Средневековый эпос («Песнь о нибелунгах»)

Я спрашивать не стану, согласны вы иль нет,

А с вами бой затею и, если верх возьму,

Все ваши земли с замками у вас поотниму.[121]

Конфликт удается уладить, и в дальнейшем Зигфрид становится другом четырех братьев-королей и женится на их сестре Кримхильде. Но все же «гангстерский» мотив продолжает звучать, и ключевая интрига разворачивается на фоне раздора женщин, Брунгильды, жены короля Гунтера, и Кримхильды, жены Зигфрида, которые никак не могут выяснить, кто из них главней.

И тут уж вовсе королев объяли злость и спесь.

<...>

Сегодня ж ты увидишь, что выше родом я

И что славней, чем Гунтер, тот, кто мне дан в мужья.

Отучишься ты думать, что я — твоя раба.

А коль воображаешь ты, что это похвальба,

Я повторяю снова, что первой в храм войду

У всех твоих вассалов и женщин на виду,

Чтоб моему величью дивился вормсский двор»,

Вот так меж королевами и начался раздор.[122]

Формирование этики и культуры рыцарства

Но именно вокруг этого разбойного честолюбивого племени создается целый пласт богатейшей средневековой культуры.

Чтобы понять ее происхождение, необходимо уяснить место этого сословия в социальной структуре того времени. Что же касается места, то его попросту нет, и поэтому его положение совершенно уникально.

В самом деле: он стоит вне знати, но не относится и к простонародью, не имеющему права носить оружие в повседневной жизни.

Право на ношение оружия отличает его как от людей, находящихся в личной зависимости, так и от многих свободных. Но этого мало, рыцарь стоит между «свободным» и «несвободным» еще и по другой, куда более веской, причине. Он подчиняется всем приказам своего господина, или назначенного им командира, и за неисполнение своего долга может лишиться жизни, а потому – несвободен. Но с другой стороны, он служит добровольно, и связан только собственной клятвой.

Кроме деления на свободных и несвободных, общество того времени различает мирян и духовных особ. Рыцарь не относится ни к тем, ни к другим. Он уже не мирянин, ибо принесенная им клятва вассальной верности выводит его из «мира», принадлежность же к военному сословию не позволяет отнести и к духовному.

Но ничего другого в социальной структуре того времени не существует, и потому складывается совершенно особая замкнутая в самой себе корпорация, и особый образ жизни, о которых говорят историки рыцарства.

Формируется и совершенно особая культура, в самом центре которой находится рыцарь. Здесь он прежде всего защитник слабых и угнетенных, борец за веру, и справедливость.

В средневековой книге, написанной Раймоном Льюлем в 1275 году, так говорится о происхождении рыцарства:

Книга о рыцарском ордене: [123]

В мире, в котором не оставалось места милосердию, попранной оказалась справедливость, и тогда она была вынуждена для восстановления своего достоинства прибегнуть к помощи страха; ради этого весь народ был поделен на тысячи, а из каждой тысячи был избран и выделен один, самый обходительный, самый мудрый, самый преданный, самый сильный и превосходивший всех благородством, просвещенностью и учтивостью.

Среди животных было выбрано животное самое красивое, самое быстрое и самое выносливое, наиболее приспособленное к тому, чтобы служить человеку; а коль скоро конь — самое благородное из всех животных, способное как нельзя лучше служить человеку, то его и решили предоставить человеку, выбранному среди других людей, и назвали этого человека рыцарем.[124]

Едва лишь наиблагороднейший человек был обеспечен наиблагороднейшим животным, возникла необходимость снабдить его достойными доспехами, пригодными для сражений и способными предохранить от ран и от смерти; и такие доспехи были найдены и вручены рыцарю.

Следовательно, кто вознамерился стать рыцарем, должен задуматься и поразмыслить над высоким предназначением рыцарства; желательно, чтобы душевное благородство и надлежащее воспитание были в согласии с предназначением рыцарства

Рыцарь в мифологизированных представлениях того времени — это живое воплощение воинствующей справедливости; именно ее утверждение, помощь слабым, наказание виновных составляют его назначение в этом мире. Он должен быть готов умереть за христианскую веру, покровительствовать вдовам и сиротам, не поддерживать несправедливого дела, защищать невинно угнетенных, во всех делах соблюдать смирение… и не следует думать, что эти требования не оставляли никакого следа в сердце посвящаемого.

В старофранцузском эпосе, возлагая корону на своего сына, Карл наставляет его:

Старофранцузский эпос («Коронование Людовика»)

Людовик, милый сын,— промолвил Карл,—

Прими над нашим королевством власть

И на таких условиях им правь:

Не отнимать у сирот их добра,

У вдов последний грош не вымогать…[125]

Специфический ореол, окруживший (по преимуществу литературную, если не сказать баснословную) фигуру героя, сильно способствовал тому, что идея сочувствия и слабым, и их благородным защитникам переставала быть чуждой и общественному сознанию. А потому трагический образ вооруженного защитника всех обездоленных и гонимых, не мог не рождать мысль о том, что первым, кто в действительности нуждался в помощи, был сам рыцарь, и чье сердце в те времена не было тронуто жалобой графа Гильома, героя старофранцузского эпоса?

Средневековый эпос («Нимская телега»)

Король Людовик,— молвил удалец,—

Я у тебя на службе поседел,

А у меня коню на сено нет.

Одет я всех беднее при дворе,

Не знаю я, куда податься мне.[126]

Но такое самоотвержение невозможно без награды, и фольклор облекает эти ожидания в гиперболизированные куртуазные формы:

Средневековый фольклор. Идеализация Рыцаря, награда за труды

«Рыцарь, отведенный в приготовленную для него комнату, находит розовую воду для омовенья, потом высокую соломенную и пуховую постель с надушенным фиалками изголовьем. Пажи подают ему вино на сон грядущий и разные лакомства. На другой день, в минуту отъезда, рыцарь удивлен: паж подносит ему шелковую ткань, драгоценности и золото и говорит: «Добрый рыцарь, вот дары моего господина, он просит тебя принять их из любви к нему; кроме этого, под аркой колокольни готовы два парадных коня и два мощных жеребца для тебя и твоих людей. Господин мой вручает их тебе за то, что ты посетил его в его замке».[127]

Ясно, что эти гиперболы не только скрывают под собой ожидания самого «защитника справедливости», но и готовят общественное мнение к необходимости их удовлетворения. (К слову, и сам Руа — это явственно проступает в его «Истории рыцарства» — находится под обаянием средневековой литературной традиции.)

Мифологизация происхождения героя-рыцаря

Фактически странствующий рыцарь — это человек, как правило, из захудалого рода, поскольку, даже младший, отпрыск владетельной семьи в конечном счете устраивается довольно удобно. Так, например, когда Фома, младший из рода Аквинских герцогов, связанных родственными узами и с самим Императором, и с Папским престолом, изъявил желание вступить в нищенствующий орден, братья силой заперли и целый год держали его в замке, ожидая, что он одумается и согласится принять приличествующее происхождению место.

Кстати, Д´Артаньян — пример именно такого странствующего рыцаря из никому не известной дворянской семьи. Он не наследует имение, у него нет титула. Поэтому, строго говоря, он появляется из социального «ниоткуда».

Но народная молва долгое время не может мириться с этим. Ее идеал мужества и чести может происходить только из самых высоких сфер. Скорее всего, в безвестности рыцаря кроется некая трагедия, пережитая героем [ Атос, граф де Ла Фер, — пример именно этого ряда].

Или драма, подобная тем, которые наложили свою тень на детские годы великих героев древности.

Мифы о детстве героя

— По приказанию отца, которому предсказывают гибель от руки своего сына, бросают в горах младенца Эдипа; его находит и принимает в свою семью простой пастух.

— В хижине рыбака воспитывается великий герой Греции Персей, который после своих подвигов становится родоначальником персов.

— Дед Кира, царь мидян Астиаг, получил во сне предсказание, что внук лишит его власти и станет основателем великой державы. Царь отдал приказание отнять у дочери родившегося младенца и убить его, но ребенок был спасен простым пастухом и принят в его семью.

Поэтому так же, как и у античного героя, тайна героя-рыцаря из средневековых сказаний простирается в область таинственного. Часто его отличает от прочих королевское происхождение, о котором он и сам не всегда знает,[128] но которое (в торжественном финале-апофеозе) раскрывается окружающим.

Словом, и здесь, несмотря на ощутимое снижение статуса, прослеживается прикосновенность к чему-то сакральному, и в этой прикосновенности звучит все та же тоска человека по своему же собственному — вот только отъятому от него — совершенству. Другими словами, в счастливо разрешающейся тайне рождения этого персонажа мы обнаруживаем подсознательное стремление сказителя воссоединить своего героя со всем лучшим, что должно было бы содержаться в нем. В стремлении же сказителя всегда лежал социальный заказ.

Напротив, низкое происхождение оскорбляет романтические ожидания социума. Поэтому не случайно Людовик VI, как уже было сказано, повелел отбить (да не где-нибудь, а на навозной куче!) золотые шпоры у тех, кто был посвящен в рыцари, не принадлежа рыцарскому роду. С этого времени в редких случаях в рыцари посвящали за исключительные военные подвиги.

Словом, настоящий рыцарь обязан происходить из хорошего рода. А посему он должен представить доказательства своего благородного происхождения: ветвистое генеалогическое древо, фамильный герб, родовой девиз. При этом мошенничество исключалось: быстро развивающаяся геральдическая служба тщательно отслеживала всё, что касалось законов рыцарства, и обмануть ее экспертов было практически невозможно.

Ну и, конечно, рыцарь должен был отличаться хорошими манерами, блестящим воспитанием. Для этого ему надлежало пройти особую школу: еще мальчиком он учился верховой езде, владению оружием – прежде всего мечом и копьем, борьбе и плаванию, игре в шахматы, изящной словесности, музыке, танцам, поведению в обществе. Существовала специальная литература, посвященная рыцарским «искусствам». И, разумеется, будущего рыцаря учили приемам охоты. Она считалась второй после войны занятием, достойным рыцаря. Собственно, она и была моделью боя, своеобразным «стендом», на котором формировалось и оттачивалось искусство вождения войск.

Свою принадлежность к особому сообществу рыцарь обязан был доказывать всем своим поведением. Даже на войне. История знает немало примеров таких доказательств. Во время войны между франками и сарацинами один из лучших рыцарей Карла Великого по имени Ожье вызвал на бой рыцаря сарацин. Когда же Ожье хитростью взяли в плен, его противник, не одобряя таких приемов, сам сдался франкам, чтобы те могли поменять его на Ожье. Во время одной из битв в ходе крестовых походов Ричард Львиное Сердце оказался без коня. Его соперник Сайф-ад-Дин послал ему двух боевых коней. В том же году Ричард посвятил своего соперника в рыцари.

Рыцарями становились не сразу: сначала юноша становился пажом, потом оруженосцем при рыцаре и лишь после этого удостаивался чести пройти через обряд посвящения.

Наконец, рыцарь должен отличаться внешним обликом, быть привлекательным и при этом отличаться крепким телосложением. Последнее обстоятельство обусловливалось еще и тем, что рыцарский доспех весил до 80 кг.

Отличаться должны и его одежды. Вспомним пушкинского Альбера

Пушкин А.С. Скупой рыцарь:

...И платье нужно мне. В последний раз

Все рыцари сидели тут в атласе

Да бархате; я в латах был один

За герцогским столом. Отговорился

Я тем, что на турнир попал случайно.

А нынче что скажу? О бедность, бедность!

Как унижает сердце нам она!

И, разумеется. вооружение. Доспехи рыцаря, конская сбруя, оружие, особенно парадные, были настоящими произведениями искусства.

В общем, происходящий из хорошего рода, идеальный рыцарь должен быть соткан из одних достоинств.

 

Кстати. Еще очень долгое время общественное сознание будет не в состоянии мириться с возможностью низкого происхождения яркой одаренной личности. Более того, тайну рождения многих талантов будет окружать непроницаемая завеса легенд. Так даже в XX столетии о происхождении И.В.Сталина будет ходить множество слухов, в которых одни будут возводить его к грузинскому князю, другие — к великому русскому путешественнику Пржевальскому. Вечно пьяный сапожник и его забитая жена – неподходящие родители для такого героя.