Сколько винтов «с левой резьбой».

Второй опорой здания социалистической теории было цент­ральное планирование. Вместо того чтобы позволить «хаосу» рын­ка определять экономику, продуманное планирование сверху до­низу должно было способствовать сосредоточению ресурсов в ключевых секторах и ускорить техническое развитие.

Но центральное планирование зависело от знаний, и еще в 20-х годах австрийский экономист Людвиг фон Мизес указывал, что от­сутствие знаний или, его словами, «проблемы с вычислениями» — ахиллесова пята социализма⁸.

Сколько ботинок и какого размера должна выпускать фабрика в Иркутске? Сколько винтов с левой резьбой или сортов бумаги? Какие ценовые отношения установить между карбюраторами и

огурцами? Сколько рублей, злотых или юаней вложить в каждую из 10 000 разных линий и уровней производства?

Для ответа на эти вопросы даже в простейшей экономике «фаб­ричных труб» нужно больше знаний, чем специалисты по цент­ральному планированию могут собрать или проанализировать, осо­бенно когда руководители, боящиеся проблем, обычно неверно их информируют о реальном производстве. Таким образом, склады заполнялись невостребованными ботинками. Дефицит и обшир­ный теневой черный рынок стали постоянными чертами большин­ства стран с социалистической экономикой.

Поколения честных специалистов по социалистическому пла­нированию отчаянно сражались с этой проблемой знаний. Они требовали все больше данных и получали все больше искаженной информации. Они жаловались на бюрократию. В отсутствие сиг­налов о предложении и спросе, которые поставляет конкуренто­способный рынок, они пытались измерить экономику в терминах рабочих часов или подсчитывали изделия в терминах сорта, а не денег. Позднее они применяли эконометрическое моделирование и анализ ввода-вывода.

Все было бесполезно. Чем большей информацией они распо­лагали, тем более сложной и дезорганизованной становилась эко­номика. Через три четверти века после Октябрьской революции реальным символом СССР стали не серп и молот, а очередь за товарами.

Сегодня во всех социалистических и бывших социалисти­ческих странах наблюдается соревнование за введение рыноч­ной экономики или полностью, как в Польше⁹, или робко, в управляемых рамках, как в Советском Союзе. Сейчас социалис­тические реформаторы почти все признали, что если позволить спросу и предложению определять цены (по крайней мере в оп­ределенном диапазоне), это даст то, чего не могло дать цент­ральное планирование — цены сигналят о том, что нужно, а что не нужно экономике.

Однако дискуссии среди экономистов о необходимости таких сигналов не учитывают фундаментальное изменение в коммуни­кационных путях, которые они подразумевают, и огромные мета­морфозы власти, которые приносят изменения в системах ком-

муникаций. Наиболее важное отличие между экономикой с цент­ральным планированием и рыночной экономикой — это то, что в первой потоки информации идут вертикально, а в условиях рынка гораздо больше потоков информации идет горизонтально и диаго­нально в системе, при этом покупатели и продавцы обмениваются информацией на каждом уровне.

Это изменение не только угрожает верхушке бюрократии в планирующих министерствах и в руководстве, но миллионам и миллионам мелких бюрократов, единственный источник власти которых зависит от их контроля за информацией, поставляемой по каналам вверх.

Неспособность системы центрального планирования справиться с высокими уровнями информации, таким образом, устанавливает пределы экономической сложности, необходимой для роста.

Новые методы создания благосостояния требуют так много знаний, так много информации и коммуникации, что они полно­стью вне досягаемости экономик с центральным планированием. Возникновение сверхсимволической экономики, таким образом, вступает в противоречие со вторым фундаментальным положени­ем социалистической веры.

СВАЛКА ИСТОРИИ

Третий разваливающийся столп социализма — его высокомер­ное подчеркивание орудий производства — полное сосредоточе­ние на индустрии «фабричных труб» и пренебрежение сельским хозяйством и умственным трудом.

В период после революции 1917 г. Советам недоставало капи­тала для построения сталеплавильных заводов, дамб и автозаво­дов, которые были им нужны. Советские лидеры ухватились за теорию «социалистического первоначального накопления», сфор­мулированную экономистом Е. А. Преображенским. Согласно этой теории, необходимый капитал можно получить силой от крестьян, заставив их снизить свои стандарты жизни до скудного минимума

и отобрав излишки, которые затем будут использованы для вложе­ния в тяжелую промышленность и выдачи субсидий рабочим¹⁰.

Николай Бухарин, большевистский лидер, который запла­тил за свое предвидение жизнью, верно предсказал, что эта стра­тегия просто гарантирует развал сельского хозяйства. Что еще хуже, эта политика привела к массовым репрессиям крестьян­ства Сталиным, поскольку такая программа могла осуществляться только с помощью крайних мер. Миллионы умерли от голода или преследований.

В результате «индустриального уклона», как китайцы называ­ют это сегодня, сельское хозяйство стало областью бедствия прак­тически для всех социалистических стран и продолжает ею оста­ваться. Иными словами, социалистические страны следовали стратегии Второй волны за счет своего народа, принадлежащего к Первой волне.

Но социалисты также часто очерняли сферу обслуживания и умственный труд. Нельзя считать простым совпадением, что когда Советы установили в искусстве «социалистический реализм», вскоре на стенах появились росписи с изображением здоровен­ных рабочих, напрягающих мышцы на сталеплавильных заводах и фабриках. Поскольку целью социализма везде было как мож­но быстрее провести индустриализацию, прославлялся физичес­кий труд. Умственный труд — это занятие только для непроиз­водительных зануд.

Это широкораспространенное отношение шло рука об руку с огромным сосредоточением на производстве, а не на потребле­нии, на средствах производства, а не товарах потребления.

Хотя некоторые марксисты, например Антонио Грамши, усом­нились в этой точке зрения, а Мао Цзэдун порой утверждал, что идеологическая чистота может преодолеть материальные трудно­сти, основной упор марксистские режимы делали на переоценке материального производства и недооценке продуктов ума.

Традиционно марксисты придерживались материалистической точки зрения, что идеи, информация, искусства, культура, право, теории и другие неосязаемые продукты сознания — это лишь часть «надстройки», которая возвышается над экономическим «базисом» общества. Хотя, конечно, между ними была определенная обрат-

ная связь, именно базис определял надстройку, а не наоборот. Те, кто думал иначе, подвергались критике как «идеалисты». Бывали времена, когда считаться идеалистом было просто опасно.

Маркс, доказывая первичность материального базиса, поста­вил Гегеля с ног на голову. Великая ирония истории сегодня за­ключается в том, что новая система создания благосостояния, в свою очередь, ставит на голову Маркса. Или, точнее, — кладет и Маркса, и Гегеля на бок.

Для марксистов средства производства всегда были более важ­ны, чем программный продукт; компьютерная революция сейчас учит нас, что верно обратное. Именно знание двигает экономику, а не экономика — знание.

Однако общества — это не машины и не компьютеры. Их нельзя так просто свести к железу и программному обеспече­нию, базису и надстройке. Более подходящая модель обрисова­ла бы их как структуры, состоящие из намного большего числа элементов, связанных в чрезвычайно сложные и постоянно ме­няющиеся контуры обратной связи. С увеличением сложности знание занимает центральное место для их экономического и экологического выживания.

Короче говоря, возникновение новой экономики, основным сырьем для которой является неосязаемое программное обеспече­ние, застало социализм абсолютно врасплох. Конфликт социализ­ма и будущего был неизбежен.

Хотя ортодоксальный социализм готов к тому, что Ленин на­зывал «свалкой» истории, однако это не значит, что величествен­ные мечты, на которых он воспитывался, также мертвы. Желание создать мир, в котором изобилие, мир и социальная справедли­вость преобладают, по крайней мере так же благородно и широко распространено, как всегда". Однако такой мир не может возник­нуть на старом фундаменте.

Сегодня наиболее важной революцией на планете является возникновение новой цивилизации Третьей волны с ее радикаль­но новой системой создания благосостояния. Любое движение, которое еще не осознало этот факт, обречено на новые провалы. Любое государство, которое держит знание в заточении, оставляет своих граждан в кошмарном прошлом.

ВЛАСТЬ РАВНОВЕСИЯ

Эпоха метаморфоз власти только началась и уже, как может пока­заться, будущее доступно каждому. С происходящими на Востоке пере­воротами, все большим разделением Юга и курсом на конфронтацию между ведущими странами Запада, Японией и Америкой мы находимся перед лицом лихорадочных, бесконечных раундов встреч на высшем уровне, конференций, договоров и миссий, на которых дипломаты встре­чаются, чтобы построить новый мировой порядок.

Не важно, однако, насколько они упорны, настойчивы и крас­норечивы, новая структура мировой власти будет зависеть от их слов меньше, чем от количества и качества власти, которую каж­дый приносит на стол переговоров.

Являются ли сейчас Соединенные Штаты и Советский Союз по-прежнему мировыми сверхдержавами? Если да, то сколько но­вых «сверхдержав» появится на их месте?

Некоторые говорят о мире, организованном вокруг Европы, Япо­нии и Соединенных Штатов. Другие видят мир разбитым на шесть или восемь региональных блоков. Третьи полагают, что биполярный мир превращается в пятиконечную звезду с Китаем на одном луче и Индией — на другом. Протянется ли новая Европа от Атлантики до советской границы — или дальше? Никто не может решить эти загад­ки с уверенностью. Но принцип метаморфозы власти может помочь.

Он напоминает нам, что многие другие факторы — от полити­ческой стабильности до роста населения — имеют значение, но насилие, благосостояние и знание — вот три главных русла, по которым текут большинство других ресурсов власти, и каждое сей­час в процессе революционного изменения.

Например, насилие.

ДЕМОКРАТИЗАЦИЯ СМЕРТИ

Так много написано о «распадающемся мире», что внимание мирового сообщества было отвлечено от того угрожающего факта, что по мере того как две бывшие сверхдержавы уменьшают про-

изводство вооружений, другие страны пытаются занять образовав­шуюся нишу.

Например, Индия вопреки своему образу отсталой, миролю­бивой страны с 1986 г. является крупнейшим покупателем оружия. Она купила в 1987 г. больше оружия, чем воюющие Иран и Ирак вместе взятые. Эта политика вызвала негодование у Японии и от­ветные резкие шаги Нью-Дели. Индия уже имеет ядерное оружие и надеется построить ракеты, способные доставлять его на расстоя­ние 1500 миль¹. У Пакистана, который также скоро станет ядерной державой, есть ракеты ближнего радиуса действия, построенные с помощью Китая.

Согласно директору ЦРУ Уильяму Вебстеру, 15 стран будут производить баллистические ракеты в ближайшие 10 лет. Многие находятся на напряженном Ближнем Востоке. Египет, Ирак и Ар­гентина участвуют в совместном проекте по созданию ракет².

За этим лежит ряд пугающих сценариев. Советские ядерные боеголовки размещены в Азербайджане и в других мусульманских республиках, где вспыхнули этнические конфликты, в результате чего некоторые эксперты подсчитывают кошмарную вероятность того, что отколовшаяся республика может захватить часть этого оружия. Один встревоженный американский чиновник спрашива­ет: «Четвертой крупнейшей ядерной державой будет Казахстан?»

Настолько серьезна опасность, что Москва, по сведениям, на­чала выводить ядерное оружие из напряженного Балтийского ре­гиона, и высокопоставленный советский чиновник в частной бе­седе с автором сказал: «Раньше я был против СОИ. Но сейчас я за СОИ. Если СССР распадется, мир внезапно окажется перед ли­цом 10 новых стран, имеющих ядерное оружие».

Действительно, гражданская война в Советском Союзе — или в любой другой ядерной державе — увеличивает возможность того, что восставшие силы могут захватить оружие или что и восстав­шие, и остающиеся лояльными силы могут захватить часть ядер­ного арсенала³.

Что еще опаснее — некоторые «развивающиеся страны», и не только Ирак и Ливия, планируют также производство хими­ческого и бактериологического оружия. Короче говоря, имею-

щееся в настоящее время распределение оружия в мире, и осо­бенно ядерного оружия, не является ни фиксированным, ни ста­бильным.

Таким образом, основной источник государственной власти — способность к сверхнасилию, которая раньше была сосредоточена в нескольких странах, сейчас рассеивается, что демократично, но опасно.

В то же время сам характер насилия глубоко меняется, ста­новясь все более зависимым от таких наукоемких технологий, как микроэлектроника, новейшие материалы, оптика, искусст­венный интеллект, спутники, телекоммуникации и новейшее мо­делирование и программное обеспечение. Так, если для первого истребителя F-16 нужно было 135 000 линий компьютерного про­граммирования, то для новейшего тактического истребителя, который сейчас разрабатывается, потребуется 1 000 000 линий. Эти изменения в мировых военных системах не просто смеща­ют власть с одного места на другое; они революционизируют характер глобальной игры.

Синтаро Исихара, бывший член японского кабинета министров, недавно вызвал бурю в Вашингтоне своей небольшой книгой, озаг­лавленной «Япония, которая может сказать «нет»», составленной из речей, которые он и один из основателей «Сони» Акио Морита произнесли по разным случаям. В книге Исихара указывал, что для радикального улучшения точности своего ядерного оружия Соединенным Штатам и СССР будет нужна чрезвычайно передо­вая полупроводниковая техника, произведенная в Японии.

Относительно Соединенных Штатов он сказал: «Они подошли к точке, когда как бы они ни продолжали военную экспансию, если Япония перестанет продавать им чипы, они больше ничего не смогут сделать. Если бы, например, Япония продавала чипы Советскому Союзу и перестала продавать их Соединенным Шта­там, это расстроило бы все военное равновесие. Некоторые амери­канцы говорят, что если бы Япония стала думать об этом, она была бы оккупирована. Несомненно, в наше время это может про­изойти»⁴.

Замечания Исихары подчеркнули растущую зависимость на­силия от знаний, что является отражением сегодняшнего истори­ческого изменения власти.

ОКЕАН КАПИТАЛА

Вторая сторона триады власти — благосостояние, — как доку­ментально подтвердили предыдущие главы, также испытывает глу­бокие изменения, связанные с распространением на планете но­вой системы создания благосостояния.

По мере того как корпорации интегрируют свое производство и распределение через национальные границы, приобретают ино­странные фирмы и способствуют «утечке мозгов» по всему миру, они неизбежно испытывают потребность в свежих источниках ка­питала во многих странах — и быстро. Таким образом, мы видим соревнование за «либерализацию» рынков капитала с тем, чтобы вложения могли более или менее свободно перетекать через наци­ональные границы.

Как отмечалось ранее, результатом является пульсирующий океан капитала, свободного от заградительных стен. Это, однако, смещает власть от центральных банков и отдельных стран, подры­вая суверенитет и привнося новые опасности финансовой фиб­рилляции в мировом масштабе.

Как мы писали в «Нью-Йорк тайме» вскоре после кризиса на Уолл-стрит в октябре 1987 г.: «Построение единой, полнос­тью открытой финансовой системы, подверженной минималь­ному регулированию, — все равно что построение супертанкера без герметичных отсеков. С адекватными перегородками или отсеками безопасности громадная система может пережить от­каз некоторых частей. Без них одна дырка в корпусе может по­топить танкер»⁵.

С тех пор Алан Гринспен, председатель американского Феде­рального резервного бюро, также предупреждал, что создание

многонациональных фирм, которые покупают и продают ценные бумаги, делают вложения во многие страны, увеличивает риск ши­рокомасштабного развала. «Потеря одной или нескольких таких фирм», заявил Гринспен, может привести к «передаче кризисных явлений» от одной страны — другой.

С глобализацией финансов страны рискуют потерять контроль за одним из ключей к своей власти. Например, предлагаемая об­щеевропейская валюта уменьшит гибкость отдельных стран в пре­одолении собственных конкретных экономических проблем. Дру­гое предложение — дать представителям ЕС гораздо больше контроля за бюджетами якобы суверенных стран Европы, чем фе­деральное правительство Соединенных Штатов имеет над своими 59 штатами — огромное изменение власти в сторону центра⁶.

Пока происходит это перераспределение власти, вся система благосостояния становится, как мы видели, сверхсимволичной. Как насилие, благосостояние так же сдвигается и трансформируется одновременно.

НОВАЯ СТРУКТУРА ЗНАНИЯ

Это приводит нас к третьей стороне триады власти — знанию.

Быстрое распространение компьютеров за последние десяти­летия было названо единственной наиболее важной переменой в системе знаний. Значимость распространения компьютеров мож­но только сравнить с изобретением печатного станка в XV в. или даже созданием письменности. Наряду с этой экстраординарной переменой произошло одинаково поразительное распространение новых сетей и средств передачи знания и его предшественников — данных и информации.

Если бы ничто больше не изменилось, одно это двойное раз­витие оправдало бы термин «революция знания». Но, как мы зна-

ем, другие связанные с этим перемены меняют всю систему зна­ний, или «инфосферу», в мире высокой технологии.

Сверхскорость перемен сегодня означает, что данные «фак­ты» становятся устаревшими быстрее — знание, построенное на них, становится менее долговечным. Для преодоления этого «фактора временности» в настоящее время создаются новые тех­нологические и организационные инструменты для ускорения научных исследований и развития науки. Другие предназначе­ны для ускорения процесса обучения. Метаболизм знания про­текает быстрее.

Не менее важно, что общества с высокой технологией начи­нают реорганизовывать свои знания. Как мы видели, повсед­невное ноу-хау, необходимое в бизнесе и политике, становится более абстрактным с каждым днем. Обычные дисциплины рас­калываются. С помощью компьютера одни и те же данные или информацию можно теперь объединить в блоки или «вырезать» совершенно по-разному, помогая пользователю увидеть ту же проблему с совершенно разных углов зрения и синтезировать метазнание.

Тем временем прогресс в области искусственного интеллекта и экспертных систем предоставляет новые способы сосредоточения экспертного знания. Из-за всех этих перемен мы видим повышение интереса к когнитивной теории, теории обучения, «размытой логи­ке», нейробиологии и другим интеллектуальным направлениям, ко­торые имеют отношение к самой структуре знаний.

Короче говоря, знания реструктурируются по меньшей мере так же глубоко, как насилие и благосостояние, означая, что все элементы триады власти одновременно революционизируются. И каждый день другие два источника власти сами становятся более зависимыми от знаний.

Вот тот неспокойный фон, на котором следует рассматривать возникновение и падение цивилизаций и отдельных народов, и это объясняет, почему большинство делающихся сейчас оценок власти окажутся ошибочными.

ОДНОНОГИЕ СОВЕТЫ

Дипломаты любят говорить о балансе власти. Принцип мета­морфозы власти помогает нам оценить не только баланс власти, но и «власть баланса».

Страны (или союзы) можно разделить на три типа: тех, чья власть стоит главным образом на одной из трех ножек табуретки «насилие — благосостояние — знание», тех, чья власть покоится на двух ножках, и тех, чья влияние в мире равномерно опирается на все три главных источника власти.

Чтобы судить о том, как хорошо Соединенные Штаты, Япо­ния или Европа будут себя чувствовать в грядущей глобальной борьбе за власть, нам необходимо взглянуть на все три эти ис­точника власти, обращая особое внимание на третий: базу зна­ний, поскольку она все в большей степени будет определять цен­ность двух других.

Эта база знаний включает гораздо больше, чем обычные воп­росы, вроде науки и техники или образования. Она включает стра­тегические концепции страны, ее способности иностранной раз­ведки, ее язык, ее общее знание о других культурах, ее культурное и идеологическое влияние на мир, разнообразие ее коммуникаци­онных систем и диапазон новых идей, информации и воображе­ния, проходящих через них. Все это питает или подрывает власть нации и определяет, какое качество власти она может развернуть в любом данном конфликте или кризисе.

Выходя за границы триады, принцип метаморфозы власти пред­лагает углубиться дальше, задаваясь вопросом о связи насилия с благосостоянием и знанием в любой данный период.

Если мы посмотрим на власть баланса в отличие от баланса власти, мы обнаружим, что на протяжении всего периода холод­ной войны власть Соединенных Штатов имела чрезвычайно ши­рокую основу. Америка не только имела огромную военную мощь, но и чрезвычайное экономическое влияние и лучшее в мире предложение власти-знания, от самых точных наук и техни-

ки до популярной культуры, большей части которой мир желал подражать.

Напротив, Советская власть была и остается абсолютно несба­лансированной. Ее претензия на статус сверхдержавы исходила исключительно от ее военных. Ее экономика, хромающая разва­лина у себя дома, мало значила в мировой системе. Хотя ее науч­но-исследовательские и проектно-конструкторские работы были великолепными в нескольких секторах, относящихся к обороне, но ее общее технологическое ноу-хау было отсталым, изуродован­ным параноидальной секретностью. Ее телекоммуникации были ужасными. Ее система образования была посредственной, ее кон­тролируемые из центра средства массовой информации были от­сталыми и подвергались строгой цензуре.

За длительный период холодной войны именно Соединенные Штаты со сбалансированной властью выиграли гонку на выжива­ние, а не одноногий Советский Союз.

Это понимание, только наполовину осознанное главными ми­ровыми игроками, помогает объяснить многое из того, что Евро­па, Соединенные Штаты и Япония делают по мере того, как они движутся к своему приближающемуся столкновению.