Ж) Музыка, информирующая о волевых актах

Реже музыка используется как средство выражения волевых актов киноперсонажей. В таких случаях большей частью передается процесс созревания какого-нибудь решения Так, в фильме «Темный ангел» музыкой сопровождается сцена, показывающая человека, в нере­шимости раздумывающего над своим дальнейшем обра­зом действий. Затем возникающий внезапно динамиче­ский акцент в музыке служит признаком принятого решения. Поэтому дальнейшее поведение героя, направ­ленное на определенное действие, кажется кинозрителю естественным, ибо ему уже известно из музыки о приня­тии решения. Правда, музыка не в состоянии раскрыть сути решения. В польском фильме «Голубой крест» три одиночных удара в литавры символизируют оконча­тельное решение партизан остаться на горном перевале для спасения товарищей

Музыкальными средствами сообщается нам о коллек­тивном решении в американском фильме «Происшествие на Окс-Боу». Когда участники

тайного суда Ку-клукс-клана раскололись на две группы в споре, линчевать ли трех негров, заподозренных в преступлении, только му­зыка резким, отрывистым аккордом информирует нас о вынесенном приговоре подвергнуть этих негров линче­ванию. Процесс созревания решения музыкально отоб­ражен в комической сцене из польского фильма «Чертово ущелье», где солдат-повар колеблется, выпустить ли ему на волю сидящего под замком друга, и характер музы­кальных мотивов (сначала отрывистый, а затем вдруг громкий и настойчивый) говорит о постепенном переходе от колебаний к решению. То же самое происходит и в итальянском фильме «Похитители велосипедов». На фо-

не криков, Сопровождающих футбольный матч на непо­казанном стадионе, ширятся звуки музыки, что превос­ходно передает созревающее у героя решение украсть велосипед, стоящий у входа на стадион. Эта музыка растет, заглушая крики толпы, и достигает своей дина­мической кульминации в тот момент, когда герой окон­чательно решается на воровство.

Лучший образец передачи музыкальными средствами процесса созревания решения мы находим в старом аме­риканском фильме «Анна Каренина». В последней сцене, перед тем как героиня бросается под поезд, в музыке слышится грохот постепенно набирающего скорость поезда; в то же время она передает решение героини покончить с собой. Выражение этой музыки трагическое, и когда вдруг в ней раздается резкий диссонирующий аккорд, одна лишь музыка заставляет нас пред­положить о совершенном поступке Анны. В предыдущих кадрах нам было только показано ее окаменевшее от боли лицо и неподвижная фигура; за нее «играет» музы­ка, которая завершает действие. Она выражает то, чего не может показать кадр, она говорит вместо актрисы, которая застывает в неподвижности. Музыка избавляет иногда актера от излишних жестов, делает более глубо­кой его игру.

Музыка как проявление несгибаемой воли юных ге­роев появляется в фильме «Молодая гвардия», когда Уля Громова и другие девушки, избитые немцами, запе­вают песню. Реакция гитлеровцев убедительно показы­вает, что они поняли эту песню именно как несломлен­ную волю к борьбе.

Приведем еще интересный пример музыкальной пе­редачи коллективного стремления. В советском фильме «Жажда» аэросъемка показывает нам бегущую по улице толпу, устремившуюся к воде.] Толпа уплот­няется, ее движение в глубине улицы ускоряется. Музы­ка при помощи долгого динамического нарастания од­ного звука отображает внутреннее напряжение этих людей, которыми владеет только одна мысль — нако­нец получить воду.,

В заключение~укажем еще на интересный пример, где музыка символизирует упрямство, но на сей раз не человека, а... башмака. В польском эксперименталь­ном фильме «Башмак» оживший и «очеловеченный» ста- 222

рый башмак, словно незваный гость, вдруг появляется в комнате и прилипает к потолку; он попросту «не хо­чет» спуститься вниз. Живущий в этой комнате человек пытается сорвать башмак с потолка, но тот «не поддает­ся». Этот момент подчеркивается в музыке долгим упор­но нарастающим отдельным звуком, который превос­ходно передает «упрямство» этого «очеловеченного» башмака. Аналогия с описанным ранее примером пока­зывает, что при помощи музыкальных средств можно очень верно передавать качество волевых актов.

Музыка—основа вчувствования

От рассмотренных в предыдущем разделе функций музыки отличаются те ее задачи по отношению к филь­му, при выполнении которых она эмоционально охваты­вает целые комплексы сцен, эпизодов или фрагментов, служит их эмоциональным комментарием и помогает зрителю проникать чувствами в развитие целого.

Музыка, о которой говорилось выше, должна была выражать чувства киноперсонажей, предполагаемые в них зрителем, дополнять их, информировать о них. На­оборот, вчувствование — это функция зрителя по отношению к кинокадру, и музыка может помочь зрите­лю правильно истолковать содержание каждой данной сцены. Зритель реагирует не только на воображае­мые эмоции героев фильма, но одновременно он реаги­рует своим собственным чувством на то, что выра­жает эта музыка. В переживании кинозрителя вообра­жаемые эмоции, которые он приписывает персонажам фильма, наслаиваются на его собственные, вызываемые музыкой. Таким образом, музыка умножает эмоции, усиливает их и именно благодаря этому помогает зри­телю вчувствоваться в то, что выражает сцена из филь­ма Например, когда на экране показано трагическое лицо женщины, то возникающая в нас эмоция — это лишь воображаемая эмоция, которую мы приписываем данному персонажу в данной сцене фильма. Если же кадр сопровождается очень «грустной» музыкой, то она вызывает в нас реальную эмоциональную реакцию. Та-ким образом, музыка помогает зрителю понять пережи­вания героев, вжиться в их образы.

Так, например, в советском кинофильме «Овод» му­зыка непосредственно выражает трагические пережива­ния женщины, которая читает письмо от только что рас­стрелянного любимого ею человека (предпоследний эпизод фильма).

Мы уже указывали, что вызываемые кинокадром эмоции связаны с чем-либо конкретным, тогда как му­зыка определяет чувства лишь в самых общих чертах, не информируя о том, на чем они основаны. Музыка обогащает эмоциональные переживания многочисленны­ми ассоциациями, связанными для кинозрителя с дан­ным ее типом.

В кино эмоциональную нагрузку несут не только лю­ди, их лица и жесты, но и — по принципу «зрительной метафоры» — ландшафты, световые эффекты и т. д. Зри­тельная метафора играет в кино значительную роль Музыка расшифровывает метафоры, подчеркивает их смысловое содержание. Так, изображение мрачного ландшафта кажется вдвойне выразительным в соедине­нии с соответствующей мрачной музыкой; ибо музыка непосредственно выражает то, что ландшафт как мета­фора может выразить лишь косвенно. Картины природы, внешне нейтральные по отношению к данному действию, объединенные с соответствующей музыкой, способны сильнее подчеркнуть выразительность сцен, что позволит зрителям глубже проникнуть в суть фабулы. Но музыка обладает способностью такого воздействия и без зримых символов. Так же, как картины природы, ландшафты, изображения цветов, туч, гор и т д. вызывают у зрителя периферические ассоциации, непосредственно не связан­ные с изображаемой зрительно сценой, но способствую­щие пониманию и восприятию нами этой сцены, так и музыка, не связанная непосредственно с переживаниями киноперсонажа, со своей стороны может создавать такую атмосферу благодаря присущей ей собственной вырази­тельности. Она выходит за пределы содержания кадра, вносит в него новый смысл, углубляет его высказывание

Эту функцию нельзя отождествлять ни с одной из описанных ранее ее функций. Те функции относились к музыке, непосредственно связанной с данным показан­ным зрительным кадром и выражавшей тип эмоций ге­роя или группы персонажей фильма. Но музыка отнюдь не должна быть эпизодической принадлежностью той или

другой отдельной фазы фильма. Она может широко ох­ватывать различные его фазы и комментировать их в целом, может помогать зрителю в его эмоциональной установке по отношению к фабуле фильма. В этой функ­ции музыка не столько служит средством драматургии фильма, сколько помогает правильному восприятию этой драматургии публикой; она обращается в первую оче­редь к кинозрителю, не теряя, однако, связи с фильмом. Но эта ее связь с кадром имеет иной характер музыка обобщает и комментирует ход кинематографи­ческого действия.

В литературных произведениях мы тоже находим подобные фрагменты, служащие не столько для разви­тия фабулы и для характеристики образов, сколько вы­ражающие отношение автора к изображаемым ситуа­циям, образам и т. п. Здесь тоже высказывание такого рода обращено прямо к читателю и выполняет в произ­ведении, как в целом, иные функции, нежели главы, содержащие описания, диалоги, характеристики и т п.

В зрительной сфере фильма не может быть такого «текста», помимо содержащих некоторые намеки зри­тельных метафор, соответствующих показанным пережи­ваниям героев: например, грозовое небо или светлые, солнечные ландшафты как обобщенное и объективиро­ванное указание на настроение героев Кроме того, в зрительной сфере для интерпретации кинематографиче­ского мира автором могут служить только подбор по­казываемых явлений, их подчеркивание посредством ка­меры, а также их монтаж В живописи субъективному освещению автором избранного десигната служат откло­нения от натуралистического образа изображаемого предмета Но фотографическое воссоздание показывае­мого мира в кино допускает лишь в очень ограниченном объеме такие отклонения с целью придания вырази­тельности, хотя и в этой области кино обладает большим богатством красок для высказывания (приближение, выявление деталей, перспективы и световые наплывы и т. п.). Тем большая задача возлагается на звуковую сферу и особенно на музыку. Музыке легче выполнить эти задачи, потому что именно к ее специфике относятся многозначность содержания и большие возможности воз­действия на эмоции публики Затем, она выражает об­щий характер настроения, которое, подобно подспудно- 225

му течению действия, само не находит себе места в зри­тельной сфере. Действие поддерживается музыкой по принципу, названному Эйзенштейном принципом «обер­тонов» в кино. Поэтому музыка в состоянии связывать в одно целое сцены с различным содержанием, дополняя их теми эмоциями, которые она несет в себе сама.

В этой роли музыка опять-таки может воздействовать различным образом: 1) она может обобщать настроение какого-нибудь отрезка фильма, протекая параллельно зрительному процессу; 2) она может находиться в рез­ком контрасте со зрительным изображением, тогда кон­траст побуждает зрителя к активному комментарию (музыка, применяемая в такой роли комментария, всег­да обращена к кинозрителю); 3) музыка может пробуж­дать симпатию или антипатию к персонажам или ситуа­циям, которые она сопровождает, и тем самым предвос­хищать своим комментарием суждение о них (в зри­тельной сфере оно может быть вынесено только тогда, когда конфликт или его разрешение будут уже показа­ны). В этой роли музыка добавляет к ходу фильма нечто, лишь косвенно связанное с ним. Музыка, так сказать, «умножает» эмоции, дополняя их эмоциями ти­па субъективного авторского комментария.

В этой функции киномузыка относится и к давно прошедшему, и к настоящему, и к будущему ходу дей­ствия. Во всех трех случаях она помогает драматурги­ческой интеграции зрительной сферы.

В фильме Эйзенштейна «Броненосец «Потемкин» (звуковой вариант)¹ различные кадры объединяются однородной музыкой, связанной, однако, с централь­ным мотивом сцены — со смертью матроса. Тело уби­того лежит в палатке на набережной в одесском порту, и вокруг него начинают собираться люди; бесконечной вереницей мимо идут они, охваченные одинаковым вол­нением. На экране показаны все новые и новые лица людей, принадлежащих к различным классам, и их различная реакция при виде убитого. Музыка своим единым выражением соединяет все фазы в одно целое и подчеркивает главное в этом длинном эпизоде:

 

1 Первый немой вариант этого фильма демонстрировался под специально написанную для него музыку Э. Майзеля; озвученный вариант идет под музыку Н. Крюкова.

скорбь народа по человеку, павшему жертвой за на­родное дело. Марш нарастает, приобретает все боль­шую подчеркнутость, выражение скорби превращается в выражение возмущения, протеста Музыкальное раз­витие протекает независимо от непрерывной смены кад­ров. Здесь музыка сама по себе имеет характер «ости­нато», а зрительные данности образуют подвижный «контрапункт». Эта музыка объединяет отдельные по­казанные в кадрах эпизоды по принципу обобщения их выражения.

Таким же методом режиссер пользуется в знамени­той сцене на лестнице, но на сей раз применительно не к музыке, а к звуковым эффектам, причем это имеет еще более сильное художественное воздействие. Топот солдатских сапог по лестнице в порт превращает этот богатый разнообразными деталями эпизод фильма в звуковой: сначала видна пустая лестница, но слышно приближение равномерно отбивающих шаг солдат. Затем видны ноги, потом ряды солдат, наплывают фигуры бегущих, прячущиеся старики и дети, матери, теряющие своих детей, детская коляска одиноко ка­тится вниз по лестнице, и все это сопровождается однообразным топотом роты солдат и их стрельбой.

Несколько иначе полная глубокой грусти музыка обрамляет картины природы в польском фильме «Дом на пустыре»: пустынные песчаные холмы под Варша­вой, туманный осенний ландшафт. Музыка передает здесь настроение людей, показанное в предыдущих сценах, и одновременно связывает его с настроением, создаваемым пустынным ландшафтом, который теперь воздействует как подчеркнутая музыкой кинометафора.

В еще большей степени, почти на протяжении в с е г о фильма выполняет эту функцию эмоционального объединения разнузданная танцевальная музыка в фильме «Черный Орфей». Она подчеркивает магиче­скую роль танца и ритма для черных жителей Рио-де-Жанейро, служит символом настроения во время трех­дневного праздника, когда танцевальное безумие охва­тывает все негритянское население города. Лишь в очень немногих сценах молчат обладающие магической силой ударные На протяжении более или менее длин­ных отрезков этого фильма можно найти множество примеров такого использования музыки. «Черный Ор- 227

фей» — это, конечно, крайность, здесь и фабула и, главным образом, среда, где развивается действие, благоприятствуют такой функции музыки.

Во всех описанных ранее случаях музыка (внутри кадровая или обращенная только к зрителю) помо­гала зрителю вживаться в настроение фильма или от­дельных его сцен, комментировала эмоциональное содержание показанного на экране.

Следует добавить, что весьма часто режиссер пору­чает музыке не только выражение определенных эмо­ций, но и передачу изменения в настроении героя. Таким образом, движение чувств и эмоций легче вы­является в музыке, нежели при помощи визуальных средств.

Необычно сильное художественное воздействие до­стигается тогда, когда музыка находится в резком контрасте с выражением кадров и связана с кад­ром именно при помощи этого контраста. Такой метод требует от зрителя некоторой духовной активности, чтобы он мог понять взаимодействие обеих основных сфер фильма. Здесь мы сталкиваемся с самостоятель­ным в высшей степени звуко-зрительным конт­рапунктом; возникающее в зрителе новое, третье, качество (так же, как при музыкальном контрапункте) представляет собою результат понимания указан-ного контрапункта. Контраст вскрывает соотношение обеих сфер. Так, музыка теряет свое первоначальное содержание, когда в одной из сцен «Великого дикта­тора» Чаплин в роли диктатора играет земным шаром, как воздушным шариком, и при этом мы слышим вступление к «Лоэнгрину» с мотивами Грааля. В таком сочетании музыка полностью лишается своего мисти­ческого и просветленного выражения и приобретает как раз обратный смысл: она кажется гротескной и иронической; точно так же «Аллилуйя» Генделя из «Мессии» вызывает в нас ужас в сцене с пьянствую­щими старыми нищими из фильма «Виридиана».

Как мы видим, в кино музыка может терять или менять определенный характер своего выраже­ния, своего эмоционального высказывания в зависи­мости от того, с какой кинематографической ситуацией она связана. Здесь антитетический контраст между изображением и музыкой придает обоим новое каче-

ство. Тот факт, что и в том и в другом случае музыка представляет собой цитату из автономных музыкаль­ных произведений, еще более подчеркивает контраст между ее собственной первоначальной эмоциональной выразительностью и той, которую она приобретает в соединении с данными киносценами. Но сама кино­музыка может быть использована таким же приемом в ином «эмоциональном толковании».

Мы уже говорили о трагическом контрасте между изображением, показывающим толпу выходящих из вагонов евреев, и веселым маршем, который испол­няет в знак «приветствия» духовой оркестр в «Судьбе человека». Вряд ли мыслим больший контраст между изображением и музыкой, более выразительного эмо­циональною комментария вообще невозможно себе представить. Драматургический контрапункт состоит здесь в,том, что музыка своим собственным вы­разительным и смысловым содержанием противоре­чит зрительному изображению.

Музыка интересно используется там, где она долж­на порождать у зрителей определенные эмоциональные установки, то есть пробуждать симпатии или антипа­тии к показанному на экране содержанию. Например, в фильме «Палачи тоже умирают» при появлении в кадре портрета Гитлера резко диссонирующий звук, вдруг раздающийся в музыке, действует как шок с со­вершенно определенной негативной эмоциональной на­грузкой. Музыка пытается собственными средствами направить в определенную сторону отношение зрителя к показанному предмету. В фильме «Происшествие на Окс-Боу» печальная народная мелодия негритянской лесенки всегда выступает как символ и характеристика негров, особенно в тех сценах, где показываются нег­ры, безвинно приговоренные Ку-клукс-кланом к смер­ти и где один из них пишет прощальное письмо, а так­же в сцене, где это письмо прочитывается его родным после того, как он сам был подвергнут линчеванию. Этот проникновенно-грустный мотив, наряду с задачей, Дать этническую характеристику героя, должен также пробудить к нему сочувствие кинозрителя.

Музыка как основа вчувствования не обязательно должна относиться к сфере переживания людей. В совместном польско-немецком фильме «Молчаливая

звезда» зловещая иллюстрация к ландшафту на мерт­вой планете Венера достигается средствами электрон­ной музыки, которая вдруг совершает скачок, превра­щаясь в обычную легкую музыку, когда астронавты возвращаются в ракету. Теперь музыка воплощает зна­комую, почти уютную «земную» обстановку, точно так же, как только что она характеризовала зловещий ландшафт «чужой» планеты.

Подобное музыкальное обобщение сцены, эпизода или даже целого фильма встречается очень часто. Нередко также музыка продолжается дольше, чем самый фильм. (Я считаю весьма целесообразным средством давать при помощи музыки эмоциональную развязку фильма.)

Интересны случаи, когда музыка как эмоциональ­ный комментарий опережает представленное на экране действие. В фильме «Генерал делла Ровере" в сцене, происходящей в тюрьме, немцы вызывают арестованных по фамилиям. Музыка своим эмоцио­нальным выражением (глухая барабанная дробь, ритм марша, мрачный тембр звука) заставляет зрителя предчувствовать предстоящее: казнь заклю­ченных.

Несколько иначе, хотя тоже по принципу поли-функциональности, происходит эмоциональная подго­товка будущего в польском фильме «Дороги жизни». Герой фильма, затравленный людьми, не смогший найти своего места в обществе, бродя по городу в качестве страхового агента, посмотрел с лестницы в окно и вдруг увидел на улице рабочую демонстра­цию, которую разгоняет полиция. Толпа редеет, люди разбегаются, но сопровождающая эту сцену музыка нисколько не ослабевает. Наоборот, она нарастает, становится громче, превращается в гигантскую. Она уже играет в самом герое, относится к его пережива­ниям, вопреки тающей на улице толпе. Музыка гово­рит нам, что герой понял смысл своей жизни и что в нем растет осознание его собственного будущего пути Эта музыка (последней сцены первой части филь­ма) оповещает зрителя о дальнейшем пути героя и до некоторой степени о направлении, в котором бу­дет развертываться действие во второй части фильма («Под фригийской звездой»).

 

В советском фильме «Мать» музыка и изображение тоже выступают в двоякой временной перспективе: в кинематографическом настоящем и как возвещающие о непоказаниом кинематографически будущем рабочего движения. Кроме того, изображение и музыка пред­ставляют две противоположные линии развития: зри­тельная сфера — разгром рабочей демонстрации; му­зыка, наоборот, возвещает о будущей борьбе рабочего класса. Здесь «эмоциональная информация» не только выходит за пределы этой сцены, но и за пределы всего действия; она сообщает о его продолжении, вообще не показанном в фильме. Она открывает перспективы и на будущее, чего не делает изображение.

Для выполнения функции такой эмоциональной подготовки, хотя и на коротком отрезке, музыка поль­зуется интересным приемом в английском докумен­тальном фильме «Победа в пустыне». Перед наступ­лением на армию Роммеля в центре экрана видны часы,, которые держит в руке английский офицер. Солдаты готовы к атаке, но на экране полная неподвижность. Однако неподвижность пронизана повто­ряющимся единственным пронзительным звуком, кото­рый постепенно повышается, тон за тоном, октава за октавой до того момента, когда и в изображаемых кадрах и в музыке разражается буря. Здесь звуковые средства служат главным динамизирующим началом, которое одновременно усиливает напряжение и возве­щает о следующей сцене. Звуковые средства позво­ляют зрителю яснее почувствовать внутреннюю напря­женность статического изображения, лучше вжиться в его значение.

В последние годы встречается еще и другая форма использования музыки как основы для вчувствования зрителя, а именно повторение определенного музыкаль­ного фрагмента, более или менее длинной музыкаль­ной фразы на протяжении всего фильма, сопровож­дающее совершенно различные по содержанию сцены. Это повторение образует как бы эмоциональный общий знаменатель всего произведения, создает его центральный «тон». Выполнять эту роль музыке помогает многозначность ее выражения. (Однако такая условность стала теперь чересчур избитой.) Она дей­ствует как вполне свободный контрапункт зрительной

и звуковой сферы, а также как довольно свободно размещенное в фильме музыкальное «остинато». Кро­ме того, воспринимаемое зрителем повторение такого характерного мотива служит еще одной задаче: каж­дое новое повторение этой фразы наслаивается на ассоциации со всеми теми сценами, с которыми она уже была связана в данном фильме. Свою функцию — объединить эмоциональную атмосферу всего филь­ма— она лучше выполняет с каждым новым повто­рением.

Приведем несколько примеров. В польском фильме «Последний день лета» один и тот же мотив, звучащий издалека на окраине, многократно повторяется на протяжении всего фильма между обрывками весьма лаконичного диалога, и когда оба героя молчат, и во время их разговора, причем мотив каждый раз функ­ционирует иначе: то это символ далекой жизни, не похожей на жизнь оступившихся в ней юноши и девушки, которые встретились на пустынном берегу осеннего моря в последние мгновения своей жизни; то он выполняет функцию заднего плана, как эмоциональ­ная окраска рассказа о бессмысленности жизни этих людей. Мотив повторяется еще и как признак пустын­ности берега и необъятности моря. Он звучит издали как одинокий зов жизни, когда юноша бросается в во­ду и девушка остается одна. Неизменный в своей музы­кальной структуре, но выполняющий различные функ­ции,, этот мотив неотъемлем от фильма в целом. Мы ждем его возвращения, он является связующим звеном различных по содержанию, но одинаковых по настрое­нию сцен.

В такой же роли, только при более дифференци­рованных средствах исполнения, выступает одна и та же мелодия в польском фильме «Поезд». Тягучая, полная горечи, она сопровождает различные сцены, всегда показывая их «подтекст»—человеческое одино­чество. Она звучит, сопровождая титры, когда люди спешат на поезд, затем, при первом появлении герои­ни, сопровождает кадры, в которых мимо идущего поезда мелькают безлюдные поля; эта мелодия воз­вращается вновь в сцене сближения обоих пассажиров и когда на конечной станции они расходятся в разные стороны, каждый навстречу своей одинокой судьбе.

 

Это меланхолический, лишенный всякой надежды мо­тив, но он активен, и активность его касается чего-то другого, только не конкретно показанных сцен, обра­зов, ситуаций. Он служит эмоциональным символом атмосферы целого.

Такое воздействие музыки часто ускользает от со­знания зрителя. Вызывая у него единую эмоцию, оно позволяет ему субъективно сопоставить разрозненные, ко в то же время связанные между собой фабулой отрезки зрительного ряда.

Музыка в функции символа

В основе киномузыки в функции символа лежат совсем другие факторы, чем в основе тех ее функций, о которых говорилось выше. Роль символа музыка вы­полняет тогда, когда своими звуковыми структурами или некоторыми чертами этих структур она указывает на нечто совершенно иное, чем она сама, на нечто та­кое, чего не может показать и киноизображение.

Чтобы было понятнее, попробуем сформулировать условия, при которых какое-нибудь явление может превратиться в «символ», в отличие от таких понятий, как «знак», «представление», «выражение».

Символом может быть предмет, имеющий двоякое содержание: собственное, к которому принадлежит весь комплекс его свойств, и другое, на которое мы ориентируемся благодаря этим его характерным осо­бенностям. Другими словами: предмет А может симво­лизировать предмет В, если мы, воспринимая А, на­правляем свое внимание через посредство А на В. Например, скипетр — это символ власти, лев — символ силы, кольцо — символ супружеской верности. Между кольцом и верностью нет никакой общности свойств, но существует определенная связь клятву в верности при заключении брака сопровождает обмен кольцами; государь держит в руке скипетр; лев — чрезвычайно сильное животное. Звуковые явления тоже выполняют функцию символов: колокольный звон служит не только признаком того, что начинается церковная служба, но и представляет собой символ целого

комплекса обстоятельств, связанных с религией; фан­фары не только означают, что прибыл государь, но и служат символом власти и т. п. Между предметом; служащим символом, и тем, что он символизирует, должны существовать определенные связи, пусть даже только ассоциативные.

Иначе обстоит дело в случае изображения. Один предмет изображает другой (например, фотогра­фия — артиста театра), когда между обоими сущест­вует какое-либо сходство, общность свойств, которые позволяют нам узнать в изображаемом предмете изображенный предмет, то есть его десигнат. Напри­мер, картина изображает фигуру человека, или дерево, или цветок, хотя сама она не человек, не дерево и н е цветок.

Опять-таки иначе обстоит дело со знаком. В ос­нове того, что один предмет служит знаком другого, лежит условность. Что касается языковых знаков, то обозначением предмета в языке попросту служит его название. Между названием предмета и им самим нет никаких общих черт (за исключением случаев ономато­пеи). Знаком может быть, конечно, и сигнальный гудок, то есть звуковое явление, и дорожный указатель, то есть зрительное явление. Ни тот ни другой не пред­ставляют собой речевых знаков (названий), но тоже служат определенными знаками. Первый сообщает о приближении автомобиля и связанной с ним опасности, второй указывает на близость поворота, железнодо­рожного переезда и т. п.

Наконец, о выразительности мы говорили тогда, когда отдельные обороты речи или целые художест­венные произведения и т. п. вызывают у нас пред­ставления, эмоции, мысли, которые мы приписываем их авторам. Мы говорим, что человек выражает свою мысль, что художник выражает в художественном произведении свои чувства, свое настроение, свое миро­воззрение и т. п.

Музыка тоже может выполнять эти задачи, правда иначе, чем литература или другие виды искусства. Музыка может изображать (только в самых общих чертах, например иллюстративная музыка), может выражать эмоции, может символизировать. Она только не может обозначать, так как не имеет

собственного семантического слоя¹. Все это относится и к киномузыке.

Киномузыка может пользоваться собственными му­зыкальными символами и при этом символизировать либо только определенные свойства изображаемых предметов, либо целые комплексы предметов, либо связи между ними. Музыка осуществляет эту функцию символа либо благодаря определенным зву­ковым свойствам, либо при помощи целых музыкаль­ных структур и даже длинных фрагментов музыкаль­ной ткани. Порою, хотя и реже, символическую роль могут играть звуковые эффекты.

Лучше все это поясняют примеры.

В приводившейся выше сцене из английского филь­ма «Частная жизнь Генриха VIII» палач точит свой меч перед казнью Анны Болейн и при этом насвисты­вает мелодию в последовательно повышающихся рез­ких тонах. Это насвистывание служит здесь не только признаком безразличия, с которым палач готовится к умерщвлению человека, но и символом остроты меча, то есть чисто осязаемого свойства показанного предмета, свойства, которого не может показать сам по себе кадр. Музыкальная символика достигается здесь перенесением свойств клинка — «остроты», «тон­кости» — на насвистываемые звуки. Таким образом, здесь посредством звукового качества музыкального элемента внимание зрителя сосредоточивают на осяза­тельном качестве показанного в кадре предмета, и он лучше понимает смысл этой сцены. Благодаря этому символу в художественном высказывании возникает эллипс, и оно тем самым усиливается. Композитор рас­считывает здесь на соответствующие ассоциации зри­теля, позволяющие ему понять эту символику.

Но символика музыкальными средствами можег касаться гораздо более сложных вещей. Музыка как символ целого комплекса идей, мыслей, чувств появ­ляется в фильме «Молодая гвардия» в сцене, когда обреченная на смерть группа молодых борцов поет в тюрьме песню «Дивлюсь я на небо», а гестаповцы тщетно пытаются заставить их замолчать. Здесь песня является символом конфликта двух сил и величия духа

 

1 Более подробно об этом см.: 497; 481.

молодых героев. Другим примером этого служит поль­ский фильм «Непокоренный город». В одной из поки­нутых обитателями квартир в разрушенной нацистами Варшаве прячется «варшавский Робинзон». В квар­тиру вдруг входят нацистские солдаты, и один из них заводит граммофон, но игла кружится все время по одной и той же бороздке треснувшей пластинки, мо­тив каждый раз обрывается и упорно возвращается к началу. Музыка «остановилась», как и жизнь в вы­мершем городе. Эта музыка действует на зрителя как явный звуковой символ всего положения.

Сюда относится также та сцена из чешского дово­енного фильма «Ревизор», где показаны головы жен­щин, рассказывающих о приезде ревизора. При этом звучит быстро сменяющийся музыкальный мотив, секвентно повторяющийся во все более высоких реги­страх, в бурном и скором темпе. Это символ сплетни, стилизация голосов судачащих кумушек. Характерное качество сплетни (то есть того, как одну и ту же но­вость торопятся передать каждый раз новые лица, круг которых беспрестанно расширяется) находит превос­ходное отображение в этой секвенции одного мотива. Убедительность этого символа очень велика, кроме то­го, он вносит в сцену некоторый комический смысл.

В фильме «SOS — Айсберг» одинокая, мрачная, медленно развивающаяся, тягучая мелодическая линия кларнета служит символом одиночества горстки исследователей, затерянных в неизмеримой ледяной пустыне Антарктики. Благодаря аэросъемке видно, насколько одинока и покинута эта кучка людей, исче­зающая среди айсбергов. Здесь музыка (единственная мелодическая линия) символизирует своими средства­ми положение этих людей в бескрайней глуши, тишине и безмолвии ледяной пустыни.

В проанализированных примерах характер симво­лизирующих звуковых структур определялся тем или иным содержанием кадра. Носителями музыкальной символики были либо некоторые свойства звукового материала, либо способ использования этого мате­риала. Очень часто символическое значение имеют так­же стиль используемой музыки, специфические му­зыкальные жанры или деформации известного музыкального стиля.

Шостакович очень часто символизирует обществен­ную среду, в которой разыгрываются определенные сцены фильма, посредством определенного стиля му­зыки. В таких фильмах, как «Златые горы» или «Но­вый Вавилон», цитаты из «Прекрасной Елены» и «Орфея в аду» Оффенбаха символизируют буржуаз­ную среду; образ старого помещика-дворянина симво­лизируется мотивом прежнего царского марша «Гром победы», образ помещицы — сентиментальной фран­цузской пасторальной песенкой. В «Новом Вавилоне» композитор контрапунктически противопоставляет даже мотивы из «Орфея в аду» и из... «Марсельезы», что символизирует социальные противоречия изображаемой в фильме среды.

Так же поступает Шеффер в фильме «Леонардо да Винчи», где сферы интересов гениального худож­ника связываются с музыкой разных стилей: мир его видений живописца символизирует музыка, очень неж­ная по тембру, выражению и инструментовке, музыка, стилистически неотъемлемая от его времени; мир его идей как строителя, конструктора боевых машин («Косы, разящей людей»), напротив, — «конкретная» музыка, полная диссонансов на фоне взрывов, стрель­бы, шума битвы; эскизы собора св. Петра в Риме символизируются при помощи органной музыки и т. п.

Подобную символику содержит также польский фильм «Запрещенные песенки». Музыка представляет здесь два разных мира, два круга интересов внутри польского общества в годы оккупации. Мазурка Шо­пена, которую играют на тайном концерте в частном доме, наслаивается прямо на грубые звуки джазового оркестра, раздающиеся из танцевального зала, а рас­певаемая уличным певцом патриотическая песня — на отрывистый марш нацистского отряда. Здесь одновре­менно происходит борьба двух звуковых стилей, символизирующая противоречия двух миров.

Этот вид символики в более крупном масштабе пре­вращается в ось упомянутых выше французских филь­мов «Ночные красавицы» и «Мой дядя»; здесь осью Драматургии служит борьба двух звуковых миров — музыки и шумов.

Символизация какой-либо среды при помощи музы­ки, соответствующей этой среде, уже стала излюблен-

ным художественным приемом кинокомпозиторов. Здесь речь идет просто о характеристике этой среды посредством связанной с нею музыки, которая выполняет задачу косвенного, обобщенного отображе­ния и может стать символом очень многих ситуаций.

В фильме «Александр Невский» в сцене боя посред­ством музыки дается такая символическая характери­стика обеих борющихся сторон; в фильме «Изменчивое счастье» банальные шлягеры характеризуют польскую офицерскую среду периода между двумя войнами; и когда вдруг в другом кадре звучит отрывок из «Ромео и Джульетты» Прокофьева, то он приобретает смысл символа любви. Интересный музыкальный символ мы обнаруживаем в американском фильме «Мой друг Шейн». Наслоение двух лейтмотивов, которые относят­ся к двум персонажам фильма (к главному герою и жене фермера), символизируют чувства этих людей друг к другу; само же изображение ничего об этом не говорит до самого конца фильма, и символом зарождаю­щейся между ними любви является толь<