Столкновение социализма с будущим

Драматическая гибель государственного социализма в Восточ­ной Европе и его кровавые муки от Бухареста до Баку и Пекина не случайны.

Социализм столкнулся с будущим.

Социалистические режимы распались не из-за пилотов ЦРУ, капиталистического окружения или экономического удушения из­вне. Восточноевропейские коммунистические правительства оп­рокинулись по принципу домино, как только Москва сообщила, что больше не будет использовать войска для их защиты от соб­ственного народа. Но кризис социализма как системы в Совет­ском Союзе, Китае и других странах имеет гораздо более глубокие причины.

Как изобретение Гутенбергом печатного станка в середине XV в. привело к распространению знаний и ослабило контроль католи­ческой церкви за знаниями и общением в Западной Европе¹, в конце концов воспламенив протестантскую Реформацию, так и

появление компьютера и новых средств коммуникаций в середине XX в. подорвало контроль Москвы за умами в странах, где она правила или которые держала в плену.

ТОЧКА РАЗРЫВА

Еще в 1956 г. советский лидер Никита Хрущев мог мечтать о том, чтобы «похоронить Запад»². По иронии судьбы именно в тот год «синие воротнички» в Соединенных Штатах впервые уступили в численности работникам с высшим образованием, а также рабо­тающим в области сервиса — это был сигнал о наступающем кон­це экономики «фабричных труб» и возникновении сверхсимволи­ческой экономики.

Так же иронично выглядит тот факт, что работники умствен­ного труда обычно отвергались экономистами-марксистами (и многими классическими экономистами также) как «непроизводи­тельные». Тем не менее именно эти якобы непроизводительные работники, возможно, больше, чем другие, произвели с середины 50-х годов западной экономике впрыскивание огромной дозы ад­реналина.

В наше время, даже со всеми своими якобы имеющимися не­разрешенными «противоречиями», капиталистические страны с высокой технологией настолько вырвались вперед остального мира экономически, что слова Хрущева звучат сейчас смешно. Именно капитализм, основанный на компьютере, а не социализм, осно­ванный на «фабричной трубе», осуществил то, что марксисты на­зывают «качественным скачком» вперед. Реальная революция, рас­пространяющаяся по высокотехнологичным странам, сделала социалистические страны действительно глубоко реакционным блоком, возглавляемым престарелыми людьми, пропитанными идеологией XIX в. Михаил Горбачев был первым советским лиде­ром, признавшим этот исторический факт.

В речи 1989 г., когда прошло около 30 лет после появления в Соединенных Штатах новой системы создания благосостояния, Горбачев заявил: «Мы были почти последними, кто понял, что в

эпоху информационной науки наиболее ценным качеством явля­ются знания»³.

Он пришел к власти не просто как выдающаяся личность, а как представитель нового класса лучше образованных, преимуще­ственно беловоротничковых советских граждан, т. е. группы, пре­зираемой предыдущими лидерами. И группы, наиболее тесно свя­занной с символической обработкой и производством.

Сам Маркс дал классическое определение революционной си­туации. Она наступает, сказал он, когда «общественные отноше­ния производства» (т. е. характер владения и контроля) не позво­ляют дальше развиваться «средствам производства» (грубо говоря, технологии)⁴.

Эта формула прекрасно определяет кризис мирового социа­лизма. Так же как феодальные «общественные отношения» неког­да мешали развитию промышленности, теперь социалистические «общественные отношения» не позволяют социалистическим стра­нам воспользоваться преимуществом новой системы создания бла­госостояния, основанной на компьютерах, коммуникациях и прежде всего на открытой информации. Фактически главной причиной провала великого эксперимента государственного социализма XX в. были его устаревшие идеи относительно знаний.

ДОКИБЕРНЕТИЧЕСКАЯ МАШИНА

С небольшими исключениями государственный социализм привел не к изобилию, равенству и свободе, а к однопартийной политической системе... расцвету бюрократии... жестокой тайной полиции... государственному контролю за средствами информа­ции... секретности... и подавлению интеллектуальной и художе­ственной свободы.

Оставляя в стороне океаны пролитой крови, необходимые для поддержания этой системы, внимательный взгляд на нее показы­вает, что каждый из ее элементов — это не только способ органи­зации людей, но и — если брать глубже — конкретный способ организации, передачи и контроля знаний.

Однопартийная политическая система предназначена для того, чтобы контролировать политическое общение. Поскольку не существует других партий, она ограничивает разнообразие по­литической информации, протекающей через общество, блоки­рует обратную связь и тем самым не позволяет находящимся у власти увидеть всю сложность проблем. Имея очень узкий ка­нал, по которому информация поступает наверх, а команды — вниз, системе становится очень трудно распознавать ошибки и исправлять их.

Фактически контроль сверху донизу в социалистических стра­нах был во все большей степени основан на лжи и дезинформа­ции, поскольку сообщать о плохих новостях вверх по линии зача­стую было рискованно. Решение управлять однопартийной системой — это решение прежде всего относительно знаний.

Всевластная бюрократия, которую социализм создал во всех областях жизни, также была, как мы говорили в главе 15, сред­ством ограничения знаний, их определяли в какие-то отсеки или укромные местечки, общение могло идти только по «официаль­ным каналам», а любое неформальное общение или организации были вне закона.

Аппарат тайной полиции, государственный контроль за сред­ствами информации, запугивание интеллигенции и подавление художественной свободы — все это представляет собой дальней­шие попытки ограничить и контролировать потоки информации.

Фактически за каждым из этих элементов мы находим одно устаревшее понимание знания: наглое убеждение, что те, кто на­ходится во главе — партии или государства, — знают, что другим следует знать.

Эти черты всех стран с государственным социализмом приво­дили к экономическому невежеству и возникли из понятия доки­бернетической машины, примененного к обществу и самой жиз­ни. Машины Второй волны, которые окружали Маркса в XIX в., по большей части работали без обратной связи. Включи питание, заведи мотор — и она работает независимо от того, что происхо­дит вокруг.

Напротив, машины Третьей волны — это умные машины. Они имеют датчики, которые воспринимают информацию из окружа­ющей среды, обнаруживают изменения и соответственно адапти-

руют работу машины. Они способны к саморегуляции. Технологи­ческое отличие имеет революционный характер.

Хотя Маркс, Энгельс и Ленин резко критиковали философию «механического материализма», их собственное мышление, отра­жая их эпоху, оставалось пропитанным определенными аналогия­ми и убеждениями, основанными на допотопной технике.

Так, для марксистов-социалистов классовая борьба была «ло­комотивом истории». Основной задачей был захват «государствен­ной машины». И само общество, будучи чем-то вроде машины, могло быть настроено таким образом, чтобы давать изобилие и свободу. Ленин, захватив власть в России в 1917 г., стал главным механиком.

Будучи весьма умным человеком, Ленин понимал важность идей. Но для него и символическое производство — само сознание — мог­ло быть запрограммировано. Маркс писал о свободе, но Ленин, при­дя к власти, взял на себя работу инженера знаний. Так, он утверждал, что все — искусство, культуру, науку, журналистику и символичес­кую деятельность в целом — можно поставить на службу генерально­му плану общества⁵. Со временем разные области знания были четко организованы в «академии» с фиксированными бюрократическими отделениями и рангами, все под контролем партии и государства. «Работники культуры» служили в учреждениях, подконтрольных Министерству культуры. Издательское дело и радио- и телевещание стали монополией государства. Знание действительно стало частью государственной машины.

Этот блокирующий подход к знаниям затруднял экономичес­кое развитие даже на низшем уровне экономики «фабричных труб»; он диаметрально противоположен принципам, необходимым для экономического прогресса в эпоху компьютера.

ПАРАДОКС СОБСТВЕННОСТИ

Распространяющаяся сейчас система создания благосостояния Третьей волны также ставит под вопрос три основные социалис­тические идеи.

Возьмем вопрос о собственности.

С самого начала социалисты считали причиной бедности, деп­рессий, безработицы и других зол индустриализации частную соб­ственность на средства производства. Способом избавления от этих бед было владение рабочими фабриками — через государство или коллективы.

Как только это будет сделано, все будет по-другому. Больше не станет излишних трат на конкурентную борьбу. Полностью ра­циональное планирование. Производство для использования, а не для прибыли. Продуманные капиталовложения для продвижения экономики вперед. Мечта об изобилии для всех осуществится впер­вые в истории.

В XIX в., когда эти идеи были сформулированы, они, каза­лось, отражали наиболее передовые научные знания своего време­ни⁶. Фактически марксисты превзошли утопистов-идеалистов и пришли к подлинно «научному социализму». Утописты могли меч­тать о самоуправляющихся общинных поселениях. Научные соци­алисты знали, что в развивающемся обществе «фабричных труб» подобные понятия непрактичны. Утописты вроде Шарля Фурье смотрели в сторону аграрного прошлого. Научные социалисты смотрели в сторону того, что в то время представлялось индустри­альным будущим.

Таким образом, позднее, когда социалистические режимы экспериментировали с кооперативами, рабочим управлением, коммунами и другими схемами, государственный социализм — государственная собственность на все (от банков до пивоварен­ных заводов, от сталепрокатных заводов до ресторанов) стала доминирующей формой собственности во всем социалистичес­ком мире. (Эта навязчивая идея государственной собственности была настолько сильной, что в Никарагуа, позднем подражателе — пришельце в социалистический мир, даже была создана «Лобо Джек», дискотека, которая была собственностью государства.) Повсюду государство, а не рабочие, выиграло от социалисти­ческой революции.

Социализм не смог выполнить свое обещание коренным обра­зом улучшить материальные условия жизни. Когда стандарты жиз­ни упали в Советском Союзе после революции, вина за спад воз-

лагалась, с некоторой долей истины, на последствия Первой ми­ровой войны и контрреволюции. Позднее дефицит объяснялся ка­питалистическим окружением. Еще позднее — Второй мировой войной. Однако через 30 лет после войны такие товары, как кофе и апельсины, все еще нелегко было купить в Москве. В период, предшествующий горбачевской перестройке, основу рациона сред­него класса научного работника государственного института в Москве составляла капуста и картошка. В 1989 г., через четыре года после начала попытки Горбачева провести реформы, СССР вынужден был импортировать 600 млн. бритвенных лезвий⁷ и 40 млн. тюбиков крема для бритья.

Примечательно, что ортодоксальные социалисты по всему миру (хотя их становится меньше) призывают к национализации про­мышленности и финансов. От Бразилии и Перу до Южной Афри­ки и даже в индустриальных странах Запада остаются истинные их последователи, которые, несмотря на всю историческую очевид­ность обратного, все еще считают «общественную собственность» «прогрессивной» и сопротивляются всякой попытке денационали­зации или приватизации экономики.

Верно, что сегодняшняя все более либерализованная мировая экономика, которую некритически приветствуют крупные много­национальные корпорации, сама является нестабильной и может пострадать от обширного коронаротромбоза. Раздутый долговой шар, на котором она держится, можно проткнуть. Войны, внезап­ные прекращения поступления энергии или ресурсов и любые дру­гие бедствия могут вызвать ее обвал в грядущие десятилетия. В катастрофических условиях можно представить себе необходимость временной аварийной национализации.

Тем не менее неопровержимые доказательства свидетельству­ют, что предприятия, находящиеся в государственной собственно­сти, плохо относятся к своим работникам, загрязняют воздух и пренебрегают общественным мнением, по крайней мере не мень­ше, чем частные предприятия. Многие стали сточными колодцами неэффективности, коррупции и жадности. Их плохая работа часто способствует появлению обширного бурлящего черного рынка, подрывающего саму легитимность государства.

Но хуже и смешнее всего то, что вместо того чтобы стать во главе технического прогресса, как было обещано, национализи-

рованные предприятия, как правило, почти все до одного реакци­онны — самые бюрократичные, самые медленно реорганизующи­еся, меньше всего желающие приспосабливаться к изменяющимся потребностям потребителя, больше всех боящиеся предоставить гражданам информацию, последними приступающие к внедрению прогрессивной технологии.

В течение более века социалисты и защитники капитализма вели ожесточенную войну по поводу общественной в противо­вес частной собственности. Большое число мужчин и женщин буквально положили свою жизнь в этой борьбе. Но ни одна сто­рона не могла себе представить новую систему создания благо­состояния, которая сделает практически все их аргументы уста­ревшими.

Однако именно так и случилось. Ведь наиболее важная форма собственности сейчас неосязаема. Она сверхсимволична. Это — знание. Оно может быть использовано многими людьми одновре­менно для создания благосостояния и для производства нового знания. И в отличие от фабрик и полей знание, в сущности, неис­черпаемо. Ни социалистические режимы, ни социалисты вообще еще не осознали этот подлинно революционный факт.