Восприятие, отдача и их взаимодействие

(Не в книгу ли о технике? В главу о восприятии? Вероятно, к вопросу: каким же именно образом восприятие создаст отдачу?)

Мы говорили о том, как воспринимает, как вбирает в себя человек «пищу жизни».

(Или — как оплодотворяется его мысль, воспринимая зародыши чужих мыслей, как происходит задание новых мыслей, их вынашивание и их рождение.)

Но питание состоит из четырех, одинаково существенных, процессов: принятие в себя питательного материала, усвоение его, превращение его в ту или иную энергию — тепловую, механическую, нервную, т. е. расход, и, наконец, освобождение от остатков.

При расстройстве любого из них наступает расстройство всего питания и, долго ли, коротко ли — смерть.

Так в области материальной, так и в области психики.

Нельзя только вбирать в себя, надо и давать из себя; нельзя только вдыхать, надо и выдохнуть.

О потребности отдачи говорилось, когда речь шла об «исповеди», о необходимости «изжить под маской» то, что во мне скрыто, чему я не даю ходу и что тяготит меня своим избытком, о «гранях», о богатствах, глубоко спрятанных и неизвестных даже самому владельцу.

Как же чередуются в нас принятие в себя и отдача?

Чередуются... Но так ли просто одно отделяется от другого? И можно ли сказать, чего в каждом случае больше: одного или другого?

Вот, например: меня беспокоит какая-то неизвестная, сидящая в глубине моей души мысль. Целый клубок мыслей. Я его чувствую и знаю, о чем он приблизительно, но что именно — точно не знаю. Как бывает: роешься в темноте, ощупываешь что-то руками... но, если вещи не знакомые, никак себе ясно их не представишь. Вытащишь на свет, тогда только и увидишь как следует. Этот смутный клубок мыслей, чувств и желаний часто так беспокоит своим присутствием, что непременно хочется его оттуда вытащить, как будто есть что-то в глубинах подсознания и просится наружу — давно пора ему попасть в сферу сознания. Из подвалов на свет божий, во второй этаж.

И вот начинаю об этом говорить, спорить или писать, и понемногу выдергиваю ниточку, разматываю клубок и, в конце концов, вытягиваю всю нитку: вот вся она наружи, и вот перемоталась уже в совершенно новые мотки — было

намотано на один всё без разбору, а вот разобралось, рассортировало».

И теперь всё знаю, всё вижу — что к чему, и всё дошло до моего сознания, и всем этим я владею.

Чего тут больше — отдачи или восприятия? И как здесь отделить одно от другого?

И надо ли вообще отделять эти два состояния, и можно ли их отделить?

Уж если говорить правду — то, особым образом повышенное состояние, которое как магнитом тянет актера на сцену, музыканта к инструменту, писателя к перу, ученого к мысли и, наконец, ребенка к играм, оно всегда сложное, оно никогда не бывает только отдачей или только восприятием.

В нем — и то и другое сразу: выдох сейчас же порождает вдох, а за вдохом не может не следовать выдох.

И механику этого процесса можно себе представить приблизительно так: когда налицо особое состояние повышенной чуткости, восприимчивости, прояснения сознания, то при нем и начинается усиленное просачивание едва, может быть, осознаваемых, но драгоценных мыслей, проходящих внутри меня, близко к порогу моего сознания; или жадное улавливание мимо идущих тончайших «электромагнитных» волн, обычно недоступных.

Словом, начинается усиленное восприятие и извне, и изнутри.

Это — вдох.

Но, чтобы больше могло в меня войти, настораживаешься, шире открываешь ворота к своим тайникам и глубинам, и тут, из них, в открытые-то ворота, устремляются наружу долго ждавшие свободы мои затаенные мысли, желания, задавленные жизнью чувства и вот (значит) — я отдаю.

А в этот момент отдачи я становлюсь еще более обнаженно-раскрытым, и помимо моего желания на место выброшенного жадно впитывается новое — я воспринимаю.

Новое встречается со старым, происходит взаимодействие, образуется нечто третье, что требует себе выхода, и вот — новая отдача. И так дальше: вдох и выдох... замыкание и размыкание... притяжение и отталкивание.

И трудно сказать, чего в каждом случае больше: принятия или отдачи, прихода или расхода.

Отсюда эти нескончаемые споры: «Художник, поэт — отдает свою душу». «Нет, он познает мир, он принимает его в себя, он обогащается!», «Нет, творчество это жертвоприношение, это самозаклание!». И т. д., без конца.

И все оттого, что каждый замечает только свою часть и ее отстаивает. Один заметил листья и говорит: яблоня зеленая. Другой заметил ствол: яблоня серая. Третий — цветы: яблоня белая... Кто прав? Да все и никто.

Творчество — явление многосложное, многогранное, и если уж непременно хочется какой-то формулы, то может быть лучшую нашел тот, кто сказал:

 

Час тоски невыразимой!..

Всё — во мне, и я во всём...

(Тютчев)

Игра. Фантазия

«Жизнь» в игре и творчестве. «Правда жизни» в творчестве, в творческих фантазиях

Ребенок в играх увлекается, он верит, что все — действительность.

Тот, кто не верит, не увлекается, — с тем скучно: он не умеет играть.

Другой, который слишком увлекается, слишком верит, что он воин, а кругом смертельные враги, и начинает бить и крушить по-настоящему, не считаясь ни с чем, тоже не умеет играть.

Как же во всем этом разобраться?

На первый взгляд премудрость как будто бы небольшая: пускай себе ребенок увлекается, пускай верит — нельзя совсем не верить и не увлекаться, — только пусть всё-таки не слишком, а в меру. В меру верит, в меру не верит — и будет всё как следует, на своем месте.

Испытанная мудрость посредственности — искание истины посередине. Это и всегда-то, во всех случаях — дело

малой изобретательности, а уж в искусстве и творчестве никуда не годится.

Искать истину, это не картошку взвешивать: мало положил — не тянет; много — перетянуло, убавь пяток, десяток, вот и в самый раз.

Истина, как всегда, проста, так проста, что и ошеломляет, и разочаровывает, и устрашает, и подавляет, и смешит.

Всегда она сама лезет к нам в руки, и... всегда мы ищем ее там, где ее нет и быть не может.

Так обстоит дело и с «игрой».

Увлекаться, верить, жить в игре до полного самозабвения, — это как будто бы одна крайность. Но ведь это уже и не «игра». Это просто: жизнь. Мало того, принять совсем всерьез моего любимого братишку за врага пирата и стукнуть его по голове изо всех сил поленом — это, пожалуй, психический заскок, это галлюцинация, это уже «вне себя».

С другой стороны: не верить, быть холодным выполнителем правил игры, делать только вид, что ты увлекаешься и веришь, — это как будто бы другая крайность.

Но дело в том, что это тоже не «игра».

Если в первом случае — психический «заскок» и игра соскочила в жизнь, так во втором «недоскок», просто попытка с негодными средствами: «игры» тут вовсе и не было, было — изображение игры, фальсификация игры.

Живет ли ребенок в игре?

Конечно. Только иначе, чем в жизни.

Он живет фантастической, воображаемой жизнью.

Живет и творит себе обстоятельства, живет и творит себя в обстоятельствах, живет в другой стихии — стихии воображения, фантазии, мечты, в стихии, в которой все законы жизни — другие.

Жизнь и «игра» (т. е. художественное творчество) — две стихии совсем чуждые друг другу, как вода и воздух.

Жизнь — это «плавание» в густой и плотной стихии фактов, реальностей и подлинностей (по крайней мере, они таковыми представляются.)

Игра — это «полет» на крыльях фантазии; это — «скачок через логическую пропасть», это — художничество. Вместо реально существующего — воображаемое.

Но как же совмещаются эти, казалось бы, несовместимые стихии? Как уживаются их, казалось бы, враждебные законы? Ведь игры происходят на земле, а не в воздухе, и играют люди, а не бесплотные фантастические духи?

Мальчик садится верхом на стул и едет на этом коне куда угодно — к соседу, в Багдад, на северный полюс — материальный стул по прихоти его фантазии мгновенно превратился в коня. В Багдаде его схватили и бросили в темницу; искатель приключений забрался под стул и не смеет шевельнуться, иначе отрубят голову: стул — темница. Но вот, с небывалыми приключениями он освободился, и опять верхом на своем стуле скачет через необозримые пространства домой, в свою детскую...

Куда девались реальные стул, детская и, наконец, сам мальчик?

Перед началом спектакля вижу нагримированных сослуживцев-актеров, тряпки декораций, фонари, доски планшета сцены...

Начался спектакль, и на сцене передо мной — мой отец, моя возлюбленная, мой замок, то лунный, то солнечный свет... словом, новая, фантастическая жизнь.

Куда же девалась прежняя, та, что была до спектакля, фактическая, реальная? Никуда не девалась, она всё тут же.

Помните опыт? Круг разделили на семь секторов, каждый сектор окрашен в один из основных цветов: красный, желтый, зеленый и т. д. Если этот пестрый диск начать быстро вращать — цвета исчезают, диск превращается в ослепительно белый.

Куда девались все семь цветов? Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый?

Никуда не девались. Они все здесь. Из них-то и состоит белый свет.

Так и в творчестве актера ничто никуда не исчезло: и партнеры, и тряпки декораций, и фонари, и доски...

Но «завертела» их кудесница фантазия, смешала в творческом вихре свои мечты, свои волнения с реальностью фактической, озарила огнем воображения — и возникла другая реальность — творческое создание художника.