Аристотелевские представления

 

а) Их ценностная характеристика. Отделение физики, как и всех других наук, от универсальной матри­цы философии и практики происходило постепенно. Аристотелевская физика полна представлений, кото­рые теперь рассматриваются не только как специфи­чески биологические, но исключительно как ценност­ные (представления). Она изобилует специфическими нормативными представлениями, взятыми из этики, которые занимают промежуточное положение между ценностными и неценностными представлениями: вы­сшими формами движения являются круговое и пря­молинейное, имеющие место только в небесных дви­жениях звезд; земной же мир наделен движениями низших типов. Сходные ценностные различия суще­ствуют и между причинами: с одной стороны, есть хо­рошие, или, так сказать, разрешенные, силы тела, ко­торые проистекают из его стремления к совершенству, а с другой стороны, силы, приводящие к нарушению и связанные со случайными воздействиями и действи­ями сил других тел.

Такой тип классификации в терминах ценностей играет очень важную роль в средневековой физике. Она объединяет вместе вещи, имеющие очень слабые или незначащие связи, и разделяет вещи, которые объек­тивно связаны близкими и значимыми связями.

Мне кажется очевидным, что этот крайне «антро­поморфический» способ мышления и до сегодняшнего дня играет важную роль в психологии. Подобно разли­чию между земным и небесным, долгое время сущест­вовало столь же оценочное разделение психологиче­ских фактов на «нормальные» и «патологические», и это разделяло феномены, которые имеют фундамен­тальную близость.

Не менее важно то, что оценочные понятия пол­ностью господствуют в теоретическом контексте спе­циальных проблем, во всяком случае, так было до са­мого последнего времени. Так было до тех пор, пока психология не начала исследовать структурные свя­зи (Gestalt) в перцепции, заменив этим понятие «оп­тические иллюзии», которое, вытекая не из пси­хологических, а из эпистемологических категорий, произвольно смешивает все эти «иллюзии» и отделя­ет их от других феноменов психологической оптики. Психология говорит о «заблуждениях» детей, о «прак­тике», о «забывании», классифицируя группы про­цессов в соответствии с ценностью их продукта, а не в соответствии с природой психологических процес­сов. Конечно, психология выходит за пределы клас­сификации только по ценностному основанию, когда она говорит о нарушениях, о более низком или более высоком уровне развития или о качестве выполнения теста. Со всех сторон отмечаются тенденции к изуче­нию важных психологических процессов. Но едва ли можно сомневаться в том, что мы находимся только в начале этой стадии, что те же самые промежуточные представления, лежащие между ценностными и не­ценностными, которые мы видели в физике Аристо­теля, характерны и для таких противопоставлений, как высокий интеллект и слабоумие или желание и воля. Отделение концептуальной структуры психоло­гии от утилитарных понятий педагогики, медицины и этики достигнуто только частично.

Возможно, и я считаю это вероятным, что вспомо­гательные понятия, такие, как «правильное» знание в противоположность «ошибочному», могут впоследствии получить законный смысл. Однако если это произой­дет, то «иллюзия» должна будет характеризоваться не эпистемологически, а биологически.

б) Абстрактная классификация. Когда галилеев-ская и послегалилеевская физика избавилась от раз­личия между небесным и земным и, таким образом, не­вероятно расширила сферу действия естественных законов, это было связано не только с исключением ценностных понятий, но также и с изменением в трак­товке классификации. Для аристотелевской физики принадлежность предмета к данному классу имела ре­шающее значение, потому что для Аристотеля класс определял сущность или сущностную природу объек­та, а следовательно, и его поведение и в позитивном, и в негативном отношениях.

Эта классификация часто принимала вид пар про­тивоположностей, таких, как холодный —теплый, су­хой — мокрый, и по сравнению с современной класси­фикацией носила застывший, абсолютный характер. В современной количественной физике дихотомиче­ские классификации полностью заменены непрерыв­ными последовательностями. Субстанциональные кон­цепции заменены функциональными [1].

Нетрудно выделить аналогичную стадию в разви­тии современной психологии. Разделение на интеллект, память и волю восходит к аристотелевской классифи­кации, а в некоторых областях, как, например, в анали­зе чувств (приятное и неприятное), темпераментов [13] или потребностей, дихотомические классификации типа аристотелевской до сих пор имеют большое зна­чение. Только постепенно эти классификации теряют свою значимость и уступают место понятиям, которые пытаются установить одни и те же законы для всех этих областей и создать общую классификацию на основе функциональных различий.

в) Понятие закона. Классы Аристотеля абстрактно определяются как общая сумма тех характеристик, ко-

торые есть у группы объектов. Это обстоятельство яв­ляется не просто характеристикой аристотелевской ло­гики, но значительно определяет его понятия законо­мерности и случайности, которые кажутся мне столь важными для проблем современной психологии, что требуют более подробного исследования.

Для Аристотеля законны, умозрительно понятны те вещи, которые происходят без исключений. Также, и это он особенно подчеркивает, законны те вещи, которые происходят часто. Из класса умозрительно понятых ис­ключены как простая случайность те события, которые происходят только однажды, индивидуальные события как таковые. Действительно, так как поведение вещи определено ее сущностной природой, и эта природа есть в точности абстрактно определенный класс (т. е. общая сумма общих характеристик целой группы объектов), то отсюда следует, что каждое событие как конкретное событие есть случайность, оно неопределенно. Таким образом, в этих аристотелевских классах пропадают ин­дивидуальные различия.

Действительный источник этих представлений мо­жет быть в том, что для физики Аристотеля не все фи­зические процессы имеют законный характер, при­писанный им постгалилеевской физикой. Молодой физической науке Вселенная, которую она исследова­ла, казалась содержащей столько же хаотичного, сколь­ко и закономерного. Закономерность, понятность фи­зических процессов была очень узко ограничена. Она присутствовала только в некоторых процессах, напри­мер и движениях звезд, но ее ни в коей мере не было в преходящих земных событиях. Как и для других моло­дых наук, для физики все еще было вопросом, подчиня­ются ли физические процессы законам, и если да, то в какой степени. И это обстоятельство очень повлияло на формирование физических представлений, хотя в фи­лософских принципах идея всеобщей закономерности уже существовала. В постгалилеевской физике, с унич­тожением различий между закономерными и случай­ными событиями, отпала необходимость в доказатель­стве закономерности рассматриваемого процесса. Наоборот, аристотелевской физике было необходимо иметь критерий, чтобы решить, является ли данное со­бытие закономерным. Конечно, в качестве такого кри

терия была взята в основном регулярность, с которой подобные события происходили в природе. Только та­кие события, как небесные, регулярность или, по край­ней мере, частоту которых подтверждает история, под­чиняются закону, и только постольку, поскольку они часты и, следовательно, являются больше чем частным событием — они умозрительно понятны. Другими сло­вами, стремление науки понять сложный, хаотический и неясный мир, ее вера в полную расшифровку этого мира были ограничены лишь такими событиями, кото­рые подтверждались в силу повторения в ходе истории, обладая определенной устойчивостью и стабильностью.

В этой связи нельзя забывать, что подчеркивание Аристотелем частоты (как основания для закономерно­сти помимо абсолютной регулярности) представляет, по отношению к его предшественникам, тенденцию к рас­ширению и конкретному применению принципа зако­номерности. «Эмпирик» Аристотель настаивает, что не только регулярное, но и частое является закономерным. Конечно, это только подчеркивает его противопоставле­ние частного, индивидуального закономерному, так как частное событие как таковое находится за границами за­кономерности и в определенном смысле вне проблем на­уки. Закономерность остается ограниченной теми слу­чаями, когда события повторяются и классифицируются (в аристотелевском абстрактном смысле), обнаруживая сущностную природу событий.

Это отношение к проблеме закономерности в при­роде, которое господствовало в средневековой физике и от которого даже такие противники аристотелевской физики, как Дж. Бруно и Ф. Бэкон, отошли только посте­пенно, имело несколько важных следствий.

Как должно быть ясно из предыдущего текста, эта концепция закономерности носила полностью квази­статистический характер. Закономерность рассматри­валась как эквивалент высшей степени всеобщности, как то, что очень часто происходит одним и тем же об­разом, как высший случай регулярности и, таким обра­зом, как полнейшее противопоставление нечастому или конкретному событию. Статистическое определение понятия закономерности ясно прослеживается еще у Бэкона, когда он с помощью своей таблицы присутст- вия старается решить, является ли данное объединение качеств реальным (сущностным) или случайным. Так, например, он выясняет численную частоту случа­ев, в которых качества теплого и сухого объединены в повседневной жизни. Статистический метод мышления в аристотелевской физике, конечно, менее математи­чески точен, но не менее ясен.

В то же время (и это одно из самых важных следст­вий концепции Аристотеля) регулярность или особенно­сть понимались полностью в исторических терминах.

Полная свобода от исключений, «всегда», которое присутствует также и в последующих концепциях фи­зической закономерности, здесь еще сохраняет свои первоначальные связи с частотой, с которой сходные случаи происходили в действительности, в историче­ском течении событий в обычном мире. Поясним это грубым примером: легкие предметы в обычных усло­виях довольно часто направляются вверх, тяжелые предметы обычно падают вниз. Пламя огня, во всяком случае в условиях, известных Аристотелю, всегда идет вверх. И эти правила частоты с ограничениями на кли­мат, способ существования и прочие факторы, знако­мые Аристотелю, определяют природу и тенденцию, приписываемую каждому классу объектов и приводят в данном примере к заключению, что пламя и легкие тела имеют тенденцию направляться вверх.

Теоретические представления Аристотеля имеют прямую связь с историко-географической структурой и напоминают, как и ценностные концепции, описан­ные выше, мышление первобытных людей и детей.

Когда первобытный человек использует разные слова для обозначения акта «ходьбы» в зависимости от северного или южного направления, или от пола иду­щего, или от того, входит последний в дом или выходит из дома [5], он использует связь с исторической ситу­ацией, которая очень похожа на мнимые абсолютные описания (вверх или вниз) Аристотеля, реальное зна­чение которых представляет собой тип географической характеристики, определение места по отношению к поверхности Земли.

Исходная связь понятий с «действительностью» в смысле данного историко-географического окруже­ния, вероятно, самая важная черта физики Аристоте­ля. И от этого больше, чем от телеологии Аристотеля, зависит тот факт, что его физика в основном имеет ан­тропоморфный характер. И в отдельных положениях теории, и в данных исследования видно, что еще не только не разведены физические и нормативные по­нятия, но и формулировки проблем и понятий, кото­рые мы сегодня бы различали, с одной стороны, как исторические, а с другой —как неисторические, сис­тематические, переплетаются (аналогичная путаница существует на ранних стадиях и других наук, напри­мер в экономике).

Исходя из этих представлений получает новое на­правление также и установка аристотелевской физики по отношению к закономерности. До тех пор пока зако­номерность оставалась ограниченной такими процес­сами, которые регулярно повторялись одним и тем же образом, было видно не только то, что молодой науке не хватает мужества распространить принцип на все фи­зические феномены, но и то, что концепция закономер­ности все еще имеет в основе историческое, временное значение. Акцент был поставлен не на общей валидно-сти, которую современные физики понимают под зако­номерностью, а на событиях в исторически данном ми­ре, которые демонстрировали требуемую стабильность. Высочайшая степень закономерности помимо простой частоты характеризовалась идеей постоянства, вечно­сти. Таким образом, отрезок исторического времени, когда константность сохранялась, был расширен до бесконечности. Общая валидность закона не была еще ясно отделена от вечности процесса. Только постоянст­во или, по крайней мере, частое повторение было дока­зательством более чем единичной действительности. Даже здесь, в идее вечности, которая как будто бы пе­реходит исторические границы, связь с непосредствен­ной исторической действительностью остается очевид­ной, и эта связь была характерна для «эмпирических» понятий и метода Аристотеля.

Не только в физике, но и в других науках, напри­мер в экономике и биологии, можно ясно видеть, как на определенных, ранних стадиях тенденция к эмпириз­му, к собиранию и упорядочиванию фактов несет в се­бе тенденцию к исторической концептуальной струк­туре, чрезмерной переоценке исторического.

Физика Галлилея

 

С точки зрения такого эмпиризма понятийная структура галилеевской и постгалилеевской физики должна казаться странной и даже парадоксальной.

Как было отмечено выше, использование матема­тического аппарата и стремление к точности хотя и важны, но не могут рассматриваться в качестве суще­ственного различия между физикой Аристотеля и Га­лилея. Конечно, возможно перевести в математическую форму основное содержание, например, динамических идей физики Аристотеля. Понятно, что с развитием фи­зики могла использоваться форма математического опи­сания Аристотеля, как это в действительности имеет ме­сто в современной психологии. Однако на самом деле отмечаются только следы таких тенденций, например в квазистатистических методах Ф. Бэкона, описанных вы­ше. Но главное развитие пошло в другом направлении и в большей степени касалось изменения содержания, чем формы.

Те же самые рассуждения применимы и к точно­сти новой физики. Нельзя забывать, что во времена Га­лилея не было таких часов, какие есть сейчас. Такие часы стали возможны благодаря знанию о движущих силах, установленных в работах Галилея [9]. Даже из­мерительные методы, используемые Фарадеем в ран­них исследованиях электричества, показывают, какую малую точность, в современном понимании точности до такого-то десятичного знака, использовали в крити­ческие стадии развития физики.

Действительные источники тенденции к квантификации лежат глубже, а именно: в новом представлении физиков о природе физического мира, в распростране­нии требований физики на нее саму, в задаче понима­ния мира и возросшей вере в возможность их выполне­ния. Это радикальные и далеко идущие изменения в фундаментальных идеях физики, а стремление к квантификации — только одно из их проявлений.

а) Гомогенизация. Мировоззрение Бруно, Кеплера или Галилея определяется идеей исчерпывающего, все­охватывающего единства физического мира. Один и тот же закон управляет движением звезд, падением камней и полетом птиц. Что касается обоснованности закона, то эта гомогенизация физического мира лишает возмож­ности деления физических объектов на устойчивые, аб­страктно определенные классы, имеющие огромное зна­чение для физики Аристотеля, где принадлежность к определенному классу рассматривалась как определя­ющая физическую природу объекта.

Тесно связана с этим и утрата важности логиче­ских дихотомий и концептуальных антитез. Их место заняли все более и более подвижные переменные бла­годаря градациям, которые уничтожили дихотомии с их характером антитез и представили в логической форме переходную стадию между концепцией классов и кон­цепцией серий [1].

б) Генетические понятия. Уничтожение острых ан­титез неподвижных классов ускорилось в силу проис­ходящего в то же время перехода к действительно функциональному способу мышления, к использова­нию генетически обусловленных концепций. Для Ари­стотеля непосредственно воспринимаемое явление, которое современная биология определяет как фено­тип, было едва отличимо от свойств, которые опреде­ляют динамические связи объектов. Например, того факта, что легкие тела относительно часто движутся вверх, для него было достаточно, чтобы приписать им такую тенденцию. С различением фенотипа от гено­типа, или, в более общем виде, с различением описа­тельных понятий от генетически обусловленных [7] с ударением на последних, многие различия прежних классов потеряли свое значение. Орбиты планет, сво­бодное падение камня, движение тела по наклонной плоскости, колебания маятника, которые, если их клас­сифицировать в соответствии с фенотипами, попали бы в разные, даже противоположные классы, оказы­ваются просто различными проявлениями одного и того же закона.

в) Конкретность. Возросшее внимание к количест­ву, которое, кажется, придало современной физике фор­мальный и абстрактный характер, происходит не от ка­кого-то стремления к логической формальности. Скорее повлияло стремление к полному описанию конкретной действительности даже в единичных случаях, обстоя­тельство, которое следовало бы особенно подчеркнуть в

связи с современной психологией. Во всех разделах на-

уки конкретный объект определяется не только с по­мощью качества, но как обладающий определенной си­лой или степенью каждого своего свойства. До тех пор пока важными и умозрительно понятными считают толь­ко такие свойства объекта, которые есть у всей группы объектов, индивидуальные различия в степени остают­ся без внимания, так как в абстрактно определенных клас­сах эти различия более или менее исчезают. С возраста­нием стремления к пониманию действительных событий и конкретных случаев с необходимостью возросла важ­ность описаний различий в степени, которые характе­ризуют индивидуальные случаи, и в конечном счете по­требовалась подлинная количественная детерминация.

Возросли желание и возможность понять кон­кретные отдельные случаи и понять их в целом, а это, вместе с идеями о гомогенности физического мира и непрерывности свойств объектов, дало главный им­пульс к усилению тенденции к квантификации в фи­зике.

г) Парадоксы нового эмпиризма. Стремление к мак­симально возможному контакту с действительностью, которое теперь обычно считается характерным и свя­занным с антиспекулятивным стремлением, привело к теоретическим структурам, диаметрально противопо­ложным аристотелевским, и, как это ни удивительно, включило в себя прямую антитезу его «эмпиризму».

Понятия Аристотеля демонстрируют, как мы виде­ли выше, прямую связь с исторически данной реально­стью и с действительным ходом событий. Для совре­менной физики недостаточно указания на прямую связь с исторической реальностью. Факт, столь важный для аристотелевских понятий, что данный процесс был толь­ко однажды, или повторялся часто, или повторялся не­изменно в ходе истории, практически неприменим к наиболее важным вопросам современной физики. Это обстоятельство считается случайным или чисто исто­рическим.

Например, закон падения тел не утверждает, что тела очень часто падают вниз. Он не утверждает, что событие, к которому применима формула S = 1 /2gt² — «свободное и беспрепятственное падение» тела, про­исходит регулярно или даже часто в действительной ис-тории мира. Является ли описываемое законом событие редким или частым, не имеет отношения к закону. Действительно, в определенном смысле закон относит­ся к тем случаям, которые никогда не реализуются или реализуются лишь приблизительно в действительном ходе истории. Только в эксперименте, в искусственно созданных условиях имеют место случаи, приближаю­щиеся к событиям, с которыми имеет дело закон. Ут­верждения современной физики, которые часто счи­таются антиспекулятивными и эмпирическими, без со­мнения, имеют значительно меньше эмпирического по сравнению с аристотелевским эмпиризмом и облада­ют более конструктивным характер, чем понятия Ари­стотеля, непосредственно базирующиеся на историче­ской действительности.

Б. В психологии

 

Здесь мы оказываемся лицом к лицу перед вопро­сами, которые как проблемы действительного исследо­вания и теории сильно повлияли на развитие психоло­гии и в значительной степени создали почву для ее современного кризиса.

Понятия психологии, по крайней мере в некото­рых решающих отношениях, являются полностью ари­стотелевскими в своем действительном содержании, хотя во многих отношениях форма их представления и изменилась. Современная борьба и теоретические трудности в психологии во многом, и даже в своих ча­стностях, напоминают трудности, которые достигли вершины в период борьбы с аристотелевским спосо­бом мышления в физике.

Аристотелевские понятия

а) Случайность индивидуального события. В тео­ретической структуре психологии доминирует, так же как это было и в аристотелевской физике, вопрос о ре­гулярности в смысле частоты. Это очевидно в ее непос­редственном отношении как к отдельным феноменам, так и к закономерности. Например, если показывают фильм о конкретном инциденте в поведении опреде­ленного ребенка, то первый вопрос психолога обычно такой: «А все ли дети поступают так или является ли это, по крайней мере, общим?» И если отвечают отри- цательно, то показанное перестает для психолога представлять научный интерес. Обращать внимание на та­кой «исключительный случай» кажется ему научно не­значимым капризом.

Реальное отношение исследователя к отдельным со­бытиям и проблеме индивидуальных черт, вероятно, наиболее ясно выступает в его исследовательской прак­тике, чем во многих теориях. Индивидуальное событие кажется ему случайным, неважным, не имеющим на­учного значения. Однако это может быть какое-то неорди­нарное событие, какой-то потрясающий случай, что-то, что определило судьбу человека или появление исто­рически важной личности. Стало обычаем в таких слу­чаях подчеркивать «мистический» характер индивиду­альности и самобытности, понятный только «интуиции» или, во всяком случае, не науке.

Оба этих отношения к конкретному событию при­водят к одному и тому же заключению; то, что не повто­ряется, лежит вне пределов сферы понимания.

б) Закономерность как частота. Почтение, с кото­рым рассматривается частота в современной психоло­гии, связано с тем фактом, что до сих пор обсуждается вопрос, является ли, а если да, то в какой степени, пси­хический мир закономерным, так же как в аристотелев­ской физике это почтение было связано с неуверенно­стью в закономерности физического мира. Здесь нет необходимости подробно описывать все превратности, которые претерпел тезис о закономерности психическом в философских дискуссиях. Достаточно вспомнить, что даже теперь еще заметно стремление ограничить при­менение закона областью некоторых «низших» сфер психических событий. Нам важнее отметить, что область, которая считается закономерной не в принципе, а в дей­ствительном психологическом исследовании — даже в экспериментальной психологии, была расширена очень незначительно. Если психология только очень постепен­но и с большими колебаниями пробивалась за пределы сенсорики в область воли и аффекта, то это, конечно, свя­зано не только с техническими трудностями, но в основ­ном с тем фактом, что в этой области нельзя ожидать дей­ствительного повторения, возвращения того же самого события. А повторение остается, как это было и у Аристо­теля, в значительной степени базисом для допущения за-ономерности или понятности события.

Таким образом, любая психология, которая не рас­сматривает закономерность как нечто, свойственное самой природе психического, а следовательно, и всем психическим процессам, даже тем, что происходят только однажды, должна иметь критерий, чтобы ре­шать, как физика Аристотеля, имеет ли она дело в каж­дом отдельном случае с закономерными феноменами или нет. И снова, как в физике Аристотеля, частота или повторяемость взяты за такой критерий. Свидетельст­вом глубины этой связи (между повторением и зако­номерностью) является то, что она использована для определения эксперимента, научного инструмента, который если прямо не противопоставляется физике Аристотеля, то по крайней мере приобрел важность только в относительно позднее время. Даже для Вундта повторение было неотъемлемой частью понятия об эксперименте. Только в последние годы психология начала отказываться от этого требования, которое от­деляет большую часть психического от эксперимен­тальных исследований.

Однако, вероятно, еще более важным, чем ограни­чение экспериментального исследования, является тот факт, что эта непомерная ценность повторения (т. е. рас­смотрение частоты как критерия и проявления законо­мерности) оказывает преобладающее влияние на фор­мирование представлений в психологии, особенно в ее молодых ветвях.

Так же как это происходит в физике Аристотеля, современная детская психология рассматривает как ха­рактерные для данного возраста, а психология эмоций как характерные для данной экспрессии те свойства, которые являются общими в группе индивидуальных случаев. Это абстрактное аристотелевское понятие класса определяет вид и господствует в процедуре клас­сификации.

в) Класс и сущность. Современная детская пси­хология, а также психология аффектов подтверждают своим примером аристотелевское обыкновение рас­сматривать абстрактно определенные классы как сущ­ностную природу отдельного объекта и, следователь­но, как объяснение его поведения. То, что является общим у детей определенного возраста, принимается за фундаментальное свойство данного возраста. Факт

что трехлетние дети достаточно часто негативно на­строены, рассматривается как свидетельство того, что негативизм свойствен природе трехлетних, и концеп­ция негативного возраста или стадии тогда рассмат­ривается как объяснение (хотя, возможно, и неполное) появления негативизма в данном конкретном случае.

Аналогично понятие потребностей, например по­требность при голоде или материнский инстинкт, суть не более чем абстрактное выделение черт, свойствен­ных группе актов, которые происходят относительно часто. Эта абстракция принимается за обязательный факт поведения и в свою очередь используется для объяснения частого появления инстинктивного пове­дения, например заботы о потомстве. В сходном поло­жении находится большинство объяснений вырази­тельных движений как проявления характера или темперамента. Здесь, так же как и во многих других фундаментальных теориях, касающихся способностей, таланта, и в сходных теориях, используемых исследо­вателями интеллекта, современная психология в дей­ствительности сведена к объяснениям в терминах ари­стотелевских сущностей. Этот тип объяснения долгое время критиковался как психология способностей и объяснение с порочным кругом, но не был заменен ни­каким другим способом мышления.

г) Статистика. Классификационный характер кон­цепций и подчеркивание роли частоты методологически проявились в современной психологии утверждением о важности статистики. Статистическая процедура, по крайней мере в ее самом обычном применении в психо­логии, — самое поразительное проявление аристотелев­ского способа мышления. Чтобы продемонстрировать общие черты данной группы фактов, вычисляется сред­нее. Это среднее приобретает ценность образца и ис­пользуется для характеристики (как умственный воз­раст) свойств «определенного» двухлетнего ребенка. Между современной психологией, которая так много ра­ботает с числами и графиками, и физикой Аристотеля есть внешнее различие. Но это различие, достаточно ти­пичное, значительно больше является различием в тех­нике выполнения, чем в действительном содержании понятий. По существу, статистический способ мышления, который является необходимым следствием аристотелевских понятий, очевиден так же, как это мы уже уви­дели и в физике Аристотеля. Различие заключается в том, что вследствие необычайного развития математики и об­щего научного метода статистический метод в психоло­гии стал занимать более отчетливые позиции.

В последние годы все усилия психологии по пути дальнейшего уточнения шли в направлении усовер­шенствования и расширения статистических методов. Эти усилия достаточно оправданны, так как они пока­зывают решимость достичь адекватного понимания всей реальности психической жизни. Но на самом де­ле они основаны, по крайней мере частично, на амби­циях продемонстрировать научный статус психологии, используя как можно больше математику и доводя все вычисления до последнего возможного десятичного знака.

Это формальное расширение метода ни в малой ме­ре не изменило лежащих в его основании понятий. Они полностью остались аристотелевскими. Конечно, мате­матическая формулировка метода только укрепляет и расширяет власть понятий, лежащих в основе. Бесспор­но, это затрудняет видение реального характера поня­тий, а следовательно, и вытеснение их другими; это сложность, с которой не пришлось бороться сторонни­кам физики Галилея, поскольку аристотелевский спо­соб мышления не был столь укреплен и затемнен мате­матикой.

д) Пределы знания. Исключения. Закономерность считается связанной с регулярностью и рассматрива­ется как антитеза индивидуальному случаю. До тех пор пока психолог соглашается со всеми обоснованиями психологических предположений, он рассматривает их как только регулярно действующие, и его согласие с ними принимает такой вид, что у него остается знание некоторого различия между просто регулярностью и полной закономерностью, и он приписывает биологи­ческим и психологическим предположениям (в проти­вовес физическим) только регулярность. Если же зако­номерность считается только экстремальным случаем регулярности, в этом случае все различия (между зако­номерностью и регулярностью) исчезают в принципе, хотя необходимость определения степени регулярно­сти остается.

Тот факт, что закономерность и индивидуальность считаются антитезами, имеет два типа следствий в ре­альном исследовании. Во-первых, это означает ограни­чение исследования. Безнадежными считаются попыт­ки понять реальное, уникальное движение эмоций или действительную структуру конкретной личности. Трак­товка этих проблем сводится к одним лишь средним по­казателям, примером могут служить тесты и вопросни­ки. Всех, кому эти методы кажутся неадекватными, обвиняют в скептицизме или сентиментальной при­страстности к индивидуальности и мнению, что область, в которой в большинстве случаев исключено повторе­ние сходных ситуаций, недоступна научному понима­нию и требует сопереживающей интуиции. В обоих слу­чаях эта область изымается из экспериментального исследования, так как качественные свойства считают­ся прямо противоположными закономерным. Способ, ка­ким эта точка зрения продолжает защищаться в дискус­сиях по экспериментальной психологии, напоминает даже в своих частностях аргументы, против которых бо­ролась физика Галилея. В то время спрашивали, как мож­но объединять в едином законе движение таких качест­венно различных феноменов, как движения звезд, полет листьев на ветру, полет птиц и падение камня с горы. Но противопоставление закона и индивидуальности соот­ветствует аристотелевской концепции и примитивному способу мышления, составляющим философию обычной жизни, как это достаточно часто проявляется в работах самих физиков, но не в их физике, а в их философии.

Убежденность в невозможности полностью понять индивидуальный случай подразумевает также в допол­нение к этому ограничению некоторую слабость исс­ледования: оно удовлетворяется установлением только регулярностей. Требования психологии к строгости при выдвижении положений не идут дальше необходи­мости их обоснования «в общем», или «в среднем», или «как правило».

Говорят, что «сложность» и «изменчивость» при­роды жизненных процессов делают неразумным тре­бование отсутствия исключений. В соответствии со ста­рой поговоркой «Исключение подтверждает правило» психология рассматривает исключение как контраргу­менты до тех пор, пока их частота не очень велика.

Отношение психологии к понятию закономерности поразительно ясно демонстрирует аристотелевский способ ее мышления. Она основана на очень слабой уверенности в закономерности психических событий и имеет для исследователя дополнительную прелесть из-за отсутствия слишком высоких требований к закон­ности его предположений и к обоснованию их.

е) Историко-географические понятия. Для того взгляда на природу закономерности и роли повторяе­мости, который, как мы видели, характерен для физики Аристотеля, в дополнение к тем мотивам, которые мы уже отметили, фундаментальную значимость имели и прямые ссылки на действительность в ее историко-гео-графическом смысле. Подобно этому, и это является свидетельством тесной связи, существующей между этими способами мышления, современная психология во многом определяется теми же ссылками на истори­ко-географические данные. Исторический уклон пси­хологических понятий опять-таки не всегда очевиден, а связан с неисторическими, систематическими поня­тиями и неотделим от них. Эта квазиисторическая на­правленность, на мой взгляд, является основой для по­нимания и критики понятийных структур такого типа.

Хотя мы уже критиковали статистический способ мышления, но отдельные использованные им формулы в конце концов не важны для тех вопросов, которые мы обсуждаем. Дело не в том, что берется среднее арифме­тическое, что исследователь складывает и делит, не это является предметом данной критики. Конечно, эти опе­рации будут продолжать широко использоваться и в бу­дущей психологии. Критика направлена не на то, что применяются статистические методы, а на то, как они применяются и, особенно, какие случаи комбинируют­ся в группы.

В современной психологии подчеркивается ссыл­ка на историко-географические данные и на зависи­мость заключений от частоты действительного появле­ния события. В самом деле, что касается прямой ссылки на исторические данные, то способ, с помощью которо­го приходят к заключению о природе одного-, двух- или трехлетнего ребенка путем вычисления статистических средних, полностью соответствует бэконовской коллекции данных случаев сухости в его таблице npucуmствия. Конечно, в этих усреднениях сделана некоторая очень грубая уступка требованиям неисторических кон­цепций: явно патологические случаи, а иногда даже те случаи, которые связаны с нестандартным окружени­ем, обычно исключаются. Помимо этого соображения исключение наиболее сильных отклонений, представ­ление, что случаи располагаются в статистической груп­пе, в сущности остается на историко-географической почве. Для группы, определенной в историко-геогра-фических терминах, например для годовалых детей Ве­ны или Нью-Йорка, в 1928 г. вычислены средние дан­ные, которые, без сомнения, имеют огромное значение для историков или учителей, но не теряют своей связи с историко-географическими явлениями, если даже продолжить вычисление среднего для всех детей Гер­мании, Европы или всего мира или взять данные за де­сятилетие вместо одного года. Такое рас