Психологическое прошлое, настоящее и будущее как части психологического поля в данный момент

Уяснение проблемы прошлого и будущего сильно затруднял тот факт, что психологическое поле, суще­ствующее в данный момент, включает в себя также представления индивида о своем будущем и прошлом. Человек видит не только свое теперешнее положение, у него есть определенные ожидания, желания, стра­хи, мечты о будущем. Его представления о прошлом — своем и других -— часто неправильны, но тем не менее они создают в его жизненном пространстве «уровень реальности» прошлого. Кроме того, часто можно на­блюдать уровень желания, относящийся к прошлому. Расхождение между структурой «идеального» или «желаемого» прошлого и «реального» прошлого игра­ют важную роль в феномене вины. Структура психо­логического будущего тесно связана, например, с пла­нами и надеждами [2].

Следуя терминологии Л. К. Франка [6], мы говорили о «временной перспективе", которая включает психологическое прошлое и будущее на реальном и раз­личных ирреальных уровнях. Показано, что временная перспектива, существующая в данное время, очень важна для многих проблем, таких, как уровень притязания, настроения, творчества и инициативы человека. Фарбер[4], например, показал, что степень страданий заключенного больше зависит от его ожиданий осво­бождения через пять лет, чем от приятности или непри­ятности его теперешнего положения.

Важно осознать, что психологическое прошлое и психологическое будущее являются одновременными частями психологического поля, существующего в дан­ное время t. Временная перспектива непрерывно ме­няется. Согласно теории поля, поведение любого типа зависит от всего поля данного момента, включая вре­менную перспективу, но не зависит от какого-либо

прошлого или будущего поля с его временной перс­пективой.

Может быть, будет показательным рассмотрение с позиции теории поля основных методологических про­блем, связанных с одним из основных понятий теории условных рефлексов, а именно с понятием торможе­ния. Индивид привыкает к тому, что после определен­ного стимула, скажем звонка, появляется пища. Когда он голоден, он ест. После ряда таких опытов индивид начинает совершать определенные приготовительные действия для еды, как только услышит звонок колоколь­чика, возвещающего о ней. Говорится, что он «обуслов­лен». Теперь экспериментатор, не ставя в известность испытуемого, меняет ситуацию, и за звонком, связан­ным с едой, уже не появляется пища. Через некоторое время испытуемый уже не делает приготовления к еде, когда звенит колокольчик. Этот процесс называется торможением.

«Навыки человека» в данное время могут и долж­ны рассматриваться как части настоящего поля. Сле­дует ли рассматривать их как познавательную структу­ру, или сопротивление изменению познавательной структуры — как образование или фиксацию валент­ностей, или рассматривать в другой концептуальной схеме, не является нашей проблемой. Операциональ­ные навыки [14; 18], как и мыслительные, рассматри­вались в теории поля. Они близко связаны с проблема­ми идеологии [9] и ожидания.

Как справедливо указывали Толмен [20], Хилгард, Маргиус [7] и другие, обусловливание, как и торможе­ние, связано с изменениями на реальном уровне пси­хологического будущего. Для теории поля важно раз­личать в отношении обусловливания и торможения два типа проблем. Проблемы одного типа связаны с вопро­сом, как влияет на ожидание восприятие, с одной сто­роны, и память — с другой. Какие изменения в воспри­нимаемой структуре психологического настоящего влекут к изменениям в структуре психологического бу­дущего и какие законы управляют взаимовлиянием этих двух частей психологического поля? Исследования уровня притязаний дают некоторые знания о факторах, влияющих на структуру реального плана будущего.

Корш-Эскалона [10] сделал шаг по направлению к ма­тематическому анализу влияния психологического бу­дущего на силы, управляющие настоящим поведением. Изучение уровня притязаний дает нам также представ­ление о влиянии психологического прошлого (а имен­но предыдущих успехов или неудач) на психологиче­ское будущее. Этот вопрос, очевидно, тесно связан с торможением.

Методологическая основа проблем такого типа ясна: они имеют дело с взаимозависимостью различ­ных частей психологического поля, существующего в данный момент. Иными словами, это законные воп­росы теории поля типа B'-F(S'). Другой тип проблем, которые рассматривает теория условных рефлексов, пытается связать последующую ситуацию S⁴ (напри­мер, в процессе торможения) с предыдущей ситуа­цией S во время научения или с рядом похожих или различных предыдущих ситуаций S', S², S³,.. Они связывают поведение с рядом повторений. Иными словами, эти проблемы имеют следующую форму: B=F(S'~ⁿ), или B' = F(S'~ⁿ, S'-^m,...). Здесь теория поля требует более критического и более аналитического типа мышления. Следует различать по крайней ме­ре два типа проблем.

1. Как воспринимаемая психологическая ситуация будет выглядеть в момент S⁴, зависит, очевидно, отто­го, будет ли экспериментатор давать пищу, и от подо­бных этому внешних физических или социальных ус­ловий. Надеюсь, все согласятся, что эти факторы нельзя вывести из психологического поля индивиду­ума в предыдущее время, даже если бы были извест­ны все психологические законы. Эти факторы не пси­хологические.

2. В проблемах второго типа, однако, есть закон­ные психологические вопросы. Мы можем сохранять пограничные условия жизненного пространства не­изменными или менять их определенным образом в течение определенного периода и исследовать, что произойдет при этих условиях. Эти проблемы лежат полностью в области психологии. Примером может служить проблема переструктурирования следов па­мяти. Мы знаем, что эти процессы зависят от состояния человека в течение всего периода от S'~ⁿ до 5' (см. рис. 44) и различны в состоянии сна, бодрствования. Несомненно, эксперименты с условными рефлекса­ми дали нам богатый материал, связанный с этой про­блемой. Их надо будет рассматривать так, как было опи­сано вначале, а именно как следствие отношений между ситуацией S' и следующей непосредственно за ней ситуацией S'^+dl.

В целом я думаю, что развитие психологии идет в этом направлении. Например, теория градиента цели вначале была сформулирована как теория связи между поведением и прошлыми ситуациями. Аналитическое мышление разбивает это утверждение на несколько предположений, одно из которых состоит в том, что ин­тенсивность стремления к цели представляет собой функцию расстояния между индивидом и целью. Это совпадает с утверждением об определенных силовых полях и, вероятно, правильно. Второе предположение, входящее в теорию градиента цели, связывает настоя­щее поведение с прошлой ситуацией S'~ⁿ. Форма этого утверждения, на наш взгляд, не удовлетворительна. Но даже если оно верно, его следует рассматривать как независимую теорию. Формулировка Халла «Гипотезы градиента подкрепления» — шаг в этом направлении.

 

5. Психологическая экология

В качестве разработки наших положений я хотел бы обсудить некоторые аспекты положений Брунсвика о роли статистики [3]. Я надеюсь разрешить недоразу­мения, вызванные моими выпадами в адрес некоторых способов применения статистики в психологии. Я всегда считал, что количественное измерение требует стати­стики (см. ответ Халла Брунсвику [8]). Это утвержде­ние сохраняет силу и для «чистых случаев», т. е. ситу­аций, в которых можно связать теорию и наблюдаемые факты определенным образом. Так как психология все больше отказывается от неадекватного применения статистики, дальнейшее обсуждение, видимо, будет иметь мало практической ценности.

Брунсвик, однако, выдвинул и важные моменты, и мне кажется, что их уяснение будет полезно для мето-дологии психологии в целом.

Среди фактов, существующих в данное время, мож­но выделить три области, изменения в которых инте­ресны или могут быть интересны для психологии.

1. «Жизненное пространство», т. е. личность и ее психологическое окружение, как оно существует для нее. Мы о'бычно имеем в виду это поле, говоря о по­требностях, мотивации, настроении, целях, тревоге, идеалах.

2. Множество процессов физического и социаль­ного мира, которые не влияют на «жизненное простран­ство» человека в данный момент.

3. «Пограничная зона» жизненного пространства: определенная часть физического и социального мира, которая влияет на жизненное пространство в данное время. Например, процесс восприятия тесно связан с такой пограничной зоной, ибо то, что воспринимается, частично определяется «стимулами», т. е. той частью физического мира, которая действует на органы чувст-в. Другим процессом, относящимся к пограничной зо­не, является выполнение некоторого действия.

Брунсвик справедливо утверждает: «Поле, в ко­тором Левин может предсказывать, есть в прямом смысле слова человек в его жизненном пространст­ве» [3. С. 266]. Затем он продолжает: «Но жизненное пространство нельзя путать ни с географическим ок­ружением и его физическими стимулами, ни с реаль­но достигнутыми результатами в этом окружении. Оно после восприятия, но до поведения». Это утвержде­ние частично верно именно потому, что, по-моему, восприятие и поведение — законные проблемы пси­хологии. Эта точка зрения — естественное следствие подхода с точки зрения теорий поля, согласно кото­рой пограничные условия поля являются важными характеристиками этого поля. Например, процессы восприятия, которые относятся к пограничной зоне, зависят частично от состояния внутренней части по­ля, т. е. от характера человека, его мотивации, позна­вательных структур, образа восприятия и т. д., час­тично от «распределения стимуляции» на сетчатке или в других рецепторах, которое определяется фи­зическими процессами вне организма. По этим при­чинам проблемы физических и социальных действий являются законными частями психологии.

Брунсвик, однако, прав, считая, что я не рассмат­риваю как часть психологического поля в данный мо­мент те моменты, которые влияют на жизненное про­странство личности в этот момент. Пища, которая лежит за дверью, в конце лабиринта, за пределами по­ля зрения и обоняния, не является частью жизненного пространства животного. В случае если животное зна­ет, что пища лежит там, это знание, конечно, должно быть представлено в его жизненном пространстве, по­тому что это знание влияет на его поведение. Необхо­димо также принять во внимание субъективный мо­мент восприятия настоящей или будущей ситуации, так как уровень уверенности ожидания также влияет на поведение.

Принцип включения в жизненное пространство всего, что влияет на поведение в данное время, и ниче­го, кроме этого, не позволяет включать физическую пи­щу, которая не воспринимается. При таких условиях эта пища не может влиять на поведение.

В самом деле, животное будет двигаться к концу ла­биринта, если будет думать, что там находится пища, даже если в действительности ее там нет, и не будет двигаться к пище, действительно находящейся в конце лабиринта, если оно не знает об этом.

В прошлом этот принцип не применялся в зоопси­хологии, но мне кажется, что он настолько очевиден, что, я думаю, все психологи согласятся с ним. Утверж­дения, интерпретируемые по-другому, я рассматривал скорее как следствие неточной терминологии, чем как выражение разницы во мнениях, пока не познакомил­ся со статьей Брунсвика. Дискуссия, последовавшая за этой статьей, кажется, прояснила этот вопрос, и я ду­маю, что стоит сослаться на эту дискуссию.

Согласно Брунсвику, в случае если психологиче­ское поле ограничивается так, как это было описано вы­ше, следует думать в терминах законов, а не в терминах статистических правил. Но он утверждает, что это до­стигается ценой исключения наиболее динамических аспектов психологии. Он хочет включить в психологи­ческое поле те части физического и социального мира, которые, на мой взгляд, следует исключить. Эти части, как он утверждает, следует изучать статистическими ме­тодами, вычисляя вероятность событий.

На мой взгляд, главное здесь то, что понимать под термином «вероятность». Хочет ли Брунсвик изучать мысли водителя машины о вероятности быть убитым или он хочет изучать статистические сведения, говоря­щие об «объективной вероятности» такого события? Ес­ли человек сидит в комнате, уверенный, что потолок не обвалится, следует ли для предсказания поведения при­нимать во внимание только «субъективную вероят­ность» или же мы должны рассматривать также и объ­ективную вероятность того, что потолок обвалится, — вероятность, вычисленную инженером? По-моему, сле­дует принимать во внимание только первое, но на мой вопрос Брунсвик ответил, что также и последнее.

Я могу понять, почему психология интересуется даже теми областями физического и социального ми­ра, которые не являются частями жизненного про­странства или которые не влияют на его пограничную зону в данный момент. Если мы хотим гарантировать образование ребенка в будущем, если мы хотим пред­сказать, в какой ситуации окажется индивид в резуль­тате определенного воздействия, мы должны предска­зать будущее. Очевидно, такое предсказание должно отчасти основываться на статистическом анализе не­психологических данных.

Теоретически мы можем характеризовать эту за­дачу как задачу выявления, какая часть физического или социального мира будет определять в течение дан­ного периода «пограничную зону» жизненного про­странства. Эта задача заслуживает внимания психо­логов. Я предложил бы назвать ее «психологической экологией».

Здесь имеют место и некоторые проблемы «исто­рии жизни» индивида. Пограничные условия жизнен­ного пространства индивида в течение длительного или короткого периода времени зависят частично от его соб­ственных действий. В этом смысле они должны быть связаны с психологической динамикой жизненного пространства. Другие вычисления следует делать, од­нако, с помощью непсихологических средств.

Сущность объяснения или предсказания любых из­менений в определенной области состоит в соотнесе­нии этого изменения с условиями поля в данное время. Этот основной принцип делает субъективную вероятность события частью жизненного пространства инди­вида. Но он исключает объективную вероятность дру­гих факторов, которые нельзя вывести из жизненного пространства.

ЛИТЕРАТУРА

1. Allport F.H. Methods in the study of collective action phenomena // J. Soc. Psychol. SPSSI Bulletin. — 1942. — V. 15.

2. Barker R., Dembo T. & Lewin K. Frustration and regression; Studies in topological and vector psychology 11// Univ. la. Stud. Child Welf. — 1941. — V. 18.

3. Brunswik E. Organismic achievement and environmental probability // Psychol. Rev. — 1943. — V. 50. P. 255—272.

4. Farber M.L. Imprisonment as a psychological situation. Unpublished Ph. D. Thesis, State Univ. — Iowa, 1940.

5. Festinger L. A theoretical interpretation of shifts in level of aspiration // Psychol. Rev. — 1942. — V. 49.

6. Frank L.K. Time perspectives // J. Soc. Phil. 1939. — V. 4.

7. Hilgard E. R., Marquis D. G. Conditioning and learning. — N. Y. — London, 1940.

8. Hull C.L. The problem of intervening variables in molar behavior theory // Psychol. Rev. — 1943. — V. 50.

9. Kalhorn J. Ideological differences among rural children. Unpublished Masters Thesis, State Univ. — Iowa, 1941.

10. Korsch-Escalona S. The effect of success and failure upon the level of aspiration and behavior in manic-depressive psychoses//LewinK., LippitR., Korsch-Escalona S. (eds.). Studies in topological and vector psychology // Univ. la. Stud. Child Welf. — 1939. — V. 16.

11. Lewin K. Der Begriff der Genese in Physik, Biologie und Entwicklunggeschichte (The concept of genesis in physics, biology and theory of evolution). — Berlin, 1922.

12. Lewin K. The conceptual representation and the measurement of psychological forces // Contr. psychol. Theor. — 1938. — V. 4.

13. Lewin K. Field theory and learning // 41-thst Jearbook of the National Society for the Study of Education. — Part II. — 1942.

14. Lewin K. The relative effectiveness of a lecture method and a method of group decision for changing food habits. — Comittee on Food Habits, National Research Council, 1942.'

15. Lippit R. An experimental study of effect of democratic and authoritatian group atmospheres // Univ. la Stud. Child Welf.— 1940.— V. 16.

16. Muenzinger K.P. Psychology: The science of behavior. — Denver World Press, 1939.

17. Reichenbach H. From Copernicus to Einstein. — 1942.

18. Schwarz G. IV. Uber Ruckfalligkeit bei Umgewohnung // Psychol. Forsch. — 1927. — V. 9; 1933. — V. 18. — P. 143— 190.

19. Skinner B.P. The behavior of organisms; an experimental analusis. — 1938.

20. Tolman E.C. Purposive behavior in animals and men. — 1932.

 

 

Раздел IV

ПСИХОАНАЛИЗ

 

Фрейд (Freud) Зигмунд (1856— 1939) — австрийский врач, психопа­толог и психолог, основатель психоа­нализа. Родился во Фрейбурге, в Мо­равии, 6 мая 1856 г. Образование получил в Вене, учился в гимназии, за­тем на медицинском факультете уни­верситета, который окончил в 1881 г., получив степень доктора медицины. Интересовался ботаникой и химией, позже — сравнительной анатомией и физиологией. Во время учебы в уни­верситете одновременно работал в Институте физиологии Эрнста Брюкке. После окончания университета мечтал по­святить себя литературе, затем — теоретическим исследо­ваниям в области неврологии, но вынужден был заняться клинической практикой и практической врачебной дея­тельностью.

Почти всю свою жизнь Фрейд провел в Вене и лишь в 1938 г., после присоединения Австрии к нацистской Германии, подвергаясь нацистским преследованиям, был вынужден поки­нуть Родину. С помощью своего сотрудника и биографа Эрн­ста Джонеса эмигрировал в Лондон, где умер 23 сентября 1939 г. Под влиянием наблюдений врачебной практики у Фрей­да появился интерес к психическим расстройствам функци­онального характера. В 1885—1886 гг. посетил клинику зна­менитого французского невролога Шарко в Сальпетриере (Париж), исследования которого по использованию гипноза для вызывания и устранения болезненных симптомов у ис­терических больных произвели на него большое впечатле­ние. В 1889 г. Фрейд посетил другую французскую школу по изучению нервных болезней, в Нанси, где познакомился с исследованиями истерии Льебо и Бернгейма. Под влиянием этих поездок у Фрейда сложилось представление об основ-

ном механизме функциональных психических заболеваний, о наличии психических процессов, которые, находясь вйе сферы сознания, оказывают влияние на поведение, причем сам пациент об этом не знает.

После возвращения в Вену Фрейд познакомился с на-блюдениями из практики лечения неврозов известного вен­ского врача И. Брейера (1842— 1925), который вылечил одну из своих истерических пациенток методом, получившим на­звание «катартического»: врач погружал больную в состо­яние гипноза и предлагал вспомнить и рассказать о событи­ях, явившихся причиной заболевания. Если эти воспоминания сопровождались бурным проявлением чувств, наступало ос­вобождение от болезненных симптомов. С начала 1890-х го­дов Фрейд и Брейер сотрудничали, применяя гипнотическое катартическое лечение больных истерией. Понимание при­чин истерических симптомов, характеристику симптомов и лечение они изложили в совместном труде «Исследования истерии» (1895). В общей форме теория Фрейда в этот пери­од сводилась к пониманию невротических болезней как па­тологического функционирования «ущемленныхаффектов», сильных, но задержанных в бессознательной области пере­живаний. Если с помощью гипноза пациент получит возмож­ность оживить в памяти эти травмирующие его пережива­ния и вновь эмоционально испытает их, может наступить освобождение от этих напряженных и «ущемленных аффек­тов». Средством такого излечения был гипноз.

Решающим моментом в становлении оригинальной те­ории Фрейда был отход от гипноза как средства проникно­вения к ущемленным и забытым болезненным переживани­ям. Во многих и как раз наиболее тяжелых случаях гипноз оставался бессильным, встречал «сопротивление», которое не мог преодолеть. Фрейд был вынужден искать другие пу­ти к «ущемленному аффекту» и в конце концов нашел их в толковании сновидений, свободно всплывающих ассоци­аций, малых и больших психопатологических симптомов (проявлений), чрезмерно повышенной или пониженной чув­ствительности, двигательных расстройств, оговорок, забы­ваний и т.п.

Исследование и интерпретацию этого разнообразного материала Фрейд назвал психоанализом — новой формой терапии и методом исследования. Ядро психоанализа как но­вого психологического направления составляет учение о бес­сознательном.

Научная деятельность Фрейда охватывает несколько де­сятилетий, и за эти годы его концепция бессознательного претерпела существенные изменения. В его учении можно различать, хотя и несколько условно, три периода.

Первый период — 1897— 1905 гг., когда психоанализ в ос­новном оставался методом лечения неврозов с отдельными попытками общих заключений о характере душевной жизни. Основные произведения этого периода «Толкование снови­дений» (1900), «Психопатология обыденной жизни» (1901), «Ос­троумие и его отношение к бессознательному» (1905), «Три очерка по теории сексуальности» (1905), «Отрывок из одного анализаистерии» (1905 г., первое и законченное изложение пси­хоаналитического метода лечения). Особое значение имеет ра­бота «Толкование сновидений», в которой излагается первый вариант учения о системе душевной жизни как имеющей глу­бинное строение. В ней выделяются три уровня: сознательное, предсознательное и бессознательное с цензурой между ними.

В этот период психоанализ начинает приобретать по­пулярность, вокруг Фрейда складывается кружок (1902) из представителей разных профессий (врачи, писатели, худож­ники), желающих изучить психоанализ и применить его в своей практике.

Во втором периоде — 1906—-1918 гг. — фрейдизм пре­вращается в общепсихологическое учение о личности и ее развитии. Фрейд формулирует основные принципы своей психологии, описание психических процессов с трех точек зрения: динамической, топической и экономической. В этот период выходят «Анализ фобии одного пятилетнего мальчи­ка» (1909), «Леонардо да Винчи» (1910) и «Тотем и табу» (1913) — работы, в которых Фрейд распространяет психоа­нализ на область художественного творчества и проблемы человеческой истории — «Положение о двух принципах пси­хической деятельности» (1911). Психоанализ возбуждает ин­терес во многих странах. В 1909 г. Фрейд получает пригла­шение из Америки от Стенли Холла прочесть лекции в Кларковском университете, в Ворчестере. Фрейд читает там пять лекций, которые положили начало распространению психоанализа в Америке («О психоанализе. Пять лекций», 1910). Эта работа является полным, хотя и кратким, изложе­нием психоанализа в его становлении и развитии.

Значительным событием в развитии психоанализа в этот период был отход от Фрейда А. Адлера (1911) и К. Юнга (1912).

Лучшим и наиболее полным изложением психоанализа, как он сложился к началу первой мировой войны, и работой, которая вместе с «Психопатологией обыденной жизни» по­лучила наиболее широкое распространение (по сравнению с другими работами Фрейда), являются его «Лекции по вве­дению в психоанализ» (в двух томах), которые представля­ют записи лекций, прочитанных врачам в 1915—1917 гг. В 1932 г. Фрейд присоединил к ним третий том.

В третьем периоде концепция Фрейда претерпевает су­щественные изменения и получает свое философское завер­шение. Под влиянием событий первой мировой войны изме­няется учение о влечениях («По ту сторону принципа удовольствия», 1920). Структура личности представляется те­перь в виде учения о трех инстанциях — Я, Оно, Идеал—Я («Я и Оно», 1923). В ряде работ Фрейд распространяет свою теорию на понимание культуры и разных сторон обществен-нойжизни: религию — «Будущность одной иллюзии» (1927), антропологию, социальную психологию, проблемы цивили­зации — «Психология масс и анализ человеческого Я» (1921), «Моисей и единобожие» (1937—1939) и др. Психоанализ ста­новится философской системой и смыкается с другими ве­дущими философскими направлениями Запада.

Из литературного наследия Фрейда в хрестоматию вклю­чены две работы: «О психоанализе. Пять лекций» (полностью) (М., 1912) и «Я и Оно» (первые три главы полностью, две по­следних— с сокращениями) (Л., 1924), представляющие психо­аналитическую концепцию на различных этапах ее развития.

З. Фрейд

О ПСИХОАНАЛИЗЕ. ПЯТЬ ЛЕКЦИЙ

 

1.0 возникновении и развитии психоанализа.- Истерия.-Случай Dr. Breuer'a.- «Talking cure».- Происхождение симптомов от психических травм.- Симптомы как символы воспоминаний. - Фиксация на травмах.- Отреагирование аффектов.- Истерическая конверсия. - Раздвоение психики. -Гипноидные состояния

Я смущен и чувствую себя необычно, выступая в ка­честве лектора перед жаждущими знания обитателями Нового света. Я уверен, что обязан этой честью только тому, что мое имя соединяется с вопросом о психоанали­зе, и потому я намерен говорить с вами о психоанализе. Я попытаюсь дать вам в возможно кратких словах исто­рический обзор возникновения и дальнейшего развития этого нового метода исследования и лечения.

Если создание психоанализа является заслугой, то это не моя заслуга. Я не принимал участия в первых на­чинаниях. Когда другой венский врач Dr. Josef Breuer¹ в первый раз применил этот метод над одной истериче­ской девушкой (1880—1882), я был студентом и держал свои последние экзамены. Этой-то историей болезни и ее лечением мы и займемся прежде всего. Вы найдете ее в подробном изложении в «Studien iiber Hysterie»², опуб­ликованных впоследствии Breuer'ом совместно со мной.

Еще только одно замечание. Я узнал не без чувства удовлетворения, что большинство моих слушателей не принадлежат к врачебному сословию. Не думаю, что для понимания моих лекций необходимо специальное вра­чебное образование. Некоторое время мы пойдем во всяком случае вместе с врачами, но вскоре мы их оста­вим и последуем за Dr. Вгеиег'ом по совершенно свое­образному пути.

Пациентка Dr. Breuer' а, девушка 21 года, очень ода­ренная, обнаружила в течение ее двухлетней болезни целый ряд телесных и душевных расстройств, на кото­рые приходилось смотреть очень серьезно. У нее был спастический паралич обеих правых конечностей с от­сутствием чувствительности, одно время — такое же поражение и левых конечностей, расстройства движе­ний глаз и различные недочеты зрения, затруднения в держании головы, сильный нервный кашель, отвраще­ние к приему пищи; в течение нескольких недель она не могла ничего пить, несмотря на мучительную жаж­ду; недостаток речи, дошедший до того, что она утрати­ла способность говорить на своем родном языке и по­нимать его; наконец, состояния спутанности, бреда, изменения всей ее личности, на которые мы позже дол­жны будем обратить наше внимание.

Когда вы слышите о такой болезни, то вы, и не бу­дучи врачами, склонны думать, что дело идет о тяжелом заболевании, вероятно, мозга, которое подает мало на­дежды на выздоровление и должно скоро привести к гибели больной. Но врачи вам могут объяснить, что для одного ряда случаев с такими тяжелыми явлениями пра­вильнее будет другой гораздо более благоприятный взгляд. Когда подобная картина болезни наблюдается у молодой особы женского пола, у которой важные для жизни внутренние органы (сердце, почки) оказывают­ся при объективном исследовании нормальными, но ко­торая испытала тяжелые душевные потрясения, при­том если отдельные симптомы изменяются в своих тонких деталях не так, как мы ожидаем, тогда врачи счи­тают такой случай не слишком тяжелым. Они утверж­дают, что в таком случае дело идет не об органическом страдании мозга, но о том загадочном состоянии, кото­рое со времен греческой медицины носит название ис­терии и которое может симулировать целый ряд кар­тин тяжелого заболевания. Тогда врачи считают, что жизни не угрожает опасность и полное восстановле­ние здоровья является весьма вероятным. Различение такой истерии от тяжелого органического страдания не всегда легко. Но нам незачем знать, как ведется подо­бный дифференциальный диагноз; с нас достаточно удо­стоверения, что случай Breuer'a таков, что ни один све­дущий врач не ошибся бы в диагнозе. Здесь мы можем добавить из истории болезни, что пациентка заболела во время ухода за своим горячо любимым отцом, который и умер, но уже после того, как она, вследствие собствен­ного заболевания, должна была оставить уход за отцом. До этого момента нам было выгодно идти вместе с врачами, но скоро мы уйдем от них. Дело в том, что вы не должны ожидать, что надежды больного на врачебную помощь сильно повышаются от того, что вместо тяжело­го органического страдания ставится диагноз истерии. Против тяжких заболеваний мозга врачебное искусство в большинстве случаев бессильно, но и с истерией врач тоже не знает, что делать. Когда и как осуществится пол­ное надежд предсказание врача, — это приходится все­цело предоставить благодетельной природе³.

Диагностика истерии, следовательно, для больно­го мало изменяет дело; напротив, для врача дело при­нимает совсем другой оборот. Мы можем наблюдать, что с истеричным больным врач ведет себя совсем не так, как с органическим больным. Он не выказывает первому того участия, как последнему, так как страда­ние истеричного далеко не так серьезно, а между тем сам больной, по-видимому, претендует на то, чтобы его страдание считалось столь же серьезным. Но тут есть и еще одно обстоятельство. Врач, познавший во время своего учения много такого, что остается неизвестным публике, может составить себе представление о при­чинах болезни и о болезненных изменениях, напри­мер, при апоплексии или при опухолях мозга — пред­ставление до известной степени удовлетворительное, так как оно позволяет ему понять некоторые детали в картине болезни. Относительно понимания деталей истерических явлений врач остается без всякой помо­щи, ему не помогают ни его знания, ни его анатомо-физиологическое и патологическое образование. Он не может понять истерию, он стоит пред ней с тем же непониманием, как и публика. А это всякому неприят­но, кто дорожит своим знанием. Поэтому-то истерич­ные не вызывают к себе симпатии; врач рассматрива­ет их как лиц, преступающих законы его науки, как правоверные рассматривают еретиков; он приписы­вает им всевозможное зло, обвиняет их в преувеличе­ниях и намеренных обманах, в симуляции, и он нака­зывает их, не проявляя к ним никакого интереса.

Этого упрека Dr. Breuer не заслужил у своей паци­ентки; он отнесся к ней с симпатией и большим инте­ресом, хотя и не знал сначала, как ей помочь. Может быть, она сама помогла ему в этом деле благодаря сво­им выдающимся духовным и душевным качествам, о ко­торых Breuer говорит в истории болезни. Наблюдения Breuer'a, в которые он вкладывал столько любви, указа­ли ему вскоре тот путь, следуя которому можно было подать первую помощь.

Было замечено, что больная во время своих состо­яний психической спутанности бормотала какие-то сло­ва. Эти слова производили впечатление, как будто они относятся к каким-то мыслям, занимающим ее ум. Врач. просил запомнить эти слова, затем поверг ее в состояние своего рода гипноза и повторил ей снова эти слова, чтобы побудить ее высказать еще что-нибудь на эту те­му. Больная пошла на это и воспроизвела перед врачом то содержание психики, которое владело ею во время состояний спутанности и к которому относились упо­мянутые отдельные слова. Это были глубоко печальные, иногда поэтически прекрасные фантазии, сны наяву, которые обычно начинались с описания положения де­вушки у постели больного отца.

Рассказав ряд таких фантазий, больная как бы ос­вобождалась и возвращалась к нормальной душевной жизни. Такое хорошее состояние держалось в течение многих часов, но на другой день сменялось новым при­ступом спутанности, который в свою очередь прекра­щался точно таким же образом после высказывания вновь образованных фантазий. Нельзя было отделать­ся от впечатления, что те изменения психики, которые проявлялись в состоянии спутанности, были результа­том раздражения, исходящего от этих в высшей степе­ни аффективных фантазий. Сама больная, которая в этот период болезни удивительным образом говорила и по­нимала только по-английски, дала этому новому спо­собу лечения имя «talking cure» — лечение разго­вором или называла это лечение в шутку «chimney sweeping» —трубочистом.

Вскоре как бы случайно оказалось, что с помощью такой очистки души можно достичь большего, чем вре­менное устранение постоянно возвращающихся рас­стройств сознания. Если больная с выражением аффек­та вспоминала в гипнозе, в какой связи и по какому поводу известные симптомы появились впервые, то уда­валось совершенно устранить эти симптомы болезни. Летом, во время большой жары, больная сильно стра­дала от жажды, так как без всякой понятной причины она с известного времени вдруг перестала пить воду. Она брала стакан с водой в руку, но как только касалась к нему губами, тотчас же отстраняла его, как страдаю­щая водобоязнью. При этом несколько секунд она на­ходилась, очевидно, в состоянии спутанности. Больная утоляла свою мучительную жажду только фруктами. Когда же прошло около 6 недель со дня появления это­го симптома, она стала рассказывать в аутогипнозе о своей компаньонке, англичанке, которую она не люби

ла. Рассказ свой больная вела со всеми признаками от­вращения. Она рассказывала о том, как однажды вош­ла в комнату этой англичанки и увидела, что ее отвра­тительная маленькая собачка пила воду из стакана. Она тогда ничего не сказала, не желая быть невежливой. После того как в сумеречном состоянии больная энер­гично высказала свое отвращение, она потребовала пить, пила без всякой задержки много воды и просну­лась со стаканом у рта. Это болезненное явление с тех пор пропало совершенно⁴.

Позвольте вас задержать на этом факте. Никто еще не устранял истерических симптомов подобным образом и никто не проникал так глубоко в понимание причин.

Это должно было бы стать богатым последствиями открытием, если бы опыт подтвердил, что и другие сим­птомы у этой больной, пожалуй, даже большинство сим­птомов, произошли таким же образом и также могут быть устранены. Breuer не пожалел труда на то, чтобы убедиться в этом, и стал планомерно исследовать пато­генез других более тяжелых симптомов страдания.

Это действительно оказалось так; почти все симпто­мы образовались как остатки, как осадки, если хотите, аффективных переживаний, которые мы впоследствии стали называть «психическими травмами». Особенность этих симптомов объяснялась их отношением к причин­ным травматическим сценам. Эти симптомы были, как говорится, на специальном языке, детерминированы из­вестными сценами, они представляли собой остатки вос­поминания об этих сценах. Поэтому уже не приходилось больше описывать эти симптомы как произвольные и за­гадочные произведения невроза. Следует только упомя­нуть об одном уклонении от ожиданий.

Не всегда одно какое-либо переживание оставляло за собой известный симптом, но большей частью много­численные, часто весьма похожие, повторные травмы производили такое действие. Вся такая цепь патогенных воспоминаний должна была быть восстановлена в памя­ти в хронологической последовательности и притом в об­ратном порядке: последняя травма сначала и первая в конце, причем невозможно было перескочить через по­следующие травмы прямо к первой, часто наиболее дей­ствительной.

Вы, конечно, захотите услышать от меня другие при­меры детерминации истерических симптомов, кроме от­вращения к воде вследствие отвращения, испытанного при виде пьющей из стакана собаки. Однако я должен, придерживаясь программы, ограничиться очень немно­гими примерами. Так, Breuer рассказывает, что рас­стройства зрения его больной могли быть сведены к следующим поводам, а именно: «Больная со слезами на глазах, сидя у постели больного отца, вдруг услышала вопрос отца: «Сколько времени?»; она видела циферб­лат неясно, напрягала свое зрение, подносила часы близко к глазам, отчего, циферблат казался очень боль­шим (макропсия и strabismus conv.); или она напряга­лась подавить слезы, чтобы больной отец не видел, что она плачет»⁵. Все патогенные впечатления относятся еще к тому времени, когда она принимала участие в ухо­де за больным отцом. «Однажды она проснулась ночью в большом страхе за своего сильно лихорадящего отца и в большом напряжении, так как из Вены ожидали хи­рурга для операции. Мать на некоторое время ушла, и Анна сидела у постели больного, положив правую руку на спинку стула. Она впала в состояние грез наяву и увидела, как со стены ползла к больному черная змея с намерением его укусить. (Весьма вероятно, что на лугу, позади дома действительно водились змеи, которых