Некоторые задачи гештальтпсихологии

 

В одной из своих статей Вертгеймер [9] описал сле­дующие наблюдения.

Вы смотрите на ряд точек (рис. 24), расстояние меж­ду которыми поочередно то больше, то меньше. Тот факт, что эти точки самопроизвольно группируются по две, причем так, что меньшее из расстояний всегда нахо­дится внутри группы, а большее — между группами, возможно, не особенно впечатляет.

Тогда вместо точек (рис. 25) возьмем ряд вертикаль­ных параллельных прямых и несколько увеличим раз­личие между двумя расстояниями.

Эффект группировки здесь сильней. Насколько си­лен этот эффект, можно почувствовать, если попытать­ся сформировать другие группы так, чтобы две линии с большим расстоянием между ними образовывали одну группу, а меньшее расстояние было бы между двумя группами. Вы почувствуете, что это требует специаль­ного усилия. Увидеть одну такую группу, может быть, достаточно легко, но сгруппировать весь ряд так, чтобы видеть все эти группы одновременно, мне, например,

не по силам. Большинство людей никогда не смогут до­биться, чтобы эти новые группы стали для них такими же ясными, устойчивыми и оптически реальными, как предыдущая группировка; и в первый же момент рас­слабления или при наступлении усталости они видят спонтанйо возникающую первую группировку, как буд­то некоторые силы удерживают вместе пары близко расположенных линий.

Является ли расстояние решающим фактором са­мо по себе?

Две точки или две параллельные линии можно рас­сматривать как границы, заключающие между собой часть пространства. В двух наших примерах это уда­ется лучше тогда, когда оно находится ближе друг к другу и можно сформулировать следующее утверж­дение: члены ряда, которые «лучше» ограничивают часть пространства, лежащую между ними, при восп­риятии группируются вместе. Этот принцип объясня­ет тот факт, что параллельные линии образуют более устойчивые группы, чем точки. Очевидно, они лучше, чем точки, ограничивают пространство между собой. Мы можем изменить наш последний рисунок, добавив короткие горизонтальные линии, так что большее про­странство (между более удаленными линиями) пока­жется лучше ограниченным (рис. 26).

Теперь легко видятся группы из более удаленных друг от друга линий с их горизонтальными добавлени­ями (даже тогда, когда открытое расстояние между эти­ми добавлениями больше, чем меньшее расстояние между соседними линиями).

Но будем осторожны в выводах. Может быть, здесь действуют два различных принципа: принцип рассто­яния и принцип ограничения?

На следующем рисунке все члены ряда точек уда­лены друг от друга на равные расстояния, но имеется определенная последовательность в изменении их свойств (в данном случае цвета — рис. 27). Не имеет значения, какого рода это различие свойств. Даже в сле­дующем случае (рис. 28) мы наблюдаем то же явление, а именно: члены ряда «одного качества» (каково бы оно ни было) образуют группы, и, когда качество меняется, мы видим новую группу. Можно убедиться в реально­сти этого явления, пытаясь увидеть этот ряд в другой

группировке. В большинстве случаев люди не могут увидеть этот ряд как прочно организованную серию в любой другой математически возможной группировке.

Этим наши наблюдения не кончаются. Если снова взглянуть на ряд параллельных прямых, мы видим, что образование групп касается не только параллельных линий. Все пространство внутри группы, наполовину ограниченное ближайшими линиями, несмотря на то что оно такое же белое, как и вся остальная бумага, от­личается от нее, воспринимается по-другому. Внутри группы есть впечатление «чего-то», мы можем сказать «здесь что-то есть», тогда как между группами и вокруг рисунка впечатление «пустоты», там «ничего нет». Это различие, тщательно описанное Рубином [7], который назвал его различием «фигуры» и «фона», еще более удивительно тем, что вся группа с заключенным в ней белым пространством, кажется «выступающей вперед» по сравнению с окружающим фоном. В то же время можно заметить, что прямые, благодаря которым заклю­ченная между ними область кажется твердой и высту­пающей из фона, принадлежат этой области, они явля­ются краями этой области, но не кажутся краями неопределенного фона между группами¹.

Можно еще много говорить даже о таком простом аспекте зрительного восприятия. Я, однако, обращусь к наблюдениям другого плана.

 

1 Подобные законы обнаружены для формирования групп» в современных рядах (Wertheimer, 1923; Koffka, 1922).

 

На предыдущих рисунках группы прямых включали по два параллельных прямых каждая. Добавим третью прямую в се­редину каждой группы (рис. 29). Как можно было предпо­ложить заранее, три прямые, близко расположенные друг к другу, объединяются в одну группу, и эффект группиров­ки становится еще сильнее, чем ранее. Мы можем до­бавить еще две линии в каждую группу между тремя уже начерченными прямыми (рис. 30).

Стабильность группировки увеличилась еще боль­ше, и белое пространство внутри групп почти незамет­но. Если продолжать эту процедуру и дальше, наши группы превратятся в черные прямоугольники. Их бу­дет три, и каждый, глядя на этот рисунок, увидит три темные фигуры. Такая постепенная процедура, в ре­зультате которой мы видим эти темные прямоугольни­ки как «вещи», выступающие из фона, есть крайний случай группировки, которую мы наблюдали раньше. Это не геометрический трюизм. Это нечто не относя­щееся к геометрии. Тот факт, что однородно окрашен­ные поверхности или пятна кажутся целыми, опреде­ленными единицами, связан с особенностями нашего зрения. Когда даны рядом предметы с одинаковыми свойствами, как правило, образуются группы. С увели­чением плотности группы этот эффект увеличивается и достигает максимума, и группы превращаются в сплошные окрашенные поверхности. (Поверхности эти могут иметь тысячи различных форм — от обычных пря­моугольников, к которым мы привыкли, до совершенно необычных форм вроде чернильных пятен или облаков с их причудливыми очертаниями.)

Мы начали обсуждение с наблюдения группы, так как с помощью этого примера легче увидеть проблему. Конечно, единство черных прямоугольников ярче и ус­тойчивее, чем единство наших первых точек и прямых; но мы так привыкли к факту, что однородно окрашен­ные поверхности, окруженные поверхностью другого цвета, кажутся отдельными целыми, что не видим здесь проблемы. Многие наблюдения гештальтпсихологов таковы: они касаются фактов и явлений, настолько часто встречающихся в повседневной жизни, что мы не ви­дим в них ничего удивительного.

Нам снова придется возвратиться немного назад. Мы брали ряды точек или прямых линий и наблюдали, как они группируются. Теперь известно, что в самих членах этих рядов заключена проблема, а именно явле­ние, что они воспринимаются как целые единицы. Мы здесь имеем дело с образованиями разного порядка или ранга, например прямыми линиями (I порядок) и их группами (И порядок). Если единица существует, она может быть частью большей единицы или группы бо­лее высокого порядка.

Будучи целой единицей, непрерывная фигура име­ет характер «фигуры», выступает как нечто твердое, выделяющееся из фона. Представьте себе, что мы за­менили прямоугольник, раскрашенный черным, пря­моугольным кусочком бумаги черного цвета того же размера и прижали к листу. Ничего как будто не изме­нилось. Этот кусок имеет тот же характер твердого це­лого. Представьте себе далее, что этот кусок бумаги начинает расти в направлении, перпендикулярном своей поверхности. Он становится толще и наконец превращается в предмет в пространстве. Опять ника­ких важных изменений. Но приложение наших наблю­дений стало намного шире. Не только «вещь» выгля­дит как целое и нечто твердое, то же касается и групп, о которых говорилось вначале. У нас нет причин счи­тать, что принципы группировки, о которых было ска­зано (и другие, о которых я не имел возможности упо­мянуть), теряют силу, когда мы переходим от пятен и прямоугольников к трехмерным вещам².

Наши наблюдения связаны с анализом поля. Мы имели дело с естественными и очевидными структу­рами поля. Непроизвольное и абстрактное мышление образует в моем зрительном поле группы пятен или прямоугольников. Я вижу их не менее реально, чем их цвет, черный, белый или красный. Пока мое зритель-

 

2 «Вещи» снова могут быть членами групп высших поряд­ков. Вместо пятен мы можем взять ряд людей и наблюдать груп­ пировку. В архитектуре можно найти много подобных приме- ров (группы колонн, окон и т. д.)-

 

ное поле остается неизменным, я почти не сомнева­юсь, что принадлежит к какой-нибудь единице, а что — нет. Мы обнаружили, что в зрительном поле есть еди­ницы различных порядков, например группы, содер­жащие несколько точек, причем большая единица со­держит меньшие, которые труднее разделить, подобно тому как в физике молекула как более крупная едини­ца содержит атомы, меньшие единицы, составные ча­сти которых объединены крепче, чем составные части молекулы. Здесь нет никаких противоречий и сомне­ний относительно объективных единиц. И также как в физическом материале с бесспорными единицами и границами между этими единицами, в зрительном по­ле произвольный мысленный анализ не в силах спо­рить с наблюдением. Восприятие разрушается, когда мы пытаемся установить искусственные границы, ког­да реальные единицы и границы между ними ясны. В этом главная причина того, что я считаю понятие «ощущение» опасным. Оно скрывает тот факт, что в поле существуют видимые единицы различного поряд­ка. Ведь когда мы наивно представляем себе поле в терминах нереальных элементов различного цвета и яркости, как будто они безразлично заполняют про­странство и т. д., от этого описания ускользают види­мые, реально существующие целые единицы с их ви­димыми границами.

Наибольшая опасность понятия «ощущение» со­стоит в том, что считается, будто эти элементы зависят от местных процессов в нервной системе, причем каж­дый из них в принципе определяется одним стимулом. Наши наблюдения полностью противоречат этой «мо­заичной» теории поля. Как могут местные процессы, которые не зависят друг от друга и никак не взаимо­действуют друг с другом, образовывать такое органи­зованное целое? Как можно понять относительность границ между группами, если считать, что это только границы между маленькими кусочками мозаики, — ведь мы видим границу, только когда кончается целая группа. Гипотеза маленьких независимых частей не может дать нам объяснение. Все понятия, нужные для описания поля, не имеют отношения к концепции не­зависимых элементов. Более конкретно: нельзя выяс­нить, как формируются группы или единицы, рассматривая поочередно сначала одну точ­ку, затем другую, т. е. рассматривая их независимо друг от друга. Прибли­зиться к пониманию этих фактов можно, только принимая во внима­ние, как местные условия на всем по­ле влияют друг на друга. Сам по себе

белый цвет не делает белую линию, начерченную на черном фоне, реаль­ной оптической единицей в поле; если нет фона дру­гого цвета или яркости, мы не увидим линию. Именно отличие стимуляции фона от стимуляции внутри ли­нии делает ее самостоятельной фигурой. То же самое касается единиц более высокого порядка: не незави­симые и абсолютные свойства одной линии, за тем дру­гой и т. д. объединяют их в одну группу, а то, что они одинаковы, отличны от фона и находятся так близко друг к другу. Все это показывает нам решающую роль отношений, связей, а не частных свойств. И нельзя не учитывать роль фона. Ведь если есть определенная группа, скажем, две параллельные прямые на рассто­янии полсантиметра друг от друга, то достаточно на­рисовать еще две прямые снаружи группы так, чтобы они были ближе к первым прямым, чем те друг к дру­гу, чтобы первая группа разрушилась и образовались две новые группы из прямых, которые сейчас нахо­дятся ближе друг к другу (рис. 31). Наша первая груп­па существует, только пока вокруг нее есть однород­ный белый фон. После изменений окружающего фона то, что было внутренней частью группы, стало грани­цей между двумя группами. Отсюда можно сделать еще один вывод: характер «фигуры» и «фона» настоль­ко зависит от образования единиц в поле, что эти еди­ницы не могут быть выведены из суммы отдельных эле­ментов; не могут быть выведены из них и «фигура» «фон». Еще одно подтверждающее этот вывод наблю­дение: если мы изобразим две параллельные прямые, которые образуют группу, затем еще такую же пару, но значительно более удаленную от первой пары пря­мых, чем они друг от друга, и т. д. увеличивая ряд, то все группы в этом ряду станут более устойчивыми, чем каждая из них, взятая сама по себе. Даже таким обра­зом проявляется влияние частей поля друг на друга. Тот факт, что не изолированные свойства данных; стимулов, а отношение этих свойств между собой (все множество стимулов) определяет образование единиц, заставляет предположить, что динамические взаимо­действия в поле определяют, что становится единицей, что исключается из нее, что выступает как «фигура», что — как «фон». Сейчас немногие психологи отрица­ют, что, выделяя в зрительном поле эти реальные еди­ницы, мы должны описать адекватную последователь­ность процессов той части мозга, которая соответствует нашему полю зрения. Единицы, их более мелкие состав­ные части, границы, различия «фигуры» и «фона» опи­сываются как психологические реальности [2; 8; 10]. От­метив, что относительное расстояние и соотношение качественных свойств являются основным фактором, определяющим образование единиц, мы вспоминаем, что, должно быть, такие же факторы определяли бы это, если бы эти эффекты были результатом динамических взаимодействий в физиологическом поле. Большинст­во физических и химических процессов, о которых мы знаем, зависит от взаимоотношения свойств и рассто­яния между материалом в пространстве. Различие сти­муляции вызывает точки, линии, области различных хи­мических реакций в определенном пространственном соотношении на сетчатке. Если есть поперечные связи между продольными проводящими системами зритель­ного нерва где-нибудь в зрительной области нервной системы, то динамические взаимодействия должны за­висеть от качественных, пространственных и других соотношений качественных процессов, которые в дан­ное время существуют в общем зрительном процессе, протекающем в мозгу. Неудивительно, что явления группировки и т. д. зависят от их взаимоотношения.

С существованием реальных единиц и границ в зрительном поле ясно связан факт, что в этом поле есть «формы». Практически невозможно исключить их из на­шего обсуждения, потому что эти единицы в зритель­ном поле всегда имеют формы³. Вот почему в немецкой

 

3 Я не думаю, что слово «configuration» адекватно передает смысл немецкого «Gestalt». Слово «configuration» означает, что элементы собраны вместе в определенном порядке, а мы должны избежать этой функционалистской идеи.

 

 

терминологии их называют «Gestalten». Реальность форм в зрительном пространстве нельзя объяснить, счи­тая, что зрительное поле состоит из независимых от­дельных элементов. Если бы зрительное поле состояло из плотной, возможно, непрерывной мозаики этих эле­ментов, служащих материалом, не было бы никаких зрительных форм. Математически, конечно, они могли быть сгруппированы вместе определенным образом, но это не соответствовало бы той реальности, с которой эти конкретные формы существуют с не меньшей до­стоверностью, чем цвет или яркость. Прежде всего ма­тематически мыслимо любое сочетание этих элементов, тогда как в восприятии нам даны вполне определен­ные формы при определенных условиях, [4]. Если про­анализировать те условия, от которых зависят реаль­ные формы, мы обнаружим, что это качественные и пространственные соотношения стимуляции. Естест­венно, так как эти единицы, теперь хорошо известные, появляются в определенных формах, мы должны были предположить, что они являются функцией этих соот­ношений. Я помню из собственного опыта, насколько трудно четко различать совокупности стимулов, т. е. геометрическую кон­фигурацию их, и зрительные формы как реальность. На этой странице, конечно, есть черные точки как части букв, которые, если их рассматривать вместе, образуют такую зрительную форму (рис. 32).

Видим ли мы эту форму как зрительную реальность? Конечно, нет, так как много черных точек изобра­жено между ними и вокруг них. Но если бы эти точки были красными, все люди, не страдающие цветовой сле­потой или слепотой на формы из-за поражения мозга, увидели бы эту группу как форму.

Это справедливо не только для плоских форм, изо­браженных на листе бумаги, но и для трехмерных ве­щей вокруг нас. Мне хотелось бы предупредить от за­блуждения, что эти проблемы единиц и их форм имеют значение только для эстетики или других подобных ве­щей высокого уровня, но не связаны с повседневной жизнью. На самом деле на любом объекте, на любом человеке можно продемонстрировать эти принципы зрительного восприятия.

Мы пришли к физиологическому выводу: если в си­стеме имеется динамическое взаимодействие местных процессов, они будут влиять друг на друга и изменять друг друга до тех пор, пока не будет достигнуто равно­весие путем определенного распределения этих процес­сов. Мы рассматривали зрительное поле в состоянии по­коя, т. е. наблюдали психологическую картину в условиях равновесия в соответствующих процессах головного мозга. В физике достаточно примеров того, как процесс, начавшийся в системе при определенных условиях, сме­щает равновесие системы в короткое время. Время, за которое достигается равновесие зрительных процессов, видимо, тоже невелико. Если мы предъявляем стимулы внезапно, например при помощи проекции, мы видим поле, его границы и их формы постоянными, неподвиж­ными.

В состоянии равновесия поле ни в коем случае не яв­ляется «мертвым». Взаимные напряжения в фазе образо­вания поля (которые, разумеется, взаимозависимы) не ис­чезают, когда устанавливается равновесие. Просто они (и соответствующие процессы) имеют такую интенсив­ность и напряжение, что взаимно уравновешивают друг друга. Местные процессы в состоянии равновесия — это определенное количество энергии, распределенное в по­ле. Физиологическая теория должна разрешить две раз­личные проблемы, которые относятся к описанным свой­ствам зрительного поля. Эти свойства, включающие зависимость местного процесса от соотношения стиму­ляции широко вокруг, включающие далее образование единиц, их форм и т. д., кажутся почти удивительными и часто считаются результатом действия сверхъестествен­ных душевных сил. Первая задача, следовательно, состо­ит в том, чтобы показать, что подобные свойства вовсе не сверхъестественны в физическом мире. Таким образом, встает более общая задача — продемонстрировать соот­ветствующий тип процессов в точной науке, особенно ес­ли можно показать, что в зрительном отделе нервной си­стемы при определенных условиях, вероятно, происходят процессы общего типа. После этого встает другая зада­ча — найти процессы того специфического типа, кото­рые лежат в основе образования зрительного поля. Эта вторая задача, учитывая недостаточность наших физио­логических знаний, гораздо труднее. Мы делаем только первые шаги к решению этой проблемы, но одно замеча­ние можно сделать уже сейчас. Вследствие неодинако­вой стимуляции в различных участках сетчатки, в различ­ных участках зрительной коры происходят различные химические реакции, и, таким образом, появляется раз­личный химический материал в кристаллической и кол­лоидной формах. Если эти неодинаковые участки нахо­дятся в функциональной связи, то, конечно, между ними не может быть равновесия. Когда участки с неодинако­выми свойствами имеют общую границу, в системе есть «свободная энергия». В этом контуре должен быть основ­ной источник энергии для динамического взаимодейст­вия. То же самое будет в физике или физической химии при соответствующих условиях [2. С. 177, 185, 195].

Наше предположение дает физиологический кор­релят для формы как зрительной реальности. С пози­ции независимых элементарных процессов такой кор­релят найти нельзя. Эта мозаика не содержит никаких реальных форм или, если хотите, содержит все возмож­ные формы, но ни одной реальной. Очевидно, корреля­том реальной формы может быть только такой процесс, который нельзя разделить на независимые элементы. К тому же равновесие процесса, которое, как мы допу­скаем, лежит в основе зрительного поля, есть распре­деление напряжения и процессов в пространстве⁴, ко­торые сохраняются как одно целое. Поэтому мы сделали нашей рабочей гипотезой предположение, что во всех случаях это распределение является физиологическим коррелятом пространственных свойств зрения, особен­но формы. Так как наша концепция физиологических единиц относительна, то, считая, что любое резкое уменьшение связей динамического взаимодействия в границах определенного участка приводит к тому, что внутренняя область этого участка становится реальной единицей, мы можем без противоречия рассматривать весь зрительный процесс как одно целое в данный мо­мент и утверждать формирование специфических (бо­лее близко связанных) единиц с их формами в зависи­мости от пространственного соотношения стимулов.

 

4 Понятие пространства требует специального рассмотрения, поскольку в мозгу оно не может быть измерено в см, см², см³ (2. С. 232).

 

Чтобы лучше понять существенные тенденции гештальтпсихологии, обсудим некоторые из задач, которые она должна будет решить в будущем. Например, есть основания считать, что координации простых моторных реакций в поле зрения зависят непосредственно от наших принципов. Если с помощью стереоскопа одна вертикальная линия предъявляется одному глазу, а дру­гая — другому глазу, так что при данном угле конвер­генции обоих глаз линии кажутся почти параллельны­ми и на малом расстоянии друг от друга, они почти сразу объединяются в одну. Известно, что в этом случае наши глаза непроизвольно конвергируют под таким углом, чтобы эти две линии попадали на корреспондирующие участки двух сетчаток, причем физиологические про­цессы становятся более тесно связанными, чем при дру­гом угле конвергенции. Но мы уже видели, что парал­лельные линии, расположенные рядом в монокулярном поле зрения либо предъявленные обоим глазам, обра­зуют группу. Похоже, что при стереоскопическом предъявлении силы, которые удерживают две линии, увеличиваются и доводят дело до реального объедине­ния линий. Анализ этой ситуации с точки зрения физи­ки, кажется, показывает, что подобная вещь действи­тельно может произойти. Мы видели, что в состоянии равновесного распределения процессов поле тем не менее содержит участки напряжения, которые в дан­ный момент сбалансированы, но содержат определен­ное количество энергии! Таким образом, в зрительном поле, по-видимому, существуют напряжения, стремя­щиеся соединить две параллельные линии вместе. В фи­зике, если такого рода поле функционально связано с подвижными частями, в движениях которых реализу­ется энергия частей поля, это движение немедленно бу­дет вызвано энергией этих напряжений. Они как бы «ждут» первой возможности, чтобы сдвинуть подвиж­ные части в направлении к лучшему равновесию. Луч­шее равновесие в физике всегда лежит в направлении тех давлений, которые стремятся провести изменение, но в физиологическом случае они не могут сделать это непосредственно, поскольку расстояние слишком ве­лико. И, когда возможно, они делают это при помощи иннервации мышц глаза как подвижных частей в на­правлении освобождения своей энергии. Нет ничего сверхъествственного в такой упорядоченности физических процессов, никакой процесс прямо или косвен­но не может произвести изменения, которые не были бы направлены на достижение более стабильного рав­новесия целой системы. Мы должны только принять эту точку зрения по отношению к зрительной коре мозга и ее нервным связям с глазодвигательными мышцами, чтобы найти объяснение явлениям фиксации, основан­ное на принципах гештальттеории и физики [3]. Эта ги­потеза, конечно, требует тщательной разработки для конкретного состояния нервной системы и глазодвига­тельных мышц.

Две линии, предъявленные отдельно двум сетчат­кам, без всякой мышечной реакции сливаются в общем поле, если только расстояние между ними в этом поле достаточно мало. Это, возможно, эффект тех же сил, ко­торые, согласно нашей гипотезе, вызывают как движе­ния по слиянию этих линий, так и их группировку. В дру­гой статье я пытался показать, как принципы, лежащие в основе этих предположений, могут объяснить явле­ние стробоскопического или «мнимого» движения двух похожих фигур, которые предъявляются на близких расстояниях.

Рассмотрим другое направление работ в области гештальтпсихологии, связанных с памятью. Было по­казано, что существование геометрической конфигу­рации стимулов на сетчатке вовсе не вызывает восп­риятия определенной формы, так как изменение окружающего фона даже только в одном отношении 'может привести к восприятию совершенно других единиц и форм. Следовательно, опознание, которое в большинстве случаев есть узнавание не цвета или яр­кости, но форм единиц, может иногда происходить, а иногда нет в зависимости от принципов, которые мы обсуждали, т. е. от реальности единиц и форм. Рубин показал это во впечатляющих экспериментах.

То же касается «значения» и «воспроизведения». Определенный стимул или группы стимулов ничего не вызовут до тех пор, пока правильные единицы или фор­мы, вызывавшие в прошлом значение или воспроизво­дящую силу, не станут психологической или физиоло­гической реальностью. Наш вывод состоит в том, что следы прошлого опыта, лежащие в основе узнавания и воспроизведения, организованы способом, очень похо­жим на способ организации этого прошлого опыта. Иначе трудно понять, почему, чтобы вызвать воспроиз­ведение или опознание, реальные процессы должны быть соответствующим образом организованы.

Мы, однако, не можем на этом остановиться. В по­следней книге [6] я привел некоторые основания для пересмотра понятий ассоциации и воспроизведения е позиций гештальтпсихологии. В самом деле, даже Торндайк, чья концепция ассоциаций наиболее консерва­тивна, кажется, пересматривает понятие таким обра­зом, что определенная степень того, что можно назвать «соответствием друг другу», является абсолютной пред­посылкой для того, чтобы между двумя частями нашего опыта образовалась ассоциация.

Применение наших принципов к явлению воспро­изведения известно гораздо меньше. Несколько слов прольют свет на эту проблему. Дело в том, что, какова бы ни была природа существующей ассоциации АВ, соот­ветствующее воспроизведение произойдет только тог­да, когда процесс А', достаточно похожий на А, дойдет до следа от процесса А. Но почему А' вступает в функцио­нальный контакт со следом А, а не со следами сотен дру­гих процессов? Если бы А' обязательно проводилось те­ми самыми нервами, которые раньше проводили А, все объяснялось бы достаточно просто. Мы, однако, знаем, что это не обязательное условие и А' может вызвать вос­произведение В как ассоциацию к А, даже если сигнал входит в нервную систему по другому пути. Таким обра­зом, машинная теория воспроизведения отвергается; воспроизведение должно иметь более динамическую ос­нову, вследствие чего А' вступает в функциональную связь со следом, достаточно похожим на А', скорее, чем с другими следами. Но как происходит этот отбор соот­ветствующих следов? Полного объяснения я не могу представить, но иногда в науке бывает полезно объеди­нить одну проблему с другой. Здесь, очевидно, это воз­можно. Предположим, что в зрительном поле есть одна фигура в одном месте и другая, очень похожая фигура в другом месте. Если пространство между этими фигу­рами и вокруг них однородно или заполнено резко отли­чающимися фигурами, пара похожих фигур будет вос­приниматься как одна группа. Это не больше чем одно из простейших наблюдений над организацией поля. Бо­лее того, мы не убеждены, что полное знание нервной системы должно объяснить нам, почему сходство, в противоположность окружающему пространству отлично­го свойства, заставляет два процесса объединяться в один Gesamtgestalt, даже если между ними значитель­ное расстояние. Если это не слишком сложная пробле­ма, то не должно быть парадоксом и то, что происходит отбор нужного следа, который служит началом воспро­изведения. По существу, это одна, а не две проблемы. Единственное удовлетворительное предположение — это предположение о том, что процессы оставляют в нер­вной системе следы, структурные свойства которых по­добны свойствам процессов, которые они представля­ют. С течением времени эти минутные пласты опыта накладываются друг на друга. Но некоторые из них, да­же большинство, сохраняются, несмотря на все после­дующие влияния. Наша гипотеза заключается в том, что отношения между хорошо сбалансированным следом А и реальным процессом А', похожим на него, сравнимы с отношениями между двумя похожими процессами в актуальном поле зрения. Та же причина, которая уста­навливает функциональную связь между этими процес­сами, исключая другие, отличные от них процессы, бу­дет устанавливать функциональное взаимодействие между действительным процессом и похожим на него следом. Это будет основой узнавания и, при благоприят­ных условиях, началом воспроизведения. Следователь­но, если избирательность узнавания и воспроизведения представляет ту же проблему, что избирательность в об­разовании групп, то некоторые моменты сразу проясня­ются. Правила группировки в восприятии тогда необхо­димо будут и правилами узнавания и воспроизведения. Например, как свойства поля между двумя похожими фигурами и вокруг них существенны для образования группы, так и свойства следов, которые находятся по­сле следа А определенной структуры, и свойства сиг­налов, предъявляемых перед актуальным процессом А', похожим на этот след_гбудут определять функциональ­ное взаимоотношение между А и А' и, таким образом, узнавание и воспроизведение. Мы уже начали экспе­риментально исследовать эту гипотезу.

Что касается еще одного направления гештальтпсихологии, сделаем только несколько замечаний. Мы имели дело с формами и группами самых разных уровней твердости. В некоторых случаях все попытки заме- нить с помощью анализа одну форму другой напрасны.

Но расставьте мебель в комнате в случайном порядке, и вы увидите достаточно твердые и прочные единицы, от­дельные объекты, но не увидите столь же прочных и ста­бильных групп, которые самопроизвольно образовались бы из этих объектов. Вы увидите, что одна группа легко сменяется другой в зависимости от самых малых изме­нений в условиях, может быть, ваших собственных. Оче­видно, что в этом случае влияние изменений в субъек­тивном отношении к полю значительно больше, чем в случае прочных единиц и стабильных групп. Даже силы небольшой интенсивности здесь достаточны для того, чтобы образовать новые группы в поле, которое этому «не сопротивляется», так как его собственные тенден­ции к группировке малы.

Таким же образом можно рассматривать и пробле­му научения. Вспомним один из обычных способов экс­периментирования с животными. Животному предъ­являют два объекта и научают выбирать один из них в зависимости от его положения в пространстве, цвета или какого-нибудь другого свойства. Эффект достига­ется наградой за каждый правильный выбор и, возмож­но, наказанием за каждый неправильный. Научение та­кого рода обычно происходит медленно, и ничто не указывает на то, что сюда вовлечены какие-либо вы­сшие процессы. Кривая научения, которая показыва­ет, как с течением времени уменьшается число непра­вильных выборов, имеет неправильный характер, но показывает постепенное снижение. Может показать­ся, что человекообразные обезьяны должны решать та­кие задачи быстрее. Но это не всегда так. Часто период научения у антропоидов такой же длинный, как и у ни­зших животных. Однако форма научения иногда отли­чается от формы научения у низших позвоночных.

Когда Йеркс (Yerkes, 1916) провел эксперименты описанного типа⁵ с орангутангами, эти обезьяны долгое время вообще не давали положительных результатов. Но, наконец, когда экспериментатор уже почти потерял на­дежду добиться результатов, обезьяна после одного пра­вильного выбора неожиданно полностью решила зада­чу, т. е. никогда больше не делала ошибок. Она решила

 

5 Для нашего обсуждения не имеет значения тот факт, что эксперименты были на «множественный выбор» вместо более простого сенсорного различения.

 

задачу в один момент, и кривая научения показывала рез­кое внезапное падение ошибок. Некоторые результаты моего изучения научения у шимпанзе очень похожи на результаты Йеркса. Иногда подобные явления можно наблюдатьу детей, и трудно отделаться от впечатления, что обезьяна ведет себя как человек в сходных обстоятельст­вах, который внезапно усмотрел принцип решения про­блемы и говорит себе: «А, вот в чем дело! Всегда черные объекты!» — и больше, естественно, не делает ошибок. Эти эксперименты нельзя описать, сказав только, как это обычно делается, что животное в такой ситуа­ции научается связывать определенный стимул с оп­ределенной реакцией, и эта связь закрепляется. Такое представление о процессе придает слишком большое значение памяти или ассоциативной стороне дела и сводит на нет другую сторону, которая, может быть, да­же более важна и трудна.

Несмотря на то что много говорилось против «ант­ропоморфизма» в психологии животных, мы наблюдаем здесь ошибку подобного рода, совершаемую не дилетан­тами, а выдающимися учеными. Экспериментатор ин­тересуется проблемой сенсорного различения. Он кон­струирует аппаратуру для предъявления животному стимулов. Когда он видит ситуацию, созданную им са­мим, эта ситуация для него полностью организована, при­чем «стимулы» являются главными ее характерис­тиками, а все остальное образует менее важный фон. Сле­довательно, он формулирует задачу животного как зада­чу связывания этих «стимулов» с определенными реак­циями, а поощрения и наказания должны подкреплять этот процесс. Но он не осознает того факта, что тем самым он наделяет животного такой же организацией ситуации, какая существует для него, экспериментатора, в связи с научной целью или проблемой. Но почему такая же орга­низация должна существовать в сенсорной ситуации жи­вотного? Как мы уже заметили, объективная ситуация мо­жет предстать как организованная самым различным образом. Под влиянием интересов прошлого опыта орга­низации могут меняться. И нельзя предполагать, что жи­вотное, поставленное перед новой ситуацией эксперимен­та «на различение», увидит сразу поле организованным так же, как видит его экспериментатор.

Возможно, в этом отношении восприятие поля животным отличается от восприятия того же поля экспериментатором больше, нежели первое восприятие сре­за мозга под микроскопом молодым студентом отлича­ется от восприятия опытного невролога. Этот студент не может сразу реагировать определенным образом на различие структур тканей, которые доминируют в поле профессора, потому что студент еще не видит поле организованным таким образом. Причем студент по крайней мере знает, что в этой ситуации его дейст­вительные ощущения температуры, мышечного на­пряжения, звуков, запахов, а также оптического мира вне микроскопа не должны иметь значения. Ничего этого не может знать животное, которое помещают в экспериментальную установку для того, чтобы оно на­училось связывать «стимул с реакцией», но которое в действительности подчинено миру сенсорных данных, внешних и внутренних. Какова бы ни была первая ор­ганизация этого мира, она может не соответствовать специфической организации, существующей для экс­периментатора. Здесь возникает ряд очень важных вопросо