Культура покоя. «Жёрдочка перехода»

19.ХII.1930

Когда примешься человека успокаивать, то часто получается досадный результат: успокаивается, успокаивается он, да так «успокоится», что не знаешь что с ним и делать по неопытности: голос еле слышен, весь вялый, слабый, бескрасочный, однообразный — заснул, всё потерял, опустошился... Тяжелое положение... и ты чувствуешь, что ничего не выходит — раньше, когда он был напряжен, было хоть может быть и плохо, да уж во всяком случае, лучше, чем сейчас — и он, актер, видит, что нет, ты что-то с ним проделываешь совсем не то. Когда я ему рассказывал, да показывал, как должно было бы быть, — ему казалось всё ясно: и напрягаться нельзя, и покой необходим, а как стал добиваться этого покоя — так ну его к Богу! — всё и прежнее потерял и новое такое получил, что лучше и не знать его никогда. Вместе с получением физического покоя успокаивается и воля, засыпает, расслабляется, и всё, весь организм в целом бессилеет, вянет, размякает.

В чем же ошибка? Физический покой — это кудесник, чародей, только с его помощью можно дойти до такой степени творчества, что высвободится самая душа человеческая.

Физический покой достигнут (как будто бы достигнут), почему же вместе с напряжением исчезла и жизненность, почему умерло и завяло всё внутри?

Был пропущен драгоценнейший момент. Момент перехода на те или другие рельсы. Через большую реку — узенький в две дощечки мостик, а на мостик переход по одной жёрдочке.

Идешь ты, идешь по широкой дороге, подходишь к реке и, если не пройдешь по жёрдочке — не попадешь на мостик — а значит: или здесь оставайся, или — вплавь.

Вот этот переход по опасной жёрдочке и губит всё дело — мостик-то впереди, я вижу его, иду и вижу, иду и вижу... Да так на него засмотрюсь, что и жёрдочку прозеваю — мимо пройду и очнусь, когда уже замечу, что плыву, а теперь уж выкарабкаться на мостик мне не удастся — высоко, не достанешь.

Вот механика всех вообще провалов при проверке новых способов. Одна маленькая ошибка, допущенная вначале, всегда ведет к таким конфузным результатам: надо очень хорошо смотреть себе под ноги. И всё дело в том, чтобы не прозевать.

Жёрдочка здесь — позвоночник и дыхание. Ослабляй руки, ноги, что хочешь, но не ослабляй, не склоняй, не сгибай, не усыпляй позвоночника — держи его.

Не усыпляй и дыхания, пусть оно будет свободно, но не вяло, пусть автоматично, но наблюдай за ним — «поддерживай бока».

Не усыпляй и мысли — дай ей пищу — хотя бы то же наблюдение за своим физическим хозяйством.

Глава 11 ПОРОГ И ЗАПОРОЖЬЕ

До порога, порог,
за-порожье, 1-й, 2-й и 3-й порог в творчестве

Видение до порога (протокольное: стоит цветок). Задаю себе вопрос: нравится ли он мне? Сейчас же увижу в этом цветке кое-что меня касающееся — это перейден порог.

Слышание. Вы отсюда куда? Протокольный ответ: «домой!» — это до порога. За порогом: «батюшки! — он хочет идти за мной!».

В этом первом пороге — всё: переступив через него, вы вошли в жизнь. Если теперь дать новые обстоятельства, то оживут и они.

Второй порог между личным, эгоистичным и социальным — моя семья, мои сородичи; он спрашивает меня, но это касается не только меня, а и всех, с кем я связан.

Третий порог — космическое сознание: все люди, весь мир, вся природа; он спрашивает, и это касается уже законов всей жизни и всей природы (истина, добро?).

Ко 2-му порогу

Напомним: абсолютное единство сознания (в котором сознание в каждый данный момент содержит только одно явление), как это справедливо указывает Жане («Психический автоматизм»), бывает только на крайних своих полюсах: на ступени крайней патологии (при каталепсии, «когда истощенная психика не в силах воспринимать несколько ощущений одновременно») и ступени гениальности. («Психическое единство» — в момент высокого ум-

ственного подъема, «когда совершеннейшая психика дает возможность одному лицу обхватить в широком синтезе все образы и ощущения, которые оно испытывает или которые всплывают у него в памяти».)

Второй порог

Когда с одним «шариком»[52] актер управляется, начнем прибавлять ему. Сначала он не справляется и с двумя «шариками» — ему надо брать обстоятельства попроще, попримитивнее. Но настанет время, что и два «шарика» ему уже скучны, и он сам попросит третьего.

Дальше — больше, и мы подойдем ко второму порогу, порогу высокого трагического аффективного творчества.

У Гамлета умер отец, мать вышла замуж за негодяя... ну, тяжело, ну, неприятно, ну, противно, но — такова жизнь... Такова наша тропосфера.

Это хоть не два, может быть, и не три, но никак уж не больше четырех шариков — всё это кое-как еще укладывается в нашем мозгу.

Но вот жизнь дает 5-й шарик: в полночь по террасе замка бродит тень убитого отца Гамлета.

Понять это умом нашим, вместить это в обычное наше сердце человеческое нет сил. Это перегрузка, это уже 5 шариков. Но и 5-ти мало: жизнь прибавляет от щедрот своих и дает 6-й! В полночь Гамлету является тень.

 

Спасите нас, о, неба серафимы!

Блаженный дух, твои святые кости

Зачем расторгли саван твой? Гробница,

Куда тебя мы с миром опустили,

Зачем разверзла мраморный тяжелый зев

И вновь исторгнула тебя? Зачем

Ты, мертвый труп, в воинственных доспехах

Опять идешь в сиянии луны

Во тьму ночей вселяя грозный ужас,

И нас, слепцов среди природы, мучишь

Для наших дум непостижимой мыслью —

Скажи, зачем? Зачем? Что делать нам?

Тень говорит... говорит много и жутко, но за всем этим многим чувствуется еще большее... Такое огромное и страшное... Шестой! Седьмой! Может быть, восьмой шарик!

 

...Нет, тише, тише,

Моя душа! О не старейте, нервы!

Держите перст возвышенно и прямо!

...с страниц воспоминанья

Все пошлые рассказы я сотру,

Все изреченья книг, все впечатленья,

Минувшего следы, плоды рассудка

И паблюденья юности моей.

Твои слова, родитель мой, одни

Пусть в книге сердца моего живут

Без примеси других, ничтожных слов.

Клянуся в том благими небесами!

 

Все восемь шариков ореолом плывут в воздухе, руки мелькают с быстротой спиц летящего под уклон колеса, глаза, не видя ничего в отдельности, — видят все сразу, и человек, «теряя себя», сливается в одно с шариками и их полетом.

Вот что можем мы видеть, в лучшие его минуты, у таланта аффективного типа.

Это явление редкое. До тех пор пока нет школы аффективного творчества — более чем редкое. Ведь обычно, — увы! — мы видим, как при малейшей перегрузке не только в 6 или 8 шариков, а даже в 4 — актер и не замечает, как от чрезмерного старания и малой своей меры охвата он рассыпает все шарики и машет в воздухе пустыми руками. Он напрягается, он пафосничает, декламирует, делает вид, что его разрывает на части от волнения, но сердце и голова его пусты, как пусты его хватающие пустой воздух руки: все «шарики» давным-давно валяются на полу.

Есть другой путь, путь, превознесенный теми, кто не знает, как добиться от актера аффективного раскрытия и как удержать его в этом.

Вместе с тем он признает на сцене только «правду». И он владеет «правдой». «Правдой» маленькой, правдой 3-х шариков. Но «правдой».

И в этом он виртуоз.

Но четвертый шарик для него обременителен — он избегает его, а пятый... пятого совсем не надо.

И вот, когда Шекспир подсовывает под руку такого жонглера-виртуоза четвертый шарик — он берет его, но искусно роняет один из прежних трех... И в руке у него опять только три: три, которыми он может жонглировать виртуозно!

Шекспир ему подсовывает пятый, шестой, седьмой — сколько угодно! — он в очередной раз роняет один из своих неизменных трех, берет взамен новый — будь он у Шекспира хоть десятый — и жарит дальше.

Разговаривал со своими друзьями — дело обычное, ничего особенного: три шарика. Появляется 4-й шарик — Тень. Что-то совсем уж необычное... Гм... А почему необычное? Просто новый собеседник, только и всего... Пусть Тень... Но ведь я вижу, слышу, говорю с ней, значит, все законы житейского общения остались те же!

Отец!.. любимый... умерший... Но вместе с тем ведь он как живой. Мы встретились, беседуем... Я сын, он отец, мы беседуем... Четвертый шарик необычности, невероятности падает на пол и — опять три шарика!

Ну пусть не три шарика, а три стеклянных графина (все-таки немного потруднее), но, ей-богу, только три!

Такая же механика проводится и дальше, в других сценах и случаях.

Получается неплохо, особенно если вместо шариков и даже графинов в воздухе кружатся три факела — это кажется даже высоким искусством.

Хотя я и не особенный поклонник такого искусства, но, спешу оговориться, конечно, оно превосходит собою в тысячу раз маханье в воздухе пустыми руками.