Меры ответственности как мера исполнения: понятие, субъекты.

Генезис цивилистических исследований ответственности.

Для начала необходимо отметить, что исследования ответственности как правового (в том числе и юридического) явления, активную форму приобретают только с середины XX в. Однако в гражданском праве категорию ответственности начали использовать для обозначения последствий, возникающих при некоторых нарушениях, преимущественно в сфере обязательственного права, гораздо раньше. Так, ещё в середине XIX в. говорили об ответственности за причинение вреда или ответственности за эвикцию и пр.

В цивилистике научный анализ ответственности был предпринят после обнаружения различия между долгом и ответственностью. Как указывает М.М. Агарков, впервые мысль о разделении «Schuld» и «Наftung» высказал независимо от исследований по истории германского права А. Бринц^[934], который пришел к этому выводу в результате ана­лиза структуры обязательства. Он очень широко определял ответственность в обязательстве. По его мнению, это факт того, что вещь или человек служат для удовлетворения требований кредитора^[935]. О. Гирке – автор специального труда, посвященного исследованию соотношения между долгом и ответственностью – подчёркивал, что их резкое различие было издавна присуще индогерманскому праву^[936] и отмечал, что ответственность согласно немецкому праву – это подчинение того, кто не выполнил должного. Она предоставляет управомоченному лицу возможность, вытекающую из неисполнения долга, призвания нарушителя к ответу, к соблюдению своей обязанности, вынуждения его к исполнению или достижению удовлетворения. Автор подчеркивал, что ответственность, будучи связанностью для долга, понимается и как обязательство, и как обязанность, и как гарантия, и как возмещение за отсутствующее исполнение^[937].

В этом исходном понимании ответственности отсутствует упоминание о наказании, о неблагоприятных последствиях для нарушителя, о его наказании. Об этом отличии обязательственной ответственности от ответственности уголовной говорил и современник А. Бринца и О. Гирке – И.А. Покровский. Он писал: «уголовно-правовое наказание имеет свои особые цели и определяется совершенно иными началами, чем те, которыми может руководствоваться гражданское право» ^[938]. И далее пояснял, что в области наказания необходимо считаться со степенью опасности деяния для всей общественной жизни, со степенью «злой воли» преступника, а в области гражданского права мы имеет дело только с частным вредом, причиненным одним лицом другому, и «нашей задачей является принятие мер для возмещения этого вреда, для устранения вредных последствий неправомерного деяния в сфере частных интересов потерпевшего»^[939]. И хотя все сказанное было связано исключительно с обязательственным правом, нельзя не отметить принципиальную важность указанных определений для понимания всей гражданско-правовой ответственности.

Итак, сказанное свидетельствует о том, что понятие ответственности не может быть отнесено к числу тех цивилистических категорий, которые были вычленены еще римлянами и стали предметом исследования уже средневековых юристов. Причина, думается, лежит в сохраняющейся вплоть до новейшего времени синкретичности понимания охранительных отношений, что в свою очередь, связано с преобладанием в реальной жизни не правового, а юридического их характера. Однако это не позволяет отрицать именно фундаментального значения категории ответственности для цивилистики, поскольку уже при первоначальной научной рефлексии ответственность в гражданском праве была осмыслена как правовое явление, основная функция которого состоит в восстановлении имущественной сферы управомоченного лица и, следовательно, направлена к общей цели гражданского права – обеспечению осуществления имущественных и личных неимущественных интересов субъектов общественных отношений.

Однако для современного отечественного цивилиста такой вывод может показаться, по крайне мере, спорным, ведь судьба исследований гражданско-правовой ответственности, начавшихся так плодотворно и многообещающе в научном и практическом плане, сложилась не самым лучшим образом. В России после серьезных социальных, политических и экономических потрясений и трансформаций, вызванных революцией 1917 г. и Великой отечественной войной, категория ответственности привлекала внимание правоведов, однако оно, в значительной мере, было приковано к юридической ответственности, с которой, по сути, отождествили правовую ответственность, в том числе, и гражданско-правовую. Даже те цивилисты, которые учитывали в своей работе результаты вышеуказанных немецких и русских исследований, предпочитали не делать далеко идущих выводов из различия долга и обязанности.

Например, М.М. Агарков утверждал, что для советского права это разграничение не имеет никакого значения^[940] и настаивал на единстве этих явлений. При этом он ссылался на то, что указанное различие определено только спецификой древнего германского права, ведь там существование долга само по себе не давало кредитору права принуждать должника к исполнению. Для этого необходимо было наличие ответственности (Нaftung), причем юридические факты, в силу которых возникала Нaftung, не совпадали с теми юридическими фактами, из которых возникал Schuld. Титулом для ответственности были главным образом отношение власти и подчинения, характерные для древнегерманского права, деликт, также особые договоры (Нauftungsverträge), направленные специально на установление ответственности. А в современном гражданском праве, отмечал М.М. Агарков, основание возникновения обязательства (договор и др.) является основа­нием как для перехода имущества от должника к кредитору в случае добро­вольного исполнения обязательства (уплата долга), так и для перехода имуще­ства в порядке принудительного исполнения^[941], т.е. нет оснований различать долг и ответственность. Отрицая это, М.М. Агарков тем самым в корне пресекал и рассуждения о существование отношений, которые теперь принято называть охранительными, и о самостоятельном значении ответственности, вольно или невольно внося свою лепту в отрицание специфики гражданско-правовой ответственности.

Конечно, было бы большой ошибкой утверждать, что в советское время для исследования гражданско-правовой ответственности ничего не было сделано. Прежде всего, следует отметить, что учёные установили её значимость для регулирования всех имущественных и личных неимущественных отношений, а не только для тех, которые квалифицируются как обязательственные правоотношения. Важным также является установление места ответственности в системе гражданско-правовых понятий. По этому поводу было выработано несколько позиций^[942]. Ответственность понимали как правоотношение^[943], как наказание^[944], как особую обязанность^[945], как правовое состояние^[946], как исполнение субъективной гражданской обязанности^[947]. Последнее определение является наиболее соответствующим действительности, ведь его очевидность следует даже из обычного словоупотребления.

Выражение «привлечь к ответственности» наталкивает на мысль о том, что охранительная обязанность воз­никает уже в момент совершения противоправного деяния, когда наруши­тель еще не отвечает, а только должен отвечать. Прев­ратится ли она в действительность – это зависит от потерпевшего, который может привлечь, но может и не привлечь нарушителя к ответственности. О.С. Иоффе, наиболее ясно выразивший эту идею, отмечал также, что до тех же пор, пока не последует возложение ответствен­ности, имеется лишь ее основание, но не самая ответ­ственность; самая же ответ­ственность наступает лишь когда в установленном по­рядке (через судебные и иные юрисдикционные органы, в соответствующих случаях – по соглашению сторон) будут определены конкретные юридические формы иму­щественных или личных лишений для нарушителя (обя­занность возместить вред, уплатить штраф и т. п.)^[948]. Полностью логичным выглядит также выделение учёным реализации ответственности – совершение тех действий, обяза­тельность которых вытекает из возложения ответствен­ности на нарушителя (возмещение убытков, уплата штрафа и т. п.)^[949]. Отметим, что все приведенные О.С. Иоффе соображения относительно гражданско-правовой ответственности как исполнения обязанности не помогли ему, точно так же как и С.Н. Братусю, преодолеть её понимание исключительно в принудительном аспекте.

Сущность гражданско-правовой ответственности, очевидная при введении термина в цивилистической научный оборот, в XX в. была забыта. Остались только упоминания о её компенсационном характере, который рассматривался лишь как один их признаков ответственности в гражданском праве^[950]. Это и объясняет появление таких подходов к определению последней, которые сводят её к неблагоприятным последствиям для правонарушителя, что, несомненно, ведет к путанице между наказательным и восстановительным аспектами ответственности.

Ради справедливости следует отметить, что тенденция «юридизации» ответственности была характерна не только для советского права. М.М. Агарков упоминал о том, что в германской юридической литературе как довоенной, так и послевоенной делались попытки использовать разграничение «Schuld» и «Нaftung» применительно и к германскому гражданскому уложению. Однако они вы­звали возражения в самой же германской цивилистике^[951]. В то же время в современной гражданско-правовой доктрине Германии, принято жестко разделять обязательственное отношение и ответственность, посредством которой требование может приводиться в исполнение и осуществляться таким образом в принудительном порядке^[952].

Тем не менее, уже в первых серьёзных постсоветских исследованиях гражданско-правовой ответственности её принципиальная специфика была снова подтверждена. Так, В.А. Хохлов пришел к выводу о том, что «по своему происхождению гражданско-правовая ответственность всегда была связана исключительно с восстановлением прежнего состояния (до нарушения права), и её меры суть эквивалент ожидаемого либо утраченного блага (ясно, включая и ожидаемую прибыль) вне зависимости от того, что происходит на стороне правонарушителя…»^[953]. Причём заметим, что автор не пошёл уже апробированным цивилистами путём, т.е. через исследование соотношения долга и ответственности (разницу между которыми он отвергает), а сделал указанное заключение на основании анализа положений ГК РФ. Очевидно, что это стало возможно благодаря тому, что гражданско-правовая ответственность действительно имеет указанную специфику, причем она настолько глубокая и мощная, что не может быть устранена в угоду каким-либо конъюнктурным идеям.

Однако при всей своей особости гражданско-правовая ответственность все же является лишь отраслевым видом правовой ответственности. Думается, что сомнения в этом, высказываемые В.А. Хохловым, напрасны. С

Правовая ответственность в целом служит достижению социального мира, справедливой упорядоченности тех общественных отношений, которые оказались в состоянии конфликта. Соответственно, она имеет две функции – наказание правонарушителя и восстановление нарушенного положения потерпевшего. В последнем случае ответственность выступает в качестве разнообразных способов разумного расчета того, что может восстановить нарушенное положение потерпевшего (возмещение убытков, взыскание неустойки, процентов за пользование чужими денежными средствами, компенсация морального вреда).

Теперь следует обратить внимание на то, что реализация правовой ответственности мыслима без применения принуждения. Ведь даже в наше сложное в нравственном и этическом плане время не кажутся фантастическими ситуации, в которых должник, в силу временного безденежья прострочивший исполнение обязанности по уплате денежной суммы, стремится (после появления у него средств) исправиться и, сознавая нарушение, желает компенсировать обманутые ожидания кредитора (потерпевшего), тем самым, признавая его право требовать восстановления своего нарушенного имущественного положения. Последний, в свою очередь, например, требует слишком много, ставя, тем самым должника, старающегося добровольно восстановить нарушенное положение кредитора, в непростую ситуацию, чреватую новым конфликтом. В этом случае гражданско-правовая ответственность может быть использована для «замирения» отношений. Стороны «посчитаются»: потерпевший заявит о своих ожиданиях относительно восстановления нарушенного права, а нарушитель сможет возражать, но, разумеется, в рамках процедур ответственности, установленных в законе.

Соображения о добровольном исполнении как ответственности высказывались многими учёными^[954]. Однако в отечественной цивилистике преобладает критическое отношение к этой позиции^[955]. Полагаем, что оно вызвано неразличением юридической и правовой ответственности. Так, С.Н. Братусь считал, что добровольное исполнение обязанности юридической ответственностью не является^[956]. Эта позиция верна, но только относительно исполнения обязанностей, возникающих в рамках отраслей публичного, но не частного, и соответственно, гражданского права. Действительно, если лицо привлечено к ответственности посредством обращения пострадавшего за содействием к властным органам, то эта юридическая ответственность ничего общего с добровольным удовлетворением притязаний кредитора не имеет. Но если лицо, чье право нарушено самостоятельно заявляет нарушителю о своем требовании, то, без сомнения, оно привлекает его к правовой ответственности. В случае отсутствия добровольного признания своей ответственности и (или), например, её размера, качества, содержания, кредитор (потерпевший) имеет возможность обратиться за содействием в осуществлении своего требования к органам государственной власти. Тогда правовая ответственность приобретает юридический характер, со всеми вытекающими отсюда последствиями, т.е. принудительностью, наказанием и пр. Следовательно, понятие юридической ответственность является более узким, чем правовая ответственность. Проистекает из сказанного и другой вывод: гражданская ответственность не может быть юридической, поскольку последняя применяется властными органами, не являющимися субъектами гражданского права.