Правоприменитель как адресат нормы гражданского права.

Обычно вопрос о применении норм гражданского права органами власти рассматривается после обсуждения проблем их реализации субъектами гражданского права, ведь считается, что норма гражданского права создается в первую очередь для того, чтобы у субъектов гражданского права был образец правильного поведения в гражданском обороте. Верность этого соображения подтверждается тем, что норма гражданского права обращена в качестве адресата именно к субъектам гражданского права.

Определение в качестве адресатов гражданско-правовых норм субъектов гражданского права имеет объективное основание: именно эти лица осуществляют гражданско-правовую деятельность, порядок которой и устанавливается в норме гражданского права. Однако в ГК РФ встречаются нормы, адресатом которых однозначно обозначен суд или правоприменительные органы. Например, согласно п. 1 ст. 27 ГК РФ объявление несовершеннолетнего полностью дееспособным (эмансипация) производится по решению органа опеки и попечительства – с согласия обоих родителей, усыновителей или попечителя либо при отсутствии такого согласия – по решению суда. Другой пример: согласно ст. 42 ГК РФ гражданин может быть по заявлению заинтересованных лиц признан судом безвестно отсутствующим, если в течение года в месте его жительства нет сведений о месте его пребывания. В качестве таких лиц выступают, в основном суды, органы исполнительной власти (органы местного самоуправления, субъектов Российской Федерации, Российской Федерации), а также регистрационные органы, нотариусы. Да и остальные нормы гражданского права, не имея точного адресата, могут быть применены ими.

В науке этот всем известный факт не вызывает никаких споров, поскольку принято считать, что нормы гражданского права реализуются субъектами гражданского права и применяются публичными лицами^[337]. Но для нас это обстоятельство имеет особый интерес, поскольку не укладывается в единое логическое объяснение адресности нормы гражданского права. Ведь, например, государственные органы не являются участниками той же самой гражданско-правовой деятельности, что и субъекты гражданского права. К этим органам нормы гражданского права адресованы на другом основании: они применяют нормы гражданского права, поскольку это является частью их должностных обязанностей. Но служебная деятельность не является гражданско-правовой, поэтому следует констатировать, что основанием для использования гражданско-правовой нормы является участие её адресатов не только в гражданско-правовой, но и служебной (исполнительной, судебной) деятельности.

Может возникнуть вопрос: несмотря на то, что субъекты гражданского права и публичные лица – разные адресаты, какое это имеет значение для воплощения нормы права в жизнь? Адресность нормы влияет на принцип её использования. Органы власти обязаны применять нормы гражданского права в отличие от субъектов гражданского права, которые в основном имеют право на использование этого средства в своей гражданско-правовой деятельности.

Правоприменительная адресность и, как следствие, обязательность применения накладывают отпечаток и на содержание нормы гражданского права. Она должна быть, прежде всего, точной. Ведь для органа, совершающего обязательные действия, необходимы конкретные указания на то, какие действия он может совершать, а какие нет. Но для всех ли органов власти необходим одинаковый уровень точности?

Органы исполнительной власти, а также нотариусы, в большинстве своём обязаны исполнить требование нормы гражданского права, удостоверившись в точном соответствии фактического состава норме права. Суды же не просто обязаны поступить определенным образом, указанном в норме, они, прежде всего, должны оценить степень соответствия моментов действительности тем требованиям, которые изложены в норме и при необходимости собрать возможные доказательства соответствия их норме права. Таким образом, для судов норма права – это решение, которое они выносят, разбирая спор, а также основание этого решения, но не исчерпывающая «инструкция» для действия.

Деятельность судов по применению норм гражданского права является наиболее сложной, требующей значительной детализации и систематизации. При этом именно судебное применение норм гражданского права раскрывает весь их целевой потенциал в полной мере. Норма гражданского права, несмотря на то, что адресована и соответственно используется и субъектами гражданского права, и различными правоприменительными органами, выступает, в основном, в качестве средства судебной деятельности.

Доказательств правоприменительной и, более того, судебной адресности гражданско-правовых норм можно обнаружить достаточно, если проанализировать генезис нормы права. Л.О. Кофанов, исследовав начальный этап правовой истории, пришел к выводу о том, что в Древнем Риме в архаический период правила поведения, по которым выносилось решение судьями, в полном объёме были доступны только понтификам и практически скрыты от тех лиц, которые его испрашивали. Им приводятся выдержки из различных источников, подтверждающих это заключение. Так, по словам античного историка Дионисия Галикарнасского, писаные законы содержа­лись лишь в священных книгах жрецов и были недоступны народу^[338]. Также и Валерий Максим писал, что «цивильное право в течении многих веков было сокрыто среди жертвоприношений и церемоний бессмертным богам и было известно одним понтификам».^[339] Объяснялось это тем, что в древнейшем Риме все цивильное право входило в область сакрального и, по словам Ливия, вплоть до конца IV в. до н.э. «хранилось в святилищах понтификов»^[340]. Нельзя сказать, что народу вовсе не были известны законы, которые потом хранились у понтификов, поскольку он сам утверждал их вместе с сенатом. Однако понтифики и авгуры всегда могли интерпретировать божественную волю в выгодном для них или для власть имущих смысле. Кроме того, они предоставляли судебному магистру, истцу и ответчику соответствующие торжественные формулы, а также имели отношение ко всем юридически значимым ритуалам. Таким образом, конкретное лицо могло узнать о нужном тексте формулы или норме только в случае конкретной надобности, что, безусловно означало отсутствие презумпции знания законов. Значение же деятельности понтификов для создания римского права трудно переоценить. Очень точно по этому поводу высказался Д.В. Дождев: «Распространяя значение слов на другие явления, создавая новые институты на основе старых ритуальных форм, облекая типичные волеизъявления в строгие формулы заявлений при сделках, влияя на решения суда, они создали римское гражданское право – ius civile в его первичном виде как правовую систему civitas»^[341].

Трудно отрицать правоприменительную адресность и современных европейских и российских гражданско-правовых норм с учётом того, что континентальное гражданское право, как показывают результаты сравнительно-правовых исследований, является наиболее консервативной отраслью права, унаследовавшей подавляющее большинство норм вместе с их конструкциями и системой именно из римского права. Поэтому представляется принципиально верным высказывание Я. Шаппа о специфике гражданского права: «Гражданско-правовой закон, в первую очередь, представляет собой систему санкций (Sanktionsordnung), которая лишь сопровождает поведение сторон при оформлении их правоотношений на основе принципа частной автономии. Напротив, публично-правовой закон берет на себя также задачу регулировать правоотношения между гражданином и государством. Эти различные функции закона объясняются тем, что гражданское право за более чем 2000-летнюю традицию оформилось как право судейское, в то время как публичное право отражает опыт становления современного государства, которое для регулирования правоотношений предпочитает использовать законодательство»^[342].

Правоприменительная и, более того, судебная адресность норм гражданского права снова возвращает нас к вопросу о мотивах создания норм гражданского права. В связи с тем, что они имеют различных адресатов, нельзя утверждать, что они создаются только ради того, чтобы быть правилами поведения субъектов гражданского права. Какое ещё назначение имеют нормы гражданского права?

Возвращаясь к генезису норм гражданского права можно ответить однозначно на вопрос об их значении – это были явно судебные средства. Они и не могли быть другими: ведь «образцы»^[343] решений конфликтных ситуаций «добывались» именно из одних судебных прецедентов для создания других. Первоначально в неразвитом древнеримском государстве (общине) нормы права не формулировались, а решение спорных случаев испрашивалось у богов. Но с течением времени, с накоплением судебных прецедентов, появилась потребность в выделении «образцов». Классические и постклассические римские юристы (Ι – V вв.) уже осмысливали необходимость в категории норма права. Как отмечает Г.Дж. Берман, «…в первой по­ловине II в. римские юристы начали определенно говорить о нормах (regulae)… Нормы, хотя они и выводились из преце­дентов, можно было рассматривать отдельно»^[344]. Иногда их собирали в книгах норм, которые особенно нужны были мелким чиновникам Римской империи, а также учащимся юридических школ.

Исключением из правила стали 211 regulae, помещённые в титуле 50.17 «О различных нормах древнего права» Дигест Юстиниана^[345]. Это извлечения из тех прецедентов, которые были обобщены и приобрели форму отточенного эпиграмматического изложения фундаментальных правовых принципов. Однако, как показали зарубежные историки права, эти «правовые максимы», как стали называть их в XII в., взятые в качестве отвлеченных принципов, имеют совершенно иное значение, чем то, какое они имели в кон­тексте тех типов дел, в которых впервые были произнесены, и часто описы­ваемых в первых частях Дигест. «Этим собранием из 211 голых утверждений, представляющих собой отвлеченные нормы древнего закона, Юстиниан отнюдь не собирался никого обмануть, создав ложное впечатление, что эти нормы имеют значение, неза­висимое от тех конкретных ситуаций, в которых они были когда-то примене­ны»^[346]. Это ясно из самой первой нормы, в которой цитируются слова юриста Павла: «Норма – это нечто, кратко излагающее суть дела... Посредством норм передается краткое содержание дела... и если оно неточно, то теряет свою полезность». Другими словами, нормы не следует рассматривать вне контекста содержания дел, которые они суммируют. Это ясно и из того факта, что каждая норма предваряется отсылкой к ее первоначальному контексту. Более того, за исключением первой, нормы организованы не систематически, а некоторые из них противоречат другим. Юстиниан, по крайней мере от­части, добавил нормы к своёму великому сборнику как украшение. Также ве­роятно, что их намечалось использовать в споре, возможно, в качестве пре­зумпций, способных передвинуть бремя доказывания. Наконец, нормы слу­жили дидактической цели: с их помощью легче было запомнить обширный текст. Несомненно, что ни один римский юрист не относился к ним как к отвлеченным принципам. Более того, взятый целиком титул 50.17 Дигест должен был показать юристам эпохи Юстиниана справедливость знаменитого правила Яволина, тоже приведенного в титуле 50.17, которое гласило: «Все нормы (definitiones) в гражданском праве опасны, ибо они почти всегда могут быть искажены» (вполне вероятно, что и это тоже было извлечением из какого-то конкретного определения). Итак, римские нормы были не правилами поведения лиц, а средствами классификации судебных прецедентов, своего рода «типовыми решениями», которые выносили римские суды.

Дореволюционный русский цивилист Д.Д. Гримм приходил к тому же мнению относительного всего современного ему права. Он считал, что объективное право – это «ни более, ни менее как совокупность особо квалифицированных норм или правил общежития, именуемых юридическими. Раз это так, то тем самым падает представление об объективном праве как о некой самостоятельной реальной силе, порождающей или создающей какие бы то ни было юридические последствия… Настоящее значение юридических норм состоит лишь в том, что они указывают нам внешние критерии (выделено мной – Р.О.), на основании которых мы судим о том, какие из тех жизненных отношений, среди которых приходится вращаться членам данного общества, при каких условиях, в каких пределах и в каком смысле признаются нуждающимися в юридической регламентации»^[347].

Комментируя позицию учёного, В.А. Белов подчеркивает, что тот отвергал концепцию правового регулирования как воздействия права на общественные отношения, оставляя ему более скромную – оценочную роль^[348]. Думается, в этой идее содержится рациональное зерно. Однако полностью поддерживать её было бы неверно, поскольку современное право, даже частное, содержит в себе элементы как оценки, так и воздействия. Кроме того, оценка может быть признана частью опосредованного воздействия. Поэтому представляется, что в современном гражданском праве нормы имеют более широкое значение. Однако и сегодня их правоприменительная, в том числе и судебная, направленность проявляется достаточно ярко. Это становится возможным за счет специфики правоприменительной деятельности.