Влияние эмоции на мысль, на восприятие

Такие случаи, как со «стариком на стене», происходят с нами не часто, и... стоит ли так много говорить о них? Да еще строить на них целые теории творчества?

Очень стоит.

Не так уж мы трезво, не так-то объективно смотрим мы на мир, как нам кажется.

Раскройте любой томик стихов:

 

Что, дремучий лес,

Призадумался,

Грустью темною

Затуманился?

(Кольцов)

Постараемся быть по-настоящему «трезвыми» — разве лес, неодушевленный лес, может призадуматься? И почему дремучий? Разве он «дремлет»?

 

Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,

И звезда с звездою говорит.

(Лермонтов)

 

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя.

То, как зверь, она завоет,

То заплачет, как дитя.

(Пушкин)

 

Мне скажут: это поэтические сравнения, не больше.

Но из этих поэтических сравнений состоит весь язык: идет дождь, Волга впадает в Каспийское море, стол стоит на четырех ногах, рожь колышется, мне пришло в голову, колбаса нынче кусается, дым ест глаза...

Мы и не замечаем, что говорим не точно, не верно, путем сравнений, метафор — словом, говорим «поэтическим» языком.

Очевидно, «поэзия» не такой уж противоестественный для нас образ мышления.

И ничего удивительного в этом нет.

Мы не только сухо и точно мыслящие, но мы ведь также и чувствующие существа. Иногда у нас преобладает рассудок, расчет и холодная мысль, а чаще чувство, ощущение. Оно-то и видоизменяет нашу мысль, наслаивает на нее так много, что она приобретает совершенно новое содержание.

Давайте сделаем сейчас опыт.

Возьмем любое, что хотите, совсем даже не поэтическое, ну хотя бы: подумайте об обеде. И сейчас же, совершенно неотделимо от мысли об обеде, появится чувство. Если вы голодны, то приятное чувство ожидания; если только что хорошо поели — неприятное чувство: еще раз обедать не хочу и не могу (или наоборот, приятное чувство: как я хорошо поел! Почаще бы так). Могут быть сотни самых разнообразных реакций, в зависимости от человека и от момента.

Возьмем другое: математика.

Если у вас нет склонности к этому предмету, а в школе вам попался плохой учитель, то, конечно, это слово вызовет очень неприятные, а может быть, и тягостные воспоминания. Если же вы любите отвлеченные науки и вам всегда доставляли удовольствие все эти алгебры, геометрии, то вам будет приятно переключиться с обычных будничных дел и забот на мысли о математике. Появятся приятные воспоминания о том времени, когда вы увлекались этим делом и отдавали ему много души.

Таким образом, почти все вызывает у нас эмоцию.

А эмоция, со своей стороны, видоизменяет для нас факт, и обед делает не только обедом, но или усладительным и приятным, или отталкивающим и тягостным...

И при всяком столкновении с фактом происходит этот сложный процесс: внешний факт вызывает в нас отклик, этот отклик перекидывается на факт и как бы соединяется, срастается с ним. От этого факт в наших глазах совершенно видоизменяется: из объективного, вне нас находящегося, он становится субъективным, обработанным и дополненным нашим внутренним содержанием.

Отсталость ли — эмоционально-синтетическое мышление?
Оно ключ к искусству

Конечно, эмоция оказывает большое влияние на наше восприятие. Оно не так-то уж строго и объективно. Субъективности в нем еще очень много.

Но все-таки мы так далеко ушли от дикарей и даже от наших сородичей, живших в глухих деревнях, что вправе и гордиться.

Секунды с «вампиром-стариком», или с ночными страхами, или что подобное мы рассматриваем как уклонения от нормы, как снижение нашей мыслительной способности, дефект.

Только не чересчур ли мы увлекаемся, так думая?.. Ведь есть много случаев, когда такого же рода «объективизация

субъективного» может быть названа не снижением, а взлетом наших творческих сил[*].

 

С природой одною он жизнью дышал:

Ручья разумел лепетанье,

И говор древесных листов понимал,

И чувствовал трав прозябанье;

Была ему звездная книга ясна,

И с ним говорила морская волна.

(Баратынский)

 

Вот «дефективные» минуты «объективизации субъективного».

Мы многим, конечно, обязаны силе нашего интеллекта, логике и проч., она вытащила нас к современным высотам цивилизации. Но нет ли тут все-таки и переоценки? И чрезвычайного увлечения? Нет ли в угоду ему несправедливого гонения на власть эмоции и на «дикарские» способы восприятия мира?

Вознося до небес анализ и научную объективность, не снижаем ли мы в себе другой, не менее важной нашей способности?

Мы презираем мечтательность, фантазерство и «не реальность» мышления, а между тем реальность, так сказать, абсолютная реальность оценки — это наше самое древнее качество: низшие животные обладают реальной функцией и только ею. (Описать. Посмотреть у Блейлера.)

Что же касается «презренной аутичности» (найти название) — она, по-видимому, родилась позднее. А это дает право думать, что она является более высшим даром. Что он до сих пор недостаточно развился, это ничего: разовьется — ведь он не так стар, как дар мыслить реально.

Не стоит тратить время на то, чтобы разбирать, что ниже и что выше. Эти качества несравнимы — они действуют в разных плоскостях, каждая в своей. Нужно думать и заботиться о другом: как бы развить в полноте совершенства ту

и другую способность, и как бы соединить их прямо противоположные и противоречивые действия.

До сих пор основные споры в искусстве вертелись около такого вопроса: сознательно творчество художника или внесознательно?

Одни утверждали, что сознательно, что всё в творчестве находится под контролем интеллекта и всё во власти воли.

Другие — что вполне внесознательно, что на человека, помимо его воли, находит творческое состояние, и, подчиняясь ему, человек (по интуиции, по наитию) пишет, рисует, поет, играет и создает, таким образом, художественные произведения.

Наиболее благоразумные из сторонников внесознательного творчества, зная по опыту, что творческое состояние не всегда является, когда оно нужно, а приходит, когда ему заблагорассудится (вздумается), предложили путь: «через сознательное к подсознательному» (Станиславский). Т. е. надо найти ряд сознательных мероприятий, которые бы возбудили работу подсознания, и тогда начнется творчество.

Значение внесознания (или всё равно — «бессознания», «подсознания», «сверхсознания», — как кто называет) в творчестве огромно.

Но разве только в творчестве искусства?

А в жизни? А в повседневном нашем труде? А в науке? Есть ли хоть одно великое открытие или крупное изобретение в области ли механики, химии или математики, которое обошлось бы без помощи внесознательной психической деятельности?

Внесознательность совсем не главное и основное, что отличало бы творчество художника от всякого другого творчества.

Главное и основное, что отличает творчество художника от всех других творчеств, это — особая способность: способность к эмоционально-синтетическому восприятию, к эмоционально-синтетическому мышлению, к тому, о чем здесь идет речь, начиная с первых страниц.

Ни один поэт, ни один художник, испытавший на собственном опыте это состояние, не согласится назвать его низшим.

Пушкин описывает его как наивысшее, сверхчеловеческое:

 

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился,

И шестикрылый серафим

На перепутьи мне явился;

Перстами легкими, как сон,

Моих зениц коснулся он:

Отверзлись вещие зеницы,

Как у испуганной орлицы.

Моих ушей коснулся он,

И их наполнил шум и звон:

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье.

 

Нет этой способности — человек не может быть творцом-художником (может быть только более или менее искусным фальсификатором искусства). Есть она — ему место среди художников.

Синтез и анализ

Если я противопоставляю два мышления, два восприятия, то необходимо указать, что с одним сопряжено противоречие, с другим сопричастие; с одним — анализ, с другим — синтез. С одним — восприятие независимых друг от друга внешних фактов, с другим — проекция своего ощущения, пробужденного внешним фактом.

При виде куска мяса у собаки начинается выделение слюны. Но если ей показать картину, изображающую мясо, то пусть это будет наихудожествениейшее изображение — она останется вполне равнодушной[†]. Очевидно, в картине она не видит того, что на ней изображено.

Я знал одну очень простую и наивную крестьянскую девушку, которая при взгляде на картину ахала от восторга — очень красиво! Когда же ее просили рассказать, что она там видит, она говорила: ну как же! Вон барыни в красивых платьях с кружевами... танцуют... Вон и музыканты с трубами...

А это было море — картина Айвазовского.

При виде «Запорожцев» Репина она опять заахала — как красиво! А что красиво? Как же! Всё цветы, цветы... вот цветик, вот, вот, вот...

Она не была ненормальной девушкой, а просто недостаточно развитой.

Какая разница нашего восприятия картины и ее?

И мы, и она знаем, что на картине всегда что-нибудь бывает изображено.

В силу некоторого навыка мы сразу обхватываем всю картину целиком и воспринимаем ее синтетически. Нам важны не мазки красок, каждой по отдельности, а что из этих мазков получилось, ради чего все эти мазки сделаны[‡]. И если сразу, с первого мгновения, нам не ясно, что нарисовано на картине, то у нас немедленно возникает вопрос — а что же это? Что тут изображено?

У нее же (у Мариши) нет навыка обхватывать всю картину сразу, и (хоть она тоже знает, что на картине должно быть нарисовано что-нибудь определенное), глаза ее разбегаются, и вместо объединяющего всё и дающего всему смысл и жизнь синтеза, — она воспринимает по частям, аналитически. Воспринимает доску и на ней пятна всевозможных красок.

Надо отдать справедливость: такое восприятие вполне реально и соответствует подлинной действительности.

И равнодушное отношение собаки к нарисованному мясу лишний раз подтверждает, что для нормального природного восприятия — мясо есть мясо, а краска есть краска.

Восприятие же разноцветных пятен как какой-то иной реальности — есть уже шаг в сторону от простого, натурального, так сказать, реального восприятия.

Едва ли этот шаг можно назвать шагом назад — надо думать, что он шаг вперед.

Вообще реальность далеко не самое высшее, что человечество несет в себе. Реальность — самое первое, что возникает в живом организме. (Развить.)

Эмоциональный синтез... если тут бывают ошибки, так это потому, что это мышление еще молодое.

Пока мы знаем еще только одно средство против его ошибок: интеллектуальный анализ. А ведь дальше, может быть, можно будет обходиться и без него.

В искусстве всё именно и создается этой способностью иначе мыслить, иначе воспринимать факты жизни. На сцене всё должно реализоваться для меня. Если не реализуется (а по Станиславскому), то искусство весьма сомнительное.

Вообще, там, где начинается синтез, там всегда — вступление в другую плоскость.

Высший же анализ картины дает только художник-живописец — специалист. Он видит и отдельно краски, и всё произведение в целом. Он знает тайны и законы живописи.