно так же, как и предложение 2) The man is old and poor «Человек стар и беден», может быть разбито на части The man is old «Человек стар» и The man is poor «Человек беден». Тем не менее предло­жения 1 и 2 функционируют в коммуникации совершенно по-разному. В предложении 1 словосочетание the old man «старый человек» используется для указания на то, о ком идет речь. Об этом человеке утверждается, что он беден. В предложении 2 эту дейктическую функцию выполняет слово the man «человек», и говорится, что он стар и беден.

Это разграничение представляет механизм, которым отпра­витель может воспользоваться в процессе создания, структури­рования и передачи. С помощью этого механизма отправитель вносит предложения по структурированию того, о чем идет речь В предложении The old man is poor в качестве данного бе­рется то, что человек стар (и никакого обсуждения по этому поводу не предполагается), тогда как получателю гораздо есте­ственнее задаться вопросом о том, беден этот человек или нет.

Этот механизм фактически может использоваться для того, чтобы «скрыто протащить» информацию, которую получатель не особенно охотно примет в качестве исходной. Представим себе двух студентов, обсуждающих выборы в студенческий со­вет. Один из них спрашивает: «Как ты думаешь, у умеренных кандидатов есть шансы?» Он мог бы спросить и иначе: 2) «Как ты думаешь, у консервативных кандидатов есть шансы?» или 3) «Как ты думаешь, у реакционных кандидатов есть шансы?» В любом случае у получателя спрашивают о «шансах одной из возможных групп кандидатов». Отправитель предлагает обсу­дить шансы на победу, тем не менее он в то же время создает и передает определенное впечатление о данной группе кандида­тов. Получатель должен перестроиться, изменить точку зрения и переструктурировать всю ситуацию разговора, если он хочет спросить, является ли предложенная характеристика (умерен­ные, консервативные, реакционные) адекватной. Выражение «...группа кандидатов» служит отправителю, в основном, в ка­честве чисто дейктической функции в данной коммуникации, а не предлагается для обсуждения или оценки.

Эти разные механизмы, каждый по-своему, естественным образом связаны с основными свойствами языка и коммуника­ции, которые анализировались в I. Например, первый из рас­смотренных механизмов, а именно выбор слов и выражений, в определенной степени связан со всеми четырьмя основными свойствами. Прежде всего выбор слов и выражений, безуслов­но, является сигналом осуществления отправителем выбора в фазе кодирования. Далее, разный выбор слов имеет раз­ные следствия потому, что конкретные слова (элементы) пред­ставляют собой очень сложный и запутанный механизм. Затем, поскольку язык есть открытая и продуктивная система, пользу­ющийся языком может употреблять отдельные слова и выраже­ния по-новому и в новых контекстах. Последнее, но не менее важное: сама языковая система через присущее ей специфиче­ское отражение социальной действительности создает базу для выбора, который может осуществить отдельный человек, пользующийся языком, но в то же время накладывает на этот выбор определенные ограничения.

Если попытаться хотя бы предварительно указать, что есть общего между различными лингвистическими механизмами, которые имеются в распоряжении отправителя для создания или структурирования сообщения, можно сказать, что большинство механизмов эксплуатируют различные контекстные эф­фекты (см Blakar, 1970). Формулируя это в виде парадокса, можно сказать, что мы выбираем слова и выражения, кото­рые создают или порождают тот контекст, в котором мы хотели бы видеть свои высказывания.

 

А. Добрович

СИСТЕМАТИКА ОБЩЕНИЯ [18]

Общая модель

При построении общей модели коммуникации целесообраз­но воспользоваться схемой Р. Якобсона (1964 г.):

где А — «адресант», Б — «адресат» информации.

Связь может быть непосредственной (в общении людей — речь и жестикуляция в широком смысле слова, включая, напри­мер, «вокальные жесты»; интонации) или опосредованной (те­лефон, телетайп и т. п.).

Код — правила языка (или «пучка» языков), используемого для передачи сообщения; контекст — заранее заданное «смы­словое поле», в котором сообщение становится информатив­ным.

Контакт

Под «контактом» понимается случай коммуникации с обрат­ной связью:

Именно так, как «взаимную направленность» партнеров, по­нимает «контакт» К. Бюллер (1927 г.). Для него контакт — «про­цесс согласованных соизменений поведения».

Адресант не только сообщает информацию, но и получает ответную. Иными словами, адресант, сделав сообщение, стано­вится адресатом; тот, получив сообщение, становится адресан­том. Этот процесс может продолжаться сколь угодно долго.

С нашей точки зрения, понятие «формального» (или «нефор­мального») общения применимо именно к контакту, а не к ком­муникации вообще «Формальным общением» мы будем назы­вать контакт, на который наложены те или иные ограничения. Смысл этого определения будет раскрыт в дальнейшем. Пока же продолжим рассмотрение контакта.

Единица контакта

Единицей контакта естественно считать простейший случай: А передает Б один «коммуникативный стимул» (или «коммуни-кат») и получает один ответный; Б получает один стимул и пе­редает один в ответ; происходит «обмен» коммуникатами. Сле­дуя психотерапевту Э. Берне (1964 г.), назовем такой обмен «трансакцией».

Примеры. А смерил Б презрительным взглядом, тот демон­стративно отвернулся — произошла трансакция. То же самое, но Б попросту смотрел в другую сторону и не заметил знака пре­зрения, — трансакция не состоялась (контакта не было). А со­общил Б некую новость, Б улыбнулся, не сказав ни слова, — трансакция, тем не менее, имела место, так как улыбка — это «жест», коммуникативный стимул. А в качестве актера произ­нес эффектную реплику, зрительный зал (в качестве адресата) затаил дыхание — трансакция состоялась. То же — если публи­ка возмущенно зашикала, расхохоталась или разразилась апло­дисментами. Человеческие трансакции почти всегда предпола­гают использование нескольких кодов одновременно, т. е. «пуч­ка» языков. Язык слов сочетается с языком пауз, интонаций, поз и мимики.

Содержание коммуникативного стимула

Как видно из только что приведенных примеров, коммуни-кат способен нести как элементарную, так и сверхсложную

информацию. Пример элементарной — так называемое «погла­живание»: информация о принадлежности к одной общности, о благожелательном отношении к партнеру. Пример сверхслож­ной информации — словесно-музыкально-пантомимическая пе­редача мистического опыта жрецом или шаманом.

Особо выделим «эмоциональный радикал» коммуникативно­го стимула. Если элементарный «положительный» стимул мы согласимся, по Берне, называть «поглаживанием», то элемен­тарный «отрицательный» стимул заслуживает названия «пин­ка», «укуса» или «укола». «Укол» предпочтительнее с точки зре­ния стиля.

Партнеры контакта. Маски

Дальнейшая разработка схемы касается партнеров контак­та. Поскольку речь идет о людях, каждый из них располагает:

а) набором масок для «безличной» коммуникации;

б) личностью для «межличностной» коммуникации. Обратимся теперь к контакту масок.

Маска — это совокупность знаков (речевых, жестовых), по­дача которых обеспечивает «гладкое» и безопасное взаимодей­ствие в человеческой группе. Примеры, маска вежливости. В общественном месте отсутствие такой маски (злобное или рассеянное выражение лица, грубый тон, чересчур громкий смех и т. п.) влечет за собой санкции группы: нарекания, на­смешки, агрессивность. И в то же время появиться в маске веж­ливости среди подвыпивших гуляк — значит вызвать их раздра­жение или обиду; здесь требуется другая маска: доброжелатель­ства или лояльного невмешательства. Маска скорби подходит для похорон, но не для свадьбы и т. д. Люди меняют маски почти автоматически, по обстоятельствам.

Если в общении партнеров допускается только контакт масок, т. е. накладывается ограничение на участие личностей в беседе, то перед нами первый случай формального общения.

Указанное ограничение может быть разным по своей природе. Отметим четыре типа ограничений, накладываемых на контакт,

а) Конвенциональные ограничения. В данной социальной груп­пе существует «конвенция» — обычай, согласно которому в автобусе не принято задавать вопросы личного характера случайному спутнику («Вы, должно быть, сегодня плохо спали?») или сообщать что-либо из своей личной сферы («Знае­те, я разочаровался в жизни»). Приняты лишь безличные коммуникативные стимулы типа: «Разрешите? — Пожалуй­ста», «Извините! — Ничего страшного» и т. п. Конвенция, следовательно, вынуждает партнеров к «безличному» кон­такту, к общению масок.

б) Ситуативные ограничения. Они близки к конвенциональ­ным. Здесь выделяются особые ситуации, в которых участие личностей как партнеров контакта лишь «портит» дело. Примеры: церемониал сдачи смены или развода караула, чай­ная церемония у японцев и т. п.

в) Эмоциональные ограничения. Партнеры общения эмоцио­нально холодны или враждебны друг к другу и, стремясь пре­дотвратить конфликт, пользуются в контакте исключитель­но масками.

г) Насильственные ограничения. Один из партнеров, возмож­но, готов к межличностному общению, но другой по тем или иным причинам пресекает эти попытки, надевая маску и вы­нуждая сделать то же самое своего собеседника. Ограниче­ния этого рода, как видим, отличаются от эмоциональных лишь некоторыми нюансами.

Ограничения контакта, по Д. С. Парыгину (1970), создают «психологические барьеры между людьми», заменяя подлинное общение «стереотипами», «стандартными поведенческими ре­акциями».

Любой случай контакта масок может быть объяснен пере­численными ограничениями или их сочетанием.