Рефлекс противодействия (рефлекс цели)

Очень серьезное обстоятельство, которое и убивает целиком актера «интеллекта и воли». Всякая, сознательно взятая задача, всякая перестройка, всякое запрещение непосредственной реакции, вызывает рефлекс противодействия. В этом и есть причина неудач интеллектуально-волевого метода.

«Что?! Караул! Грабят! Подкапываются под основы! Стереть с лица земли!!»

Только не вас грабят, уважаемые, а вы грабите себя и других; вы подкапываетесь, да уже подкопались под самые основы прекраснейшего и нужнейшего из искусств!

Оно уже рушится, почти рухнуло... А все из-за чего? Из-за того, что, пользуясь его свойством вызывать самообман зрителя, вы подсовываете на сцену только фальшь, только дешевую подделку.

Театральная обстановка располагает к тому, что зритель готов верить и увлекаться всем, что ему ни дают — душа зрителя открывается, он находится в особом благоприятном состоянии открытого ожидания. Он принимает все, что ему подсовывают и, перерабатывая это в себе и дополняя от себя, находит это хорошим, а иногда даже превосходным.

И вы, пользуясь этим особым благоприятным расположением души зрителя, проповедуете, что, значит, мол, и стараться особенно нечего: достаточно дать намек, достаточно покривляться — и хватит! Был бы только успех!

А ведь будь вы художниками и, следовательно, думай вы не столько о себе, сколько о человечестве, проповедь ваша должна бы быть совершенно другой. Если театр так располагает к принятию новых мыслей и чувств, если обстановка театральная так открывает душу зрителя, что тут, как никогда, можно влить в нее и большие плодотворные идеи, и коснуться струн, которые иначе может быть никогда и не зазвучали бы — так имею ли я право кидать в эти раскрытые души труху и фальшивки? Не должен ли я и сам подняться, если не выше, то, по крайней мере, хоть до уровня той душевной раскрытости, какая в зрительном зале? Не должен ли и сам я столкнуть себя с обычной своей обывательской табуретки?

Да что должен? Если уж разговор зашел о долге — дело плохо. Что тут убеждать, уговаривать и доказывать? Если ты художник, если артист, если волнует тебя могучее трепетанье жадного дыхания людей в зале — так разве можешь ты не раскрыться до дна, до самых тайников твоих человеческих?! Разве можешь ты не гореть всей душой своей во имя высших надежд и чаяний?

Если можешь... тогда молчи... Не говори об искусстве, не произноси даже слова: художество — не оскверняй их. Ты только жалкий (а может быть и подлый) обманщик.

Ты паразит, присосавшийся к теплой коже, пьющий кровь... Да мало того — ты в эту, питающую тебя кровь, вносишь смертоносную заразу — хуже тифа, хуже малярии...

Не будь этой обманчивости театра — было бы во 100, 200, 500 раз меньше почестей.

За выделку фальшивой монеты не стоит ни чествовать, ни награждать.

Большинство, посещающих театр людей, в последнее время молчаливо согласились между собой, что это и есть «искусство театра»...

А если где актер не выдержит, увлечется и сценка блеснет свежестью, то вот и высшая степень этого искусства...

Мало, конечно!..

И терпения нет — хочется прорваться сквозь всю эту самодовольную механику! На свет! К свободе! К творческому слиянию с публикой!..

Эти книги — первая стрела в глаз и первая ветка с цветами и плодами...

Все равно: рано ли, поздно ли вся эта механистика сдохнет, и всем станет ясно, что под покровом благородного имени искусства скрывалась — только мертвечина.

Но ждать этого — сил нет! Дышать нечем!

О публике и актере

Здесь об индукции. О «направленном» электричестве. О медной и железной проволоке. О том, что иногда я «медный», а иногда и «железный».

Это меня индуктируют, а как же я управляю? Ведь я веду, а не публика, она только дает мне энергию. Публика пассивна, она ждет от меня. Пассивное внимание публики есть уже отдача. Надо это, обладая особой тоже «пассивностью» — воспринять, поймать и направить по тому пути, по какому

нужно по пьесе и по моему самочувствию, возбужденному влиянием публики. Это направление (моё) пассивной публикой уловится, и она начнет излучать еще сильнее — только лови. (Но не слишком на это отвлекайся — это должно быть, как дыхание — само собой, только не мешай ему.)

Интересно, что чем конкретнее предмет, — хотя бы надушенный дамский платочек, найденный под подушкой мужа, — тем сильнее говорит наша «проекционная система», вызывая несуществующие на самом деле обстоятельства и факты.

Величайший из полководцев — Суворов. Если он не так прогремел, как Александр Македонский, Юлий Цезарь, Наполеон, то это только потому, что талант полководца не соединялся у него с захватническим инстинктом и честолюбием. Он не пытался свергать, захватывать и самому садиться на трон, а, сделав свое дело, спокойно и скромно удалялся.

И тихо жил, пока в нем не появлялась новая надобность. Но это единственный из всех, когда-либо существовавших полководцев, который за всю свою жизнь не проиграл ни одного сражения.

Резонанс

Плохой актер кривляется. Я резонирую ему и ощущаю всю его фальшь. Фальшь в себе и через себя.

Ермолова сказала слово — слово-стон, слово-вздох — я резонирую и... вздыхаю, стону, мыслю, как она.

Для плохого искусства нужна почва. Для подлинного особой почвы и подготовки не надо — оно пробьет любую стену. Если мне грустно, одиноко — плохая гармоника заставит меня плакать. Плохая пьеса заволнует меня, если тема

ее касается моей темы... темы моей жизни, моей личной драмы. Здесь причина успеха, и в то же время быстрого умирания и ненужности злободневных пьес, повестей и романов... Не они волнуют, а близкая мне сегодня тема. Завтра у меня другая тема жизни, и эта мне не нужна.

Действие похожести в карикатуре. Не от сужения ли сознания на одном, маленьком — зависит оно? Похож на ворону — и все. Похож! Как действительно похож! До ощутительности! Одна черта похожа, а остальное я сам дополню — начинается проекционное мышление.

Впечатление похожести, необычности или удара резонанса вышибает из обычного состояния равновесия. То ли оно поднимает над ним... Возможно, здесь также и начало пралогического мышления.