Собственность как воплощение личных качеств человека

Уже в римском праве мы можем видеть весьма важную особенность. Римское право возводит частную собственность в ранг некоего продолжения личности. Частная собственность священна и неприкосновенна только потому, что она предстает как вещественная аура обладающей личности. Никакие установления или институты государства не могли изменить статус человека. Человека можно было предать смерти, но нельзя было лишить ничего, что определяло его положение в обществе. По существу личность обладала чем-то вроде абсолютного суверенитета, каким обладают могущественные государства.

Продолжением именно этого статуса становится статус принадлежащей ему вещи. Неправая перемена владельца не в состоянии изменить ее принадлежность. Нельзя, минуя юридические процедуры, несобственника сделать собственником. Для обращения собственника в несобственника против согласия владельца также не существует никаких юридических процедур.

Собственность — это прежде всего воплощение чужого труда, чужой жизни. Поэтому ее умножение — это прежде всего умножение богатства своей личности. И только потом — какие-то дополнительные удобства. Как раньше воплощенные в одном человеке доблести могли (путем ритуального поедания жертвы) стать достоянием другого, так воплощенные в результатах труда (путем их обретения в личную собственность) они могли стать достоянием собственника.

В сущности это тоже форма отчуждения. Но в то же время и проявления вечного стремления человека к преодолению его последствий, к возвращению целостности и полноты своего бытия. Ведь вещный мир, который создает вокруг себя человек, становится продолжением его самого; влияние человека, «масштаб» его личности начинают определяться размерами его собственности.

Доходит до анекдотических по сегодняшним меркам курьезов. В Древнем Риме существовала мода на энциклопедически образованных рабов. Они стоили бешеных денег. Но считалось, что затраты вполне оправданны, ибо обретая в собственность такого раба, господин обретал всю сумму знаний, обретал образованность.

Сенека нравственные письма к Луцилию (XXVII): [115]

Жил еще на нашей памяти богач Кальвизий Сабин. И по богатству своему, и по складу души это был настоящий вольноотпущенник. Никогда не видел я человека столь непристойного в своем блаженстве. Память у него была такая плохая, что он то и дело забывал имена Улисса, либо Ахилла, либо Приама, которых мы знаем не хуже, чем рабов, приставленных к нам с детства. Никакой старик-номенклатор, который вместо того, чтобы вспоминать имена, выдумывает их, не приветствовал граждан до того невпопад, как Сабин – троянцев и ахеян. А хотелось ему слыть знатоком.

И вот какое средство он придумал: купив за большие деньги рабов, одного он заставил заучить Гомера, второго – Гесиода, еще девятерых распределил он по одному на каждого лирика. Чему удивляться, если они дорого обошлись ему? Ведь таких рабов не найти, их готовили для него на заказ. Собрав у себя эту челядь, стал он донимать гостей за столом. В изножье у него стояли слуги, у которых он спрашивал те стихи, что хотел прочесть, – и все-таки запинался на полуслове.

Сателлий Квадрат, прихлебатель богатых глупцов, который перед ними пресмыкался и (ведь без того невозможно!) над ними насмехался, посоветовал ему поставить грамматиков сборщиками упавших объедков. А когда Сабин сказал, что каждый раб обошелся ему в сто тысяч. Квадрат отвечал: «Столько же книжных ларей ты мог бы купить дешевле!» Но тот все же упорно считал, что знания каждого из его домочадцев – это его знания.

Развитие представлений о собственности

(Ионин Л.Г. Cоциология культуры)

Есть прежде всего два типа собственности, предполагающих разные формы связи собственности с ее хозяином:

— Традиционный тип, который предполагал наличие «живой» взаимной связи между собственностью и ее хозяином.

— Ему противостоит современный абстрактный тип, где собственность связана с ее хозяином не иначе, как условиями договора.

В первом случае собственность и ее владелец представляют собой как бы члены одного тела, и разорвать их отношения полностью по существу невозможно. Мангейм вслед за Мозером показывает, что собственность в настоящем смысле давала ее хозяину определенные привилегии, например право голоса в разных государственных собраниях (в случае имущественного ценза), право охоты, право включения в число присяжных. Она была связана с личным достоинством, и ее в определенном смысле нельзя было утратить.

(Ионин Л.Г. Cоциология культуры)

Например, во Франции и Германии, когда собственник земли менялся, право охоты к нему не переходило, оно оставалось за прежним владельцем, что свидетельствовало о том, что новый хозяин — «ненастоящий». Отношение собственности не только было неистребимо, т.е. сохранялось вопреки юридическим актам о смене собственника, но оно и не могло возникнуть «произвольно», посредством юридического акта там, где до этого его не существовало. Так, поясняет Мангейм, потомственный дворянин, покупая имение у неродовитого человека, не мог перенести на него «настоящей» собственности только на том основании, что он сам принадлежит к старому дворянству. Существовала, таким образом, непреходящая взаимная связь между конкретным имением и конкретным собственником.

Фетишизация клада. Клад как скрытый потенциал личности

Спрятанный клад становится чем-то вроде яйца, хранящего жизнь Кощея. Его утрата равносильна утрате статуса личности.

Подробно эта идея разработана у А.Я.Гуревича. Он обратил внимание на то, что норманны (то же относится и к древним германцам), весьма дорожа драгоценными металлами и стремясь их приобретать любыми способами (прежде всего грабежом), тем не менее не пускали их в товарный оборот, не использовали для покупки жизненно важных вещей, а прятали монеты в землю, болото, топили в море. Выглядело так, будто они не понимали коммерческой роли денег.

Такое использование монет кажется загадочным, если не учитывать, что согласно представлениям, бытовавшим у этих народов, «в сокровищах, которыми обладал человек, воплощались его личные качества и сосредоточивались его счастье и успех». Лишиться их означало потерять надежду на счастье и успех, а может быть, и вообще погибнуть. Поэтому спрятать золото в землю не означало заложить клад в современном смысле слова, т.е. спрятать деньги с целью их сохранения и сбережения в превратностях быта и военной судьбы. Их прятали не для того, чтобы потом забрать. Клад, пока он лежал в земле или на дне болота, сохранял в себе удачу хозяина и был неотчуждаем.

Он был собственностью хозяина, но не только в силу факта владения, не в силу права на владение (даже если оно имелось), не в силу вовлеченности его в экономические взаимодействия, но прежде всего по причине отождествления его с личностью хозяина, или, если использовать терминологию Мангейма, по причине наличия глубоких интимных внутренних связей между собственником и собственностью.

Фетишизация земли

То же относилось и к земле. Право собственности на землю существовало, существовал и «коммерческий» земельный оборот. Но в особых случаях определенные участки земли также наделялись личностными характеристиками и изымались из коммерческого оборота.

Существовал, как известно, обычай «вергельда», т.е. уплаты за убийство или изувечение человека, или другие тяжкие преступления. Вергельд платили как деньгами, так и имуществом. Но не всякое имущество шло в уплату вергельда. Так, если вергельд платился землей, то принималась в уплату только наследственная земля, которая находилась во владении семьи в течение многих поколений и практически являлась неотчуждаемым имуществом. Просто приобретенную, «купленную» землю нельзя было отдавать в счет вергельда. Точно так же земля, полученная в счет вергельда, не могла быть продана родственниками убитого. Это не было просто юридической нормой. Некоторые земельные наделы имели символическую функцию. Определенная часть земли «субстанциализировалась», отождествлялась с семьей владельца или его собственной личностью.

Позже соответствующие символические опосредствования оказались перенесенными на отношения феодальной собственности. Это была далеко не частная собственность в современном буржуазном смысле. «Если римское право,— пишет А.Гуревич,— определяло частную собственность как право свободного владения и распоряжения имуществом, право неограниченного употребления его вплоть до злоупотребления то право феодальной собственности было в принципе иным».

Во-первых, земля не являлась объектом свободного отчуждения. Владение землей наряду с правами, например правом получения дохода с земли (впрочем, не полного), налагало множество обязанностей, в частности по ее хозяйственному использованию. Во-вторых, владелец земли вообще считался не собственником (posessor), а «держателем» (tenant), поскольку земля вручалась ему господином на определенных условиях, выполнение которых было обязательным. В-третьих, земельное владение всегда было непосредственно связано с личностью владельца. «Если буржуазная собственность противостоит непосредственному производителю — фабричному рабочему, земельному арендатору — как безличное богатство, то феодальная земельная собственность всегда персонифицирована: она противостоит крестьянину в облике сеньора и неотделима от его власти, судебных полномочий и традиционных связей. Буржуазная собственность может быть совершенно анонимна, между тем как феодальная собственность всегда имеет свое имя и дает его господину; земля для него не только объект обладания, но и родина со своей историей, местными обычаями, верованиями, предрассудками» [25, с. 233]. Так что не случайно дворянские фамилии в европейских странах имели то же самое имя, что и их земля (регион, деревня, местность, имение).

Имение — это своеобразное продолжение человеческого тела; феодализм — амальгама человека и вещи. Отсюда и на вещь переносились все достоинства и заслуги личности. Сама вещь, накапливая в себе заслуги рода ее обладателей, развивалась как личность. Поэтому соединение с нею делало владетельного человека неотчуждаемым средоточием всех заслуг своих предков. Весь дворянский род воплощается в носителе титула. Но только в носителе титула. Младшие братья, по закону майората, не получавшие права на имение, обладали только личными достоинствами.