Музыка как средство отображения воспоминаний

Очень часто музыка служит средством раскрытия представлений, сохранившихся в памяти, то есть воспоминаний героев фильма, связанных с показанной

в фильме сценой. В немецком довоенном фильме «Песнь песней» героиня стоит в покинутой скульптур­ной мастерской своего возлюбленного, а в музыке звучит мотив из «Напрасной серенады» Брамса, которую она часто слушала во времена своей зарождавшейся любви; теперь это только показатель воспоминаний героини, нахлынувших на нее при виде пустой мастерской Здесь музыка вместо зрительного кадра отображает направ­ленность ассоциаций покинутой девушки. Музыка ука­зывает также на содержание переживаний героини. Переход из мажора в минорный лад сразу отражает все изменения ее чувств: от радостных воспоминаний о бы­лом к мыслям о печальной действительности в настоя­щем. Музыка помогает слушателям понять и правильно истолковать этот переход. Такой же художественный прием применен в польском фильме «Поколение» в сце­не, где гестаповцы уводят на глазах у парня любимую им девушку. Звучащая в соседней комнате «Серенада» Шуберта, сопровождавшая их первое любовное свида­ние, раздается теперь в миноре, как знак воспоминаний парня и как символ того, что девушка идет на смерть. В приведенных примерах драматургически действенное использование музыки облегчается тем, что воспомина­ния связаны с самой музыкой.

Как средство, вызывающее воспоминания, музы­ка функционирует в фильме «Пот, крышами Парижа», в сцене, где за возлюбленной арестованного уличного пев­ца увивается новый поклонник. Они сидят в бистро, и девушка улыбается. Но ее улыбка относится не к ны­нешнему ее спутнику: издали слышится песня, которую

пел раньше ее друг. Здесь музыка выступает не как предмет воспоминаний, а как средство, вызывающее вос­поминания, ассоциирующиеся с реально звучащей мело­дией. Музыка объясняет психологическое состояние ге­роини, правильно комментирует ее улыбку.

В фильме «Пепел и алмаз" мы также обнаруживаем примеры того, как внутрикадровая музыка, то есть слы­шимая героями фильма, служит средством возбуж­дать ассоциации, вызывать в героях воспоминания. Это происходит в сцене; где два старых коммуниста ставят пластинки с песнями испанской революции и при этом вспоминают о боях, в которых они вместе участвовали в Испании. Музыка вносит свое содержание, не показанное в кадрах, не высказанное в словах. Она добавляет к сю­жету «внутреннюю жизнь» героев, характеризует их прошлое.

Каждое художественное средство повторяется, со вре­менем становится «захватанным», но в то же время раз вивается дальше. Приведу здесь пример более интерес­ного использования функции музыки как знака воспоми­наний Я нашла его описание у Мазетти [338]. Солдат в окопах вспоминает родительский дом; картины этих вос­поминаний сопровождаются лирической, просветленной музыкой, которая продолжает звучать, когда на экране уже появились кадры, изображающие атаку. Погружен­ный в свои воспоминания солдат еще живет в мире свое­го детства и не слышит, что творится вокруг него. Толь­ко когда он представляет себе, что бомба может по­пасть в родительский дом. до его сознания доходят шумы бушующего вокруг боя. И тогда снова возникает парал­лелизм между зрительной и звуковой сферами. В этом примере музыка не только самостоятельно отображает воспоминания солдата, по и делает это тогда, когда со­держание изобразительных кадров находится в полном противоречии с его воспоминаниями. Солдат просто не слышит шумов боя. Реальные шумы показанной сцены вытесняются из его сознания отображаемыми музы­кой воспоминаниями.

В советском фильме «Судьба человека» музыка как средство выражения воспоминаний функционирует по иному принципу. Здесь она в своей естественной роли превращена в средство вызывать ассоциации у самого героя. Возвращающийся из плена герой переступает по-

 

рог дома, где, желая его развеселить, ставят «трофеи- ную» пластинку с тем же избитым шлягером, который часто в лагере пели нацисты. Герой (как и кинозри­тели) узнает эту музыку, она составляет один из элементов его страшных воспоминаний и побуждает его к дальнейшим действиям (к возвращению на фронт).

По-другому сообщает нам музыка о воспоминаниях царя Ивана Грозного во второй серии фильма «Иван Грозный». Теперь аккорды, которые сопровождали сце­ну отравления жены царя, Анастасии, в первой части фильма, информируют нас о том, что царь вспоминает жену, что он догадывается, кто виновник отравления (ибо тема эта берет начало в лейтмотиве Ефросинии Старицкой, которая мечтала увидеть сына своего на цар­ском троне).

По такому же принципу в польском фильме «Этого нельзя забыть» используются самые разнообразные зву­ковые эффекты, вызывающие здесь ассоциации музы­кального характера. Герой фильма находился во время войны в концлагере, где присутствовал на внушавших ужас концертах «лагерного оркестра» и видел, как за­ключенных заставляли танцевать, пока они не валились с ног. Все звуки, которые он слышит после своего осво­бождения— свист поезда, звуки радио, танцевальная музыка, — тотчас же вызывают у него в памяти воспо­минания об этих омерзительных сценах и этой страшной музыке. Изобразительные кадры и музыка преподно­сятся кинозрителю как воспоминания, преследующие главного героя. Зритель как бы погружается вместе с героем в его воспоминания, совершенно вытесняющие реальный мир из его сознания. Музыка превращается тут одновременно и в средство и в содержание ретро­спективных представлений героя.

Активную драматургическую роль играет использова­ние звуковых эффектов как средства вызывать ассоциа­ции в старом советском фильме «Обломок империи». Здесь реальный звуковой эффект — стук швейной ма­шинки— вызывает в сознании солдата, потерявшего на войне память, представление о треске пулемета; у него медленно возникает целая цепь ассоциаций; от различ­ных картин войны она приводит его к моменту потери им сознания, а затем и памяти, которая возвращается к нему таким путем. Ассоциации солдата понятны зрите- 207

лю, поэтому он понимает также и происходящие в сол-дате психические процессы: сначала осознание качест­венного подобия воспринимаемых эффектов с покоящи­мися в его подсознании воспоминаниями, раскрытие связанного с ними комплекса ассоциаций и в заключе­ние возвращение памяти.

Другие задачи выполняют звуковые эффекты в филь­ме «Клевета», где средством вызывать ассоциации слу­жит лежащий на столе нож, в то время как звуковой ряд воспроизводит возникшие у убийцы при виде ножа ассоциации, а именно стоны его жертвы. Микрофон пе­редает здесь зрителям в форме реальных звуковых эф­фектов содержание представлений убийцы, и кино­зритель осознает их драматургический смысл, пере­нося реально слышимые звуковые эффекты в воображаемый мир персонажа фильма.

Порой элементы звуковой сферы имеют такой одно­значный конкретный коррелят, что могут функциониро­вать как однозначные по содержанию звуко-шумовые «метафоры воспоминаний», которые и для зрителя и (как предполагает зритель) для персонажей фильма не­сут большую ассоциативную нагрузку, приводя к мон­тажному сокращению.

в) Музыка, отражающая фантазию героя

Особенно интересна та функция киномузыки, где она отображает музыкальные творческие процессы героя и представления, порождаемые его фантазией. В этом случае реально слышимая кинозрителями музыка пред­ставляет те психологические акты персонажей фильма, которые связаны с активностью их музыкальной фанта­зии. Звучащие в кинозале музыкальные структуры пере­дают нам полное содержание музыкальных структур, лишь воображаемых персонажами фильма. Услов­ность этого приема состоит в том, что нечто, само еще не получившее своей реальной звуковой формы в изображаемом киномире, уже обладает этой фор­мой для кинозрителя. Можно найти целый ряд примеров такого применения музыки.

Они встречаются главным образом в фильмах, где важным атрибутом изображаемых персонажей являются их музыкальные представления, то есть большей частью в фильмах о композиторах. Например, в «Юности Шопе-

на» кинокомпозитор неоднократно пытается воссоз­дать творческий процесс в воображении Шопена Ни­щие поют у костра рождественскую песню; Шопен ее за­поминает и в следующей сцене немедленно вплетает в свою импровизацию; ария Моцарта, спетая в церкви Констанцией Гладковской, немедленно превращается для Шопена в исходную точку для его импровизации на органе; в ней мотивы Моцарта переплетаются с мотива­ми Шопена, и она звучит для зрителя вполне реально. Музыка выступает здесь в своей собственной роли, ее исполняет герой фильма, но одновременно она вопло­щает также работу его творческого воображения. Кроме того, кинокомпозитор показывает нам тут воздействие других звуковых импульсов на представления гениаль­ного музыканта: например, три выстрела, раздавшиеся на улице, в следующем кадре превращаются в три удара в басах, служащие Шопену началом для прелюдии d-moll; далее мотив трубы почтальона, слышимый кино­зрителем, рождает в воображении Шопена первые мо­тивы этюда a)-moll op. 25. Больной Шопен выезжает в почтовой карете из Вены, и в его горячечном воображе­нии картины Варшавского восстания наслаиваются на мотивы этого этюда, к созданию которых внешним им­пульсом послужил мотив сигнала почтальона.

Чрезвычайно интересно использована музыка в этой функции в сцене, где Шопен начинает сочинять знамени­тый революционный этюд (c-moll op. 10). Под влиянием письма с родины, рассказывающего ему о восстании 1831 года, композитор стремится разрядить обуреваю­щие его страстные чувства. Он садится за рояль, внача­ле наигрывает отдельные мотивы, берет аккорды, и лишь постепенно из них возникают первые такты известного нам этюда. Они еще не вполне соответствуют подлинно­му произведению, но постепенно из-под пальцев компо­зитора выкристаллизовывается форма оригинала и на­чинается известный нам этюд c-moll Здесь показано, как музыкальная идея возникает в голове композитора и приобретает известную нам форму. Чтобы вполне по­нять эту сцену, кинозритель должен, конечно, хорошо знать данное произведение, он должен понимать, что именно представляет здесь попытку воссоздать твор­ческий процесс и что является оригиналом самого про­изведения Шопена. То же самое происходит в фильме

«Большой вальс» об Иоганне Штраусе, где стук экипа­жа, конский топот в Венском лесу, крик кукушки, щебе­тание птиц и прочее медленно превращаются в сознании композитора в мотивы его «Сказок Венского леса». Здесь режиссер тоже пытался показать, как получаемые извне шумовые импульсы воздействуют на музыкальные представления композитора.

Иначе раскрывает режиссер рождение творческой идеи в советском фильме о Глинке. Речь идет о том, как созревала главная тема увертюры к «Руслану и Людми­ле». Мы видим в кадре только голову сидящего за роя­лем композитора, а в слышимой кинозрителю музыке сначала звучит только ритмическая структура темы; за­тем композитор импровизирует на рояле мелодию, пока в конце концов не вступает весь оркестр, который играет эту тему так, как она нам известна по законченной увер­тюре. Оркестр дает здесь окончательную форму этого произведения, а «субъективный микрофон» конкретно отражает для нас процесс дозревания музыкальных об­разов Глинки.

Условность музыкального «субъективного микрофо­на» легла в основу уже упоминавшегося интересного польского экспериментального фильма «Прогулка по старому городу». Здесь в представлении ребенка реаль­ные шумы обыденной жизни вырастают до гигантских размеров и в таком виде передаются кинозрителю, кроме того, воображение ребенка дополняет види­мые предметы звуковыми фантастическими представ­лениями, в которых для него живет вся действитель­ность. Шуршание метлы превращается в представлении ребенка в оглушительный шум, который наслаивается на звучащие из открытых окон голоса декламирующих хором школьников. В пустом нефе церкви раздается преувеличенно громкое эхо; усиленные звуки скрипки, струн которой касается девочка, кажутся ей ликую­щими ангельскими голосами; в эхе, которое раздается под сводами, ' девочке слышатся человеческие голоса и мотивы песнопений. Но фантастические представ­ления ребенка в этом фильме отображает не только му­зыка: когда девочка проходит мимо ворот старого юрода, нарисованные на фризе пушки вдруг откаты­ваются назад, как после выстрелa, а эти выстрелы ре­ально раздаются в звуковой иллюстрации. Даже тиши-

на выполняет в этом фильме задачу отображения внут­ренней жизни героини.; когда ей на|скучило слушать гаммы, которые играют в классе, и она отворачивается к окну, чтобы посмотреть, как строят дом, гамма, кото­рую играет другой ученик, вдруг умолкает, оборвав­шись посреди пассажа. Наступившая тишина ясно гово­рит нам, что в этот момент для девочки умолкают все звуки, то, что ее не интересует, исчезает из ее сознания; видимые движения играющего мальчика не имеют ни-какого коррелята в звуковой сфере — настолько полно микрофон передает «субъективную точку зрения» де­вочки.

Во франко-испанском фильме «Главная улица» музы­ка использована в той же функции, но несколько иначе; она служит символом ожидаемых представлений герои­ни; здесь музыка отображает то, чего героиня ждет. Вальс, составляющий музыкальную иллюстрацию этой сцены, говорит об ожидании ею предстоящей помолвки. Но на эту реально слышимую нами «музыку будуще­го», которую мы воспринимаем как осуществление мечты девушки, нанизывается проникающий из другой комнаты реальный звук — упорно повторяемый на­стройщиком удар по одной и той же клавише Этот звук вводит в представления влюбленной девушки фаль­шивый тон, диссонанс, одновременно предвещающий близкий конфликт.

Таким же образом в кинофильмах используется и речь. В советском фильме «Отчий дом» героиня входит ' в пустой класс; в мечтах она видит уже себя учительни­цей, и в пустом классе громко здоровается с учениками, словно видит их перед собой. Это кажется вполне ес­тественным в показанной сцене. Но в ответ на ее при­ветствие в пустом классе звучит хор детских голо­сов, отвечающих будущей учительнице. Этот эффект ото­бражает в данный момент только представления, родившиеся в воображении Тани. Однако кинозритель реально слышит детские голоса, точно так же, как до этого слова, действительно произнесенные Таней

г) Музыка, раскрывающая содержание" сновидений

От раскрытия представлений, удержавшихся в памяти или рождаемых фантазией, недалеко до разрешения дру­гой задачи, которую может выполнять киномузыка:

 

 

раскрытия представлений, возникающих во сне¹. Так же, как кинокадр может показывать то, что герой филь­ма видит во сне, конкретно демонстрируя перед глазами зрителя содержание зрительных представлений ки­ноперсонажа, так и музыка и все звуковые явления мо­гут передавать содержание звуковых представлений, возникающих в сновидениях героя. Чтобы подчеркнуть переход в состояние сна, реальным звукам придается ирреальное звучание, иногда даже специфические дина­мические черты, например, в фильме «Похищение» сон передан при помощи приближения звуков собачьего лая. В иных случаях переход героя в состояние сна сопро­вождается миром звуков, который удаляется и динамика которого ослабевает.

Особенно щедро музыка использована для характе­ристики сновидений в фильме Рене Клера «Ночные красавицы» Здесь в основу драматургии всего фильма по­ложены контрасты между музыкой, слышимой во сне, и реальными шумами. Музыка — это ключ, открываю­щий и закрывающий для героя доступ в мир снов, она ' составляет ось его сновидений и основное содержание снов.

В реальном мире героя музыка оказывается по­бежденной в борьбе с шумом автомобильной мастер­ской, среди которого композитор не может творить В сценах сна она всегда побеждает. В снах героя появ­ляются не только те зрительные элементы, что и в действительности (те же женщины, только в костюмах разных эпох), но и те же ситуации (композитор дает уроки музыки, борется за успех своей оперы и т. д.). Из последнего звука передаваемой по радио колыбельной песни развивается мотив музыки его сна. Таким обра­зом, герой переходит в состояние сна и вступает в мир музыки снов всегда в результате звукового импульса, принадлежащего к его собственному реальному миру.

1 Также и в этой области художественные приемы в зритель­ной сфере возникли раньше аналогичных художественных приемов в звуковой сфере Еще в немом кино распространенным методом мон­тажа было введение «побочных» кадров, отражавших подобные представления героев фильма Реально показанный мир снов можно найти уже в опере и балете Приведем в качестве примера картину Сна парубка из «Сорочинской ярмарки» Мусоргского или всю сцену бой с мышами из «Щелкунчика» Чайковского.

Эти звуки выполняют здесь двоякую функцию: они ука­зывают на окончание реальной сцены и на начало сно­видений и в то же время явно функционируют как грань между этими обоими изображаемыми в фильме мирами

Если в мир сновидений героя вводит музыка, то выводят его оттуда грубые шумы; например, слыши­мый им во сне стук меча, который держит палач, ока­зывается в действительности стуком в дверь друзей ком­позитора, разбудивших его. Переживаемые во сне звон сабель во время дуэли или выстрелы мамелюков, защи­щающих женщину из гарема, всегда оказываются обла­гороженными во сне шумами реального мира компози­тора. Действительность грубо врывается даже в его сон в форме шумов, принадлежащих к приснившейся ему сцене.

Сцепление элементов действительности со сновиде­ниями превращается в этом фильме в основу всевоз­можных музыкальных кинематографических комических эффектов. Особенно силен эффект комизма в уже упо­мянутой сцене, где композитор, видя во сне премьеру своей оперы, замечает, что «оркестр» играет на всевоз­можных сиренах, напильниках, моторах, пневматиче­ских молотках и других подобных «инструментах»; даже дирижер держит в руке напильник вместо па­лочки.

Следует отметить, что в этом фильме музыка, сопро­вождающая кадры сна, основана на теории сна Фрейда: исполнение собственных произведений композитора и различные связанные с этим приключения — это явле­ние того, что Фрейд называет «сном желания»; напро­тив, волна шумов, которая постоянно угрожает и одер­живает верх во сне, — это типичное явление «сна-стра­ха». Если мы примем еще во внимание, что во всех этих снах в разных эротических сценах появляются в различных ролях и костюмах одни и те же известные ему по действительной жизни женские образы, то мы обнаружим здесь и третий элемент фрейдовской теории сна в его прямом, несимволическом смысле. Итак, этот фильм тоже является некой формой музыкального пред­ставления подсознательной психологической жиз­ни героя и, насколько мне известно, единственной попыт­кой подобного рода.

Во всех этих снах музыка всегда выступает в своей естественной роли. Интересно, что в изображаемом ми­ре музыка играет второстепенную роль, хотя она и слу­жит осью всего действия. Только к концу фильма, когда мечты композитора об успехе его оперы вскоре должны сбыться, оба мира сливаются в один поток, тоже пол­ный музыки ¹.

Во многих фильмах, где сны киноперсонажей изо­бражаются зримо, музыка используется как средство для характеристики этих снов (часто при помощи ли­шенного реальности тембра, средствами регистров, ди­намики и т. п.).,

Интересным приемом характеристики сна ребенка является использование музыки в польском короткомет­ражном фильме «Карусель». Ребенок с распухшей от больного зуба щекой, уставший от необходимости вер­теть для заработка карусель, засыпает и видит во сне, что теперь он сам несется на карусели прямо в небо. Его сон сопровождается тем же мотивчиком, который в форме вульгарного вальса, изрыгаемого старым хрип­лым граммофоном, сопровождал сцены на ярмарке и движение карусели. Но теперь, во сне, — это облагоро­женная, лишенная реальности, тонко инструментованная музыка. Тот же вальс, вероятно, продолжающий звучать на ярмарке, преображается во сне ребенка и доводится до зрителя в этом новом «приснившемся» виде. И зри­тель понимает разницу между бренчавшим вальсом и музыкой сна. Здесь оба элемента сна — зрительный и музыкальный — лишаются реальности.

 

1 В «Ночных красавицах» сны героя всегда показываются в перспективе извне, так, словно их видит тот, кому они снятся; в своих снах он играет самого себя и поэтому как бы смотрит на себя «со стороны». Конечно, режиссеру трудно было найти художест­венно убедительную («внутреннюю перспективу» главного героя, что­бы тот мог показать зримое содержание своих снов Он выбрал условность, не соответствующую психологии сна. Но нашему герою одновременно снится музыка, сопровождающая эти кадры сна, и способ показа музыкального содержания снов не вызывает в зри­теле ощущения непоследовательности. Разумеется, конкретно зву­чащую для нас музыку слышит, как мы предполагаем, также герой фильма, так как это и есть его сон. Что она звучит для него извне, естественно для возникающих во сне представлений, естественнее, чем если он видит самого себя со стороны в различ­ных ситуациях.

 

д) Музыка как средство раскрытия галлюцинаций

Звуковая сфера может также прямо передавать содержание галлюцинаций. В фильме «SOS — Айс­берг» один из полярных исследователей, плывущий че­рез покрытый льдинами пролив к стойбищу эскимосов за помощью, изнемогая от утомления, вдруг слышит чело­веческие голоса, хотя кадр показывает только бескрай­нее море. Здесь звуковой эффект выступает в новой ро­ли: он раскрывает нам содержание слуховых галлюци­наций героя. Такова же функция музыки в американ­ском фильме «Роз-Мари». Героиня — оперная певица — играет в фильме последний акт из «Тоски», но к оркест­ровому аккомпанементу вдруг начинают примешиваться посторонние мотивы индейской песни, которую она од­нажды слышала из уст своего возлюбленного. Мотивы песни — это галлюцинации пылающей от жара артистки. Кинозритель переживает это странное переплетение му­зыкальных мотивов, относя каждый звуковой слой к разной сфере: оперную музыку — к изображаемой в фильме сцене, любовную песню — к галлюцинациям певицы, которую трясет лихорадка. Этот эффект здесь достигается только при помощи музыки. Одна зритель­ная сфера оказалась бы не в состоянии передать так по-разному преломляющуюся двуслойность¹.

То же самое относится к звуковому горячечному бре­ду композитора в фильме «Юность Шопена» или к ли­шенной реальности музыке, возникающей в воображении матери, которая лишилась рассудка после гибели сына, в фильме «Пятеро с улицы Барской». В фильме «Погра­ничная улица» старый еврей, который в горящем гетто творит свою последнюю предсмертную молитву, вдруг слышит ирреальные голоса детей, женщин и мужчин, целый хор, произносящий еврейскую заупокойную мо­литву. И кинозритель слышит их реально.

Интереснее всего музыка использована в этой функ­ции в неоднократно приводимом нами фильме о Шопе-

 

1 Здесь следует еще отметить, что в этой функции музыка вы­ступала уже в опере в «Пиковой даме» Чайковского музыкальные средства используются для передачи жутких галлюцинаций Германа при появлении духа мертвой графини. Но в опере эта сцена и роль музыки упрощены, так как призрак мертвой показан. В совет­ской экранизации этой оперы, к счастью, этого упрощения удалось избежать.

не, где грохот почтовой кареты, вой ветра, звуки трубы почтальона медленно претворяются в фантазии мечуще­гося в жару Шопена в мотивы этюда a-moll op. 25, причем на фоне горячечных видений боев в Варшаве. Весь комплекс картин расплывается в тумане, когда Шо­пен теряет сознание, и звуки этой воображаемой музыки медленно переходят в свист ветра, который теперь пре­вращается снова в реальный коррелят пурги. Для кино­фильма характерно, что здесь музыкальные звуки могут органически переходить в шумовые эффекты, и всё вме­сте превращается в «музыку звуков и шумов».

Кинозритель слышит галлюцинации киноперсонажа и в значительной мере отождествляет себя с ним; ибо зритель воспринимает то, что представляет собой субъ­ективное, внутреннее содержание (так как оно ничем не обосновано извне) переживаний данного киноперсо-нажа. Хотя в этот момент мы являемся самими собой, то есть кинозрителями, в то же время мы отождествля­ем себя с героем, так как мы разделяем с ним его са­мые сокровенные представления. Сам по себе зритель­ный кадр в принципе не создает возможности подобного отождествления. Выступающая в этой функции музыка изменяет установку кинозрителя. Она стирает грань ме­жду «я» и «не-я».

Укажем здесь еще на потрясающую сцену из «Ивана Грозного», где поет княгиня, потерявшая рассудок после того, как был убит ее сын. Вместо Ивана Грозного заго­ворщики убили ее бестолкового сына, преждевременно облачившегося в царские одежды Она подготовила это убийство своими руками. Властолюбивая старая княги­ня в безумии поет над телом сына колыбельную песню о «черном бобре», которую она ему певала, когда он был ребенком, укачивая и видя его в своем воображении ца­рем. Теперь она с каменным лицом безумной поет эту песню хриплым, иногда скрипучим голосом, прерывая ее паузами. Здесь, в этой ситуации музыка служит только признаком безумия.