Часть вторая: Жизнь в суперсимволической экономике

ЗА ФАСАДОМ ВЕКА ВНЕЗАПНОГО ИЗМЕНЕНИЯ

Бизнес может давать продукты и прибыли. Но трудно избавиться от подозрения, что он также становится популярной формой театра. Как и в театре, здесь есть свои герои, злодеи, драма и — все в боль­шей и большей степени — свои звезды.

Имена воротил бизнеса мелькают на страницах газет и журна­лов, как и имена голливудских знаменитостей. Окруженные рек­ламой, знающие все об искусстве самоподачи, персонажи типа Дональда Трампа и Ли Якокка стали живыми символами корпора­тивной власти. Их лица появляются в сатирических комиксах¹. Они (и их авторы) запускают в печать бестселлеры. Оба этих челове­ка упоминались или, вероятно, сами устроили так, чтобы быть упомянутыми как потенциальные кандидаты на президентское кресло Соединенных Штатов. Бизнес вошел в век Внезапного Изменения.

И в прошлом были свои звезды делового мира, но сам кон­текст положения звезды сегодня другой. Этот показной, очаровы­вающий блеск, приобретенный бизнесом, является внешним ас­пектом новой экономики, в котором информация (включая все — от научных исследований до рекламных трюков) играет растущую роль. То, что происходит сегодня, — это возвышение новой «сис­темы создания материальных ценностей», которое несет с собой драматические изменения в распределение власти.

Новая система создания материальных ценностей целиком и полностью зависит от мгновенной связи и распространения дан-

ных, идей, символов и символизма. Это, как мы поймем, эконо­мика суперсимволов в прямом смысле слова.

Ее приход является трансформирующим. Он (как некоторые с запозданием настаивают) не примета «де-индустриализации», «вы­далбливания» или распада экономики, а прыжок к революцион­ной системе производства. С этой новой системой мы делаем ги­гантский шаг от массового производства к росту производства по индивидуальным заказам, от массового рынка и распределения к рынку с нишами и микромаркетингу, от монополистической кор­порации к новым организационным формам, от масштабов госу­дарства к операциям, которые и локальны, и глобальны одновре­менно, и от пролетариата к «когнитариату»*.

Столкновение между силами, выступающими за эту новую систему создания материальных ценностей, и защитниками ста­рой индустриальной системы и есть доминирующий экономичес­кий конфликт нашего времени, несравнимый по исторической значимости с борьбой между капитализмом и коммунизмом или между Соединенными Штатами, Европой и Японией.

Переход от экономики «фабричных труб» к экономике, бази­рующейся на компьютерах, требует массового перемещения влас­ти. Волна финансового и промышленного реструктурирования, которая идет вперед через мир корпораций, вынося на поверх­ность новых лидеров, вполне объяснима: компании отчаянно пы­таются приспособиться к новым условиям.

Поглощения, рейды**, приобретения***, выкупы на основе левереджа****, обратные покупки корпораций заполнили в 80-х годах полосы финансовых газет, причем в заголовках назывались не только фирмы из Соединенных Штатов, но и многочисленные зарубежные компании, несмотря на легальные и другие запреты. которые ограничивали «недружественные» поглощения в таких странах, как Западная Германия, Италия и Голландия².

Было бы преувеличением сказать, что все эти дикие выходки на Уолл-стрит и метания из стороны в сторону разных компаний

* От cognition (англ.) — познавательная способность; знание; познание. ** Рейд («налет») — решительная попытка профессионалов понизить рыночную цену акций. — Примеч. пер.

*** Приобретение — общепринятый термин, означающий поглощение одной компании другой. — Примеч. пер.

**** Выкуп на основе левереджа — ситуация, когда большая часть цены покупки оплачивается за счет заемных средств. — Примеч. пер.

по всему миру — прямые проявления перехода к новому виду эко­номики. Обсуждение налогов, интеграция Европы, финансовая либерализация, старомодная жадность и другие факторы — все играет роль. В действительности люди, подобные Трампу и Якок­ка, если и представляют что-то, так это прошлое; они — не про­возвестники нового. Успешное лоббирование Вашингтона в целях спасения терпящего крах авторынка, претензия Якокка на славу, светящееся имя на сверкающих небоскребах и казино вряд ли де­лают кого-то революционером в бизнесе.

В революционный период выползают на свет различные, по­рой странные виды представителей флоры и фауны — архаисты, эксцентрики, сравнимые с гончими рекламные агенты, святые, об­манщики вместе с провидцами и подлинными революционера­ми.

За всей этой суматохой, рефинансированием и реорганизаци­ями возникает новая структура. Мы являемся свидетелями изме­нения в структуре бизнеса в начале перемещения власти от «денег "фабричных труб"» к тому, что может быть названо «суперсимво­лическими деньгами». Этот процесс мы исследуем позже.

Такое широкое реструктурирование необходимо, поскольку вся система создания материальных ценностей, направляемая давлением конкуренции, переходит на следующий уровень раз­вития. Следовательно, представить неистовый захват власти кон­ца 80-х годов просто как выражение чьей-то личной или перво­родной жадности значило бы упустить из виду более глобальное измерение.

Новая экономика щедро наградила тех, кто раньше других за­метил ее пришествие. В эру «фабричных труб» любой список со­стоятельнейших людей планеты возглавлялся автомобильными маг­натами, сталелитейными и железнодорожными баронами, нефтяными королями и финансистами, совокупное богатство ко­торых основывалось, в конечном счете, на организации дешевой рабочей силы, сырья и производства, другими словами, на аппа­ратном обеспечении и оснащении³.

Последний же перечень 10 богатейших американских милли­ардеров, опубликованный журналом «Forbes», насчитывает семь человек, успех которым создали средства массовой информации, коммуникации и компьютеры, т.е. программное обеспечение и

обслуживание, а не аппаратное обеспечение производства. Они представители того, что японцы называют новой «софтономикой». Приступы слияний, новые владельцы, лишения прав — это один аспект перехода к новой экономике. Сегодня компании пы­таются отразить эту атаку или сделать стоящие приобретения и прилагают отчаянные усилия, чтобы справиться с информацион­но-технологической революцией, реструктурированием рынков и прочими изменениями. Таких потрясений деловой мир не знал с времен индустриальной революции.

КОММАНДОС ДЕЛОВОГО МИРА

Столь глубокое реструктурирование не обходится без страда­ний и конфронтации. Как и в начале индустриальной революции, миллионы обнаруживают, что их доходы находятся под угрозой, методы их работы устарели, будущее — неопределенно, а их влия­ние снижается.

Инвесторы, менеджеры и рабочие ввергаются в беспорядоч­ные конфликты. Возникают странные альянсы. Изобретаются но­вые виды борьбы. В прошлом рабочие профсоюзы влияли на власть забастовками или угрозой их проведения. Сегодня (в дополнение к этому) они нанимают банкиров, занимающихся инвестициями, адвокатов и экспертов по налогам — поставщиков специализиро­ванных знаний, — надеясь стать частью реструктурированной сис­темы, а не ее жертвой⁴. Менеджеры, пытающиеся помешать вступ­лению во власть новых лиц или выкупить свои собственные фирмы, как и инвесторы, ищущие пути получения прибылей от такого рода сдвигов, все сильнее и сильнее зависят от своевременной инфор­мации. Знание служит оружием в этой битве за власть, которая идет рука об руку с появлением экономики суперсимволов.

Это же относится к возможности влиять на средства массовой информации — и таким образом формировать то, что знают дру­гие (или думают, что знают). В такой изменчивой обстановке яр­кие личности, искусно манипулирующие символами, имеют опре­деленное преимущество. Во Франции изображением антрепренера

в миниатюре является Бернар Тапи, который заявляет, что создал и лично управляет бизнесом с годовым доходом в 1 млрд. долл. У него есть собственное телешоу. В Англии Ричард Бренсон, основа­тель Группы «Вирджин», бьет рекорды скорости на быстроходных катерах и, по словам журнала «Fortyne», наслаждается «известнос­тью, какая некогда была доступна лишь рок-звездам и членам ко­ролевской семьи».

С разрушением старой системы безликие бюрократы, управ­лявшие ею, сметаются партизанской армией склонных к риску инвесторов, организаторов и менеджеров, многие из которых — индивидуалисты — антибюрократы, все они обладают навыками либо добывать знания (иногда нелегально), либо управлять их рас­пространением.

Приход новой системы создания материальных ценностей ме­няет и власть, и ее стиль. Необходимо просто сравнить темпера­менты, скажем, Джона де Бутса, медленного серьезного человека, управлявшего Американской телефонной и телеграфной компа­нией (AT&T) в 70-х, перед тем как она разорилась, и Уильяма Макгоуна, который разрушил монополию AT&T и создал для кон­куренции с ней MCI Communication Corporation. Нетерпеливый и не признающий авторитетов, сын члена железнодорожного проф­союза, Макгоун начинал с розничной торговли кошельками из кро­кодиловой кожи, создал «подъемные» фонды в помощь голливуд­ским продюсерам Майку Тодцу и Джорджу Скурасу, когда они задумали широкоэкранную версию фильма «Оклахома!», основал небольшую фирму, занимавшуюся государственными заказами в области обороны, а затем победил AT&T.

Или сравните осторожного и предусмотрительного «государ­ственного деятеля от бизнеса», который управлял Дженерал Элек­трик десятилетие или два, с Джеком Вэлчем, заслужившим про­звище Нейтронный Джек, поскольку он разорвал этого гиганта и придал ему новую форму.

Смена стиля отражает потребности изменения. Для выполне­ния задачи выжить в условиях экономики суперсимволов, стоящей перед реструктурированными компаниями и целыми отраслями промышленности, не подходят педантичные, мелочные бюрок­раты, стремящиеся «сохранить лицо». Это работа для индивиду­алистов, радикалов, людей, не знающих пощады, даже эксцент-

пиков — своего рода коммандос делового мира, мужчин, если про­должать параллель, готовых на штурм любых высот ради захвата власти.

Уже говорилось, что современные, склонные к риску антре­пренеры и дельцы имеют сходство с «разбойными баронами», ко­торые возводили фундамент экономики «фабричных труб». Совре­менный век Внезапного Изменения рождает ассоциации с Золотым веком, наступившим сразу по окончании американской граждан­ской войны⁵. Тогда тоже был период фундаментальной реоргани­зации, последовавшей за разгромом аграрного рабовладения на­бирающими обороты силами промышленного Севера. То была эпоха ненасытного потребления, политической коррупции, дикого рас­точительства, финансовых растрат и спекуляций, эпоха, олицетво­ренная в гигантах, подобных «Командору» Вандербильту, «Брил­лиантовому Джиму» Брэди, «Держу пари на миллион» Гейтсу. Из этой эры — эры гонений на профсоюзы и презрения к бедности — вырвался имевший решающее значение взрыв экономического развития, который толкнул Америку в настоящий индустриаль­ный век.

Но поскольку сегодняшнее новое племя скорее пираты, чем бюрократы, его представители могут быть названы «электронны­ми пиратами». Власть, которую они захватили, зависит от слож­ных данных, информации, ноу-хау, а не от мешков с деньгами.

Калифорнийский финансист Роберт Вейнгартен I, описывая процесс захвата корпораций, говорит: «Сначала вы должны выве­сти на экран компьютера список ваших критериев. Потом ищете цель — компанию, им отвечающую, ищете, пробиваясь вашим спис­ком сквозь различные базы данных, пока не идентифицируете цель. Что вы делаете в последнюю очередь? Созываете пресс-конферен­цию. Итак, вы начинаете с компьютера, а заканчиваете средства­ми массовой информации.

В промежутке между ними, — добавляет он, — вы приглашае­те толпу узких специалистов различных областей знаний — адво­катов по налогам, уполномоченных военных стратегов, моделиру­ющих математиков, советников по инвестициям и экспертов по связям с широкой общественностью, большинство из которых также сильно зависят от компьютеров, факсимильной техники, телеком­муникаций и средств массовой информации.

В наши дни очень часто возможность заключить сделку зави­сит от знаний больше, чем от выложенных на стол долларов. На определенном уровне проще добыть деньги, чем нужное ноу-хау. Знания — вот настоящий рычаг власти»⁶.

Реорганизации, приход новых хозяев, бросая вызов власти, порождают глубокую драму, а следовательно, героев и злодеев. Такие имена, как Карл Айкин и Т. Бун Пикенс, известны всему миру. Вспыхивают междоусобицы. Стив Джобе, сооснователь Apple Computer, когда-то мальчик, восхищавшийся американской про­мышленностью, сложил с себя полномочия после «государствен­ного переворота» в корпорации, осуществленного Джоном Скули, несмотря на то что Джобе владел огромным количеством акций компании. Якокка продолжает бесконечную борьбу против Генри Форда II⁷. Роджер Смит из General Motors стал персонажем сати­рического фильма «Роджер и Я» и был публично растоптан Россом Пьеро, компьютерным миллионером, компанией которого завла­дел Смит⁸. Этот перечень пополняется ежедневно.

Воображать, что переход корпораций из рук в руки — явление чисто американское, артефакт неадекватного регулирования на Уолл-стрит, значит упустить более глубокий смысл. В Британии Роберт «Малыш» Роуленд ожесточенно сражался за контроль над универсальным магазином Харродз, а сэр Джеймс Голдсмит, мо­гущественный, пресыщенный финансист, нанес удар весом в 21 млрд. долл. по ВАТ Industris PLC. Карло де Бенедетти, глава «Оли­ветти», борется с Джанни Агнелли, представителем империи «Фиат», и il salotto buono* — внутренней группой, за которой закрепилась промышленная власть в Италии — и шокирует всю Европу притя­занием на управление Брюссельским бельгийским генеральным обществом, группой, контролирующей треть национальной эко­номики⁹.

Французская компьютерная фирма Groupe Bull присматрива­ется к управлению компьютерным предприятием «Zenith» в Со­единенных Штатах. Группа «Виктория» вступила во владение Colonia Versicherung A.J., второй по величине страховой компанией в Герма­нии, а Дрезденский банк выкупил Французский международный инвестиционный банк¹⁰.

* Il salotto buono (итал.) — высшие слои, «цвет» итальянского дело­вого мира. — Примеч. пер.

В Испании, где драма частенько оборачивается мелодрамой, общественность была приглашена посмотреть на то, что «Financial Times» назвала «вероятно, самым приковывающим внимание... но, в конечном счете, безвкусным представлением за последние деся­тилетия», битву, подобную взрыву, между «прекрасными» и «удач­ными родственниками» — старыми и новыми деньгами¹¹.

В этой битве за контроль над тремя крупнейшими банками страны и относящимся к ним промышленным империям Альберто Кортина и его кузен Альберто Алькосер схлестнулись с Марио Конде, блестящим ловким адвокатом, который захватил контроль над Испанским кредитным банком и пытался слить его с Цент­ральным банком, также крупнейшим в стране. Сражение переко­чевало на страницы «желтой» прессы с порноуклоном, когда один из Альберто влюбился в 28-летнюю маркизу и была растиражи­рована ее фотография в ночном клубе в мини-юбке без нижнего белья.

В конце концов, великое слияние, разрекламированное испан­ским премьер-министром как, «вероятно, событие века в эконо­мике», разлетелось вдребезги, оставив Конде бороться за выжива­ние в своем собственном банке.

Все это — захватывающая пища для средств массовой инфор­мации, но международный характер явления говорит нам, что это ведет к чему-то большему, чем внезапное изменение, алчность и местные неудачи в регулировании. Как мы увидим, в данный мо­мент происходит нечто более серьезное. Власть смещается сразу на сотне фронтов. Сама природа власти — отношения силы, бо­гатства и знаний — изменяется, так как мы переходим к суперсим­волической экономике.

ДЕЙЛ КАРНЕГИ И ХАН АТТИЛА

Неудивительно, что даже находчивые руководители выглядят смущенными. Некоторые бросаются читать книги о том, как дей­ствовать, с глупыми названиями типа «Секреты господства хана Аттилы». Другие внимательно перелистывают мистические трак-

таты. Некоторые следуют указаниям Дейла Карнеги, как влиять на людей, кто-то посещает семинары по тактике ведения перегово­ров, будто власть зависит только от психологии и тактических ма­невров.

Другие еще оплакивают в душе присутствие власти в своих фирмах, сетуя, что игра во власть в корне плоха и является расто­чительным отклонением от движения к прибыли. Они говорят об энергии, растраченной в мелких стычках за личное господство, и ненужных людях, которым платили жаждущие власти строители империй. Смятение усиливается, когда многие из тех, кто облада­ет эффективной властью, мягко отрицают принадлежность к ней.

Это замешательство понятно. Экономисты свободного рынка, такие как М. Фридман, склонные изображать экономику как без­личную машину спроса и предложения, игнорируют роль власти в создании материальных ценностей и прибыли. Или они слепо по­лагают, что все сражения за власть не затрагивают экономику?

Эта тенденция — не учитывать важность власти в деле получе­ния прибылей — не ограничивается консервативными идеология­ми. Одной из самых почитаемых книг в университетах Соединен­ных Штатов является «Экономика» Поля Самуэльсона и Вильяма Нордхауса. Ее последнее издание содержит индекс, занимающий 28 страниц непростого для чтения печатного текста. В этом индек­се слово «власть» нигде не упоминается.

(Среди знаменитых, но недальновидных по отношению к вла­сти американских экономистов исключением был лишь Дж. Гелб­рейт, который, безотносительно, согласен кто-то с другими его взглядами или нет, последовательно пытался ввести фактор власти в уравнение экономики.)

Радикальные экономисты много говорят о таких вещах, как чрезмерная власть бизнеса в деле формирования потребительских желаний, о власти монополий и олигополии на фиксирование цен. Они атакуют корпоративное лоббирование, финансирование кор­порациями политических кампаний и сомнительные методы, ко­торые иногда используются в интересах корпораций и препятству­ют урегулированию вопросов, связанных со здоровьем и безопасностью рабочих, окружающей средой, прогрессивным на­логообложением и т.п.

Но на более глубоком уровне даже активисты, мучимые идеей ограничения власти бизнеса, ошибаются или недооценивают ее роль в экономике (как положительную, так и отрицательную), и созда­ется впечатление, что они сами не понимают, что власть проходит через потрясающую трансформацию.

За высокой стеной критики скрывается невысказанная мысль о том, что власть — все-таки посторонний фактор для производ­ства и прибыли, а злоупотребления властью предприятиями — ка­питалистический феномен. Более пристальный взгляд на совре­менные метаморфозы власти показывает нам, что фактор власти присущ всем экономикам.

Не только чрезмерные или нажитые нечестным путем деньги, но все прибыли частично (и иногда в значительной степени) опре­деляются скорее властью, чем эффективностью производства. (Даже самая нерентабельная и непроизводительная фирма может полу­чить доход, если она способна навязать свои условия рабочим, поставщикам, дистрибьюторам и потребителям.) Власть — неиз­бежная часть процесса производства, и это — истина для всех эко­номических систем, капиталистических, социалистических и во­обще каких бы то ни было.

Даже в обычные времена производство требует частого уста­новления новых и разрушения старых властных взаимоотношений или же их постоянного регулирования. Но современный период — особый. Усиливающаяся конкуренция и ускоряющиеся измене­ния требуют непрерывных инноваций. Каждая попытка нововве­дений разжигает сопротивление и новые конфликты в сфере влас­ти. Но в сегодняшней революционной обстановке, когда разные системы создания материальных ценностей вступают в противоре­чие, косметических исправлений уже недостаточно. Конфликты, связанные с властью, обретают новую интенсивность. Поскольку компании становятся все больше и больше взаимозависимы, сдвиг власти в одной фирме часто откликается изменениями где-то еще.

Усиление конкурентной глобальной экономики, базирующей­ся главным образом на знаниях, приводит к нагнетанию такого рода конфликтов и конфронтации. В результате фактор власти в бизнесе обретает все большее и большее значение не только для отдельных людей, но для каждой сферы предпринимательства, вызывая смещения во власти, которые часто сильнее влияют на

уровень дохода, чем дешевая рабочая сила, новые технологии, ра­зумные экономические расчеты.

Сегодня от власти зависит очень многое — от бюджетных ас­сигнований до бюрократической структуры империи. Быстро рас­тущее число конфликтов вокруг карьерных продвижений и вопро­сов найма, передислокации заводов, ввода новой техники и видов продукции, трансфертного ценообразования, требований к отчет­ности, учета издержек и стандартов финансовой отчетности — все это повлечет за собой новые сражения и перемещения во властных кругах.

ТАЙНАЯ МИССИЯ КОНСУЛЬТАНТА¹²

Итальянский психолог М. С. Палаззоли, группа которого изу­чала крупные организации, описывает следующий случай. Два человека совместно владели группой фабрик. Президент нанял психолога-консультанта под предлогом необходимости повыше­ния производительности. Сообщив ему, что моральный уровень занятых низок, он поощрял консультанта в проведении широ­кого интервьюирования. Его целью было выяснить, почему ра­ботники раздражены, испытывают злобу и зависть.

Вице-президент и совладелец (30% против 70% президента) выразил скептическое отношение к проекту. Президент ответил, что сейчас многие обращаются к помощи психолога-консультанта.

Анализ, проведенный группой Палаззоли, показал, что взаи­моотношения внутри власти напоминают змеиную яму или сумас­шедший дом. Официальным заданием консультанта было повы­сить производительность. Но его истинная задача была иной. В действительности президент и вице-президент были на ножах друг с другом и президент искал союзника.

Палаззоли пишет: «Тайной целью президента был контроль над всей компанией, включая производство и продажу [которые находились главным образом в ведении вице-президента и парт­нера], и он пытался получить его при помощи психолога... Тай­ным намерением вице-президента было доказать свое превосход-

ство и продемонстрировать, что он более компетентен в техничес­ких вопросах, а его личные качества больше соответствуют коман­дной роли».

Этот случай типичен. Фактически весь бизнес, крупный и малый, играет на «поле власти», где все три ее основных инст­румента — сила, богатство и знание — постоянно применяются в различных сочетаниях, чтобы регулировать или революциони­зировать взаимоотношения.

Это случай хронический, это почти «нормальный» властный конфликт. В грядущие десятилетия, когда яростно столкнутся две системы создания материальных ценностей, распространения гло­бализации и роста ставок, это нормальное соперничество займет место в ряду сражений за власть значительно более крупных, более дестабилизирующих, чем те, которые мы когда-либо видели.

Это не означает, что власть — единственная цель или что она — неизменный пирог, за раздел которого борются компании и от­дельные личности, что взаимно честные отношения невозможны, что не может быть и речи о так называемых «обоюдовыгодных» сделках, что вся человеческая жизнь сводится скорее к «властным отношениям», чем к «денежным отношениям» по Марксу.

На фоне грядущих кардинальных смещений во власти переме­ны в управлении, владении фирмами и предприятиями, происхо­дящие сегодня, покажутся незначительными. Грядущие измене­ния повлияют на все аспекты бизнеса, начиная со служебных отношений и влияния различных функциональных величин, та­ких как маркетинг, машиностроение, финансы, и заканчивая пау­тиной взаимоотношений между производителями и розничными торговцами, инвесторами и менеджерами.

Эти изменения будут сделаны людьми. Но инструментами вы­ступят сила, богатство, знание и то, во что они преобразуются. Так, внутри делового мира, как и во всем огромном мире за его пределами, сила, богатство и знание, подобно древним мечу, дра­гоценному камню и зеркалу богини солнца Аматэрасу-омиками, остаются первичными инструментами власти. Если мы не пой­мем, как они меняются, то отправимся в экономическое забвение.

Но если бы дело было лишь в этом, бизнесмены — и мужчи­ны, и женщины — испытали бы лишь период мучительных затруд­нений в личном и организационном плане. Но дело-то не только в

этом. Метаморфозы власти — это не просто передача власти. Это внезапное, резкое изменение в природе власти и ее составляющих — знаний, богатстве и силе.

Следовательно, дабы предвосхитить удар глубинных измене­ний, мы должны рассмотреть роль всех этих трех факторов. Преж­де всего нам необходимо непредвзято взглянуть на роль насилия в мире коммерции, а затем мы рассмотрим, что же происходит с властью, которая зиждется на богатстве и знании.

СИЛА: КОМПОНЕНТ ЯКУДЗЫ

Он — знаменитость. Звезда в мировом бизнесе. Его свадьбы вызывают волны слухов. Его имя и пугает, и привлекает финансо­вое сообщество. Ему еще нет пятидесяти, он самоуверен и дерзок, очарователен и энергичен. Он — заядлый книгочей, который лю­бит инкогнито в простом свитере бродить воскресенья напролет по Верхнему Истсайду в Манхэттене в поисках книжного магази­на, в который можно было бы заглянуть. Он сталкивался лбами с некоторыми самыми могущественными вождями корпораций, по­падал в передовицы деловых новостей и сам добился успеха, оце­ниваемого в 500 млн. долл.

Он также — нарушитель закона.

Более того, нарушенный им закон — не незначительное нару­шение на фондовом рынке или конторское преступление. Это са­мый суровый из законов — запрещающий насилие.

Вот коротко его история.

После пожара в одном из компьютерных центров моей компа­нии в близлежащем городе наши следователи пришли к заключе­нию, что огонь возник по вине пьяного служащего. Беда заключа­лась в том, что у нас не было доказательств, которые удовлетворили бы суд, а местную полицию мы заинтересовать не могли. И даже если бы и могли, то для того чтобы дело сдвинулось с мертвой точки, потребовалась бы вечность.

Поэтому мы снабдили другого служащего скрытым магнито­фоном и послали его в бар к подозреваемому. Тот не скрывался. Даже хвастал. Я не собирался рисковать. Сотрудник нашей служ­бы безопасности провел с ним короткую беседу и пригрозил пере­ломать ему ноги (и не только), если он не оставит работу в моей компании и немедленно не уберется из города.

Было ли это противозаконно? Конечно. Сделал бы я так сно­ва? Несомненно! Следующий пожар по его вине мог унести жизни моих служащих. Мне что, ждать полицию и суд, чтобы посмот­реть, что получится?

Эта история напоминает нам, что в каждом обществе суще­ствует то, что может быть названо «вторичной системой принуж­дения», которая действует на границах формальной, официальной системы законного принуждения. Но она также говорит нам, что под спокойной поверхностью бизнеса случаются вещи, о которых немногие хотят говорить.

Мы редко размышляем о власти как факторе, влияющем на коммерцию. Большинство из триллионов ежедневно совершаемых коммерческих сделок настолько свободны от всего, предполагаю­щего насилие, настолько миролюбивы на поверхности, что мы нечасто удосуживаемся открыть глаза, чтобы увидеть, что может быть скрыто в глубине.

И все-таки те же три источника власти, которые обнаружива­ются в семейной жизни, государстве и любом другом социальном институте, действуют и в бизнесе; и насилие, хотя мы и предпочи­таем думать обратное, всегда присутствовало в экономике.

КРОВЬ И ЧИСТЫЕ ДЕНЬГИ

Использовать насилие для обогащения начали в тот самый день, когда первый воитель палеолита обрушил камень на маленькое животное.

Захват предшествовал созиданию.

Возможно, это просто случайность, но в «Тезаурусе Родже­та», посвящающем 26 строк синонимам слова «заимствование»

и 29 строк слову «одалживание», синонимический ряд слова «зах­ват» занимает 157 строк и включает не только такие понятия, как «похищать», «добиваться принуждением», «насильно уво­зить», но и «поимка», «колонизировать», «завоевывать», «кид­непинг».

Сельскохозяйственная революция, начавшаяся около 10 тыс. лет назад, представляла собой драматический переход от захва­та — посредством рыбной ловли, собирательства или охоты — к созданию материальных ценностей. Но даже сельское хозяйство погрязло в насилии.

Кнут и нож, дубинка и арапник были такими же важными частями аграрной экономики, как серп, коса и лопата.

До индустриальной революции, когда наши предки вырвались из рабской зависимости от почвы, весь мир был так же экономи­чески неразвит, как беднейшие, наиболее страдающие от нехватки капитала страны сегодня. Не существовало «развитых» экономи­ческих систем, к которым можно было бы обратиться за миллиард­ными ссудами или помощью. Откуда же тогда пришли удачи, став­шие финансовой основой самых первых отраслей промышленности «фабричных труб»?

Многие из них возникли, прямо или косвенно, из мародер­ства, грабежа или пиратства... из хлыста рабовладельца... из поко­рения земель... разбоя... вымогательства... притеснения крестья­нина лордом... принудительного труда индейцев на золотых и серебряных рудниках... огромных земельных наделов, розданных благодарными монархами своим воинам и генералам.

Эти кроваво-красные состояния стали розовыми, а позже — белоснежными, по мере перехода от отца к сыну и далее к внуку, через поколения. В конечном счете, на их базе возникли те первые литейные цеха, текстильные мануфактуры, корабельные верфи и часовые заводы, которые начали свой жизненный путь в конце XVI - начале XVII в.

Насилие продолжало иметь значение в производстве матери­альных ценностей на первых заводах и фабриках, где детей прико­вывали к станкам и избивали, женщин-рудокопов доводили до животного состояния и насиловали, а мужчинам покорность вби­валась палками.

НА ЗЕКАХ И ГОЛОВОРЕЗАХ

Применение силы для обогащения не закончилось с эрой па­рового двигателя. В XX в. насилие использовалось в поистине гран­диозных масштабах.

В неизвестных лагерях в Советском Союзе, например в Ворку­те, миллионы заключенных использовались как дешевая рабочая сила для заготовок и транспортировки леса, добычи руды. Снача­ла, пишет советский экономист В. Селюнин, лагеря были сред­ствами подавления политической оппозиции революции 1917 г.; позже они стали «средствами решения чисто экономических за­дач»¹. Гитлеровские заводы времен Второй мировой войны обслу­живались рабской трудовой силой со всей Европы, производя во­енное снаряжение, химические вещества — и трупы. Зверское обращение с черным большинством в Южной Африке, против которого применялись полицейские собаки, дубинки и слезоточи­вый газ, было формой контроля над рабочей силой.

Каким только репрессиям ни подвергалось рабочее движение в Соединенных Штатах и других странах: от М. Макгвайра, пытав­шегося организовать угольные битвы в Пенсильвании в 1870 г., до Рыцарей Труда; от бойни в Хеймаркете в 1886 г., ознаменовавшей начало кампании за 8-часовой рабочий день, до великой забастов­ки текстильщиков в Гастонии, Северная Каролина, в 1929 г. и побоища, состоявшегося в день памяти павших в гражданской войне (30 мая) на «Репаблик Стил» в Чикаго в 1937 г. Работодатели и полиция всегда пытались помешать организации профсоюзов.

Не так давно, в 30-годах, в Соединенных Штатах компании нанимали здоровенных парней для подавления забастовок или за­пугивания организаторов профсоюзов и их последователей. Гарри Беннет и его безымянные «бригады головорезов» обычно призы­вались, чтобы остудить головы, когда служащие компании «Форд» просили повышения зарплаты или угрожали организацией забас­товки. Частенько мафия помогала работодателям «договориться» с по-боевому настроенными рабочими. Сегодня в Южной Корее многие компании учредили отряды под названием «Спаси компа­нию» для подавления забастовок и профсоюзного движения. На заводе фирмы «Моторола» в Сеуле насилие достигло такого уров-

ня, что двое рабочих облились бензином и подожгли себя в знак протеста против отказа фирмы признать профсоюз³.

Японские работодатели сразу после войны обращались к якуд­зе (аналог мафии), когда им надо было запугать профсоюзных ак­тивистов. И даже в современной Японии, несмотря на высочай­шую стадию экономического развития, фактор якудзы не исчез окончательно.

Связанные с якудзой сокайа — хулиганы и головорезы в тяже­лых ботинках — часто внезапно заявлялись на собрания акционе­ров японских корпораций, чтобы оказать давление или защитить администрацию⁴. В 1987 г. первое собрание держателей акций, последовавшее за приватизацией компании Nippon Telegraf and Telephon Company (NTT), было сорвано, когда вульгарно одетые сокайа обвинили директора в вымогательстве денег у его секрета­ря. Дюжина других вскочила на ноги, чтобы затянуть дискуссию. Один потребовал объяснения, почему он должен стоять в очереди в туалет. После того как представитель администрации принес ему извинения, он спросил, почему служащий NTT совершил неприс­тойный акт. Под стоны аудитории он продолжал сыпать вопроса­ми об утерянных долговых обязательствах стоимостью в несколько тысяч долларов и о прослушивании телефонных разговоров.

Сокайа продолжали бесчинствовать, намереваясь скорее сорвать работу, чем реформировать компанию, пока неожиданно в зале не появилась группа рослых крепких молодых людей. Сокайа тихо ретировались.

Не все преступления в мире бизнеса заканчиваются столь мир­но. В Японии, например, Кацуо Кенджаку, хорошо известный менеджер инвестиционного фонда, связанного с якудзой, был най­ден в Осаке закатанным в бетон⁵. Якудза также глубоко замешана в спекуляциях с недвижимостью и поставке боевиков для запуги­вания постоянных жителей и владельцев маленьких магазинчиков, не желающих уступать место многоэтажным предприятиям. Эта тактика настолько известна, что послужила основанием для филь­ма «Возвращение женщины, определяющей размер судебных из­держек», снятого в 1989 г. Джутсо Итами⁶.

Борьба за дорогостоящую недвижимость — причина и тако­го недавнего случая. Провал финансовой сделки привел к су­дебному процессу о мошенничестве. Американский юрист в То-

кио Чарльз Стивене из «Cordert Brothers», представлявший фир­му из Соединенных Штатов, стал получать звонки с угрозами и был вынужден держать бейсбольную биту в своем рабочем столе в целях самообороны⁷.

Насилие в коммерческом полусвете порой принимает причуд­ливые формы, особенно на рубежах индустрии развлечений. В Южной Корее местные кинодистрибьютеры пытались отпугнуть зрителей от кинотеатров, демонстрировавших американские филь­мы, запуская туда змей⁸. Во Франции, когда инвесторы из Саудов­ской Аравии совместно с французским правительством строили Мираполис, парк развлечений стоимостью 100 млн. долл., их фран­цузские конкуренты насыпали песок в механизмы аттракционов (парк постигла неудача по другим причинам).

Японский саракин, как и официальные заимодавцы, опутав­шие мир, иногда полагался на физическое «убеждение», чтобы принудить заемщиков выплачивать деньги по ростовщическим долговым обязательствам. И деньги тихо текут в крупные банки и финансовые институты⁹.

В Соединенных Штатах, как и во многих других странах, сила порой применяется, чтобы заткнуть рот «разоблачителям» корпо­раций — служащим, привлекающим внимание к спорн