Ролевая и персональная реальность

Приемами стихийной социологии мы пользуемся намного чаще, чем ду­маем. Без них мы буквально и шагу ступить не можем. Они определяют наше социологическое видение мира и социологический образ мышления. В са­мом деле, мир разделен для нас на бедных и богатых, стариков и молодых, начальников и подчиненных и т.п.

Недовольные своим социальным положением, мы стараемся поменять свою менее престижную и менее оплачиваемую профессию на более престиж­ную и доходную, понимая, однако, что первая значительно опережает вто­рую по творческому содержанию труда и необходимому образованию. В со­ответствии с этим изменяются круг знакомых, привычки и стиль жизни, ма­териальные условия, социальный статус и выполняемые роли. Мы

1онин Л.Г. Социология культуры. М., 1996. С. 78.

взвешиваем, с кем надо поддерживать отношения, а с кем этого не стоит делать, какую одежду следует предпочесть, чтобы не уронить свой имидж.

Все время вращаясь в социальной среде, мы точно знаем, какие действия следует ожидать от милиционера, продавца или диспетчера ДЭЗа. Для этого мы предварительно категоризировали всех людей, составили типологии и, наконец, ранжировали окружающих людей. За каждой категорией мы за­крепили типичный образ действий. Мы в точности знаем, что врач никогда не позволит себе того, на что способен, скажем, нищий или преступник. Хотя ни с кем из них мы лично не знакомы. Да этого и не нужно. Мы заранее со­ставляем типичные социальные портреты для каждой группы людей, куда помимо типичной одежды и среды обитания входят типичные манеры по­ведения.

По справедливому и очень глубокому замечанию одного из ведущих аме­риканских социологов А. Гоулднера, социальная теория в скрытом виде ча­сто является теорией политики. Всякая теория, кроме того, в неявном виде представляет собой глубоко личностную точку зрения на мир. Она выража­ет сумму накопленных жизненных впечатлений автора, его жизненное кре­до и повседневный взгляд на мир, который может расходиться с научными представлениями.

Социальная теория рождается из глубинной заинтересованности человека в познании закономерностей протекания тех процессов, в которые он лично вовлечен или которые касаются его непосредственно. Данное положение не относится к естественно-научной теории, в ней не нужен личный взгляд на вещи. Но в социальной теории он необходим. Мы описываем, познаем, сис­тематизируем то, что интересно нам самим, что нас взволновало или не оста­вило равнодушными. Можно сказать, что социальная теория — это научная интерпретация всего того, и только того, что лично важно автору.

Как бы ни различались социологи по своим методологическим предпоч­тениям, они сходятся в том, что изучают в социальном мире только то, что считают значимым. «И какой бы философии науки они ни придерживались, социологи стремятся объяснить только то, что является реально существую­щим на их взгляд. Как и всякий иной человек, социолог приписывает реаль­ность определенным вещам в своем окружении. Иначе говоря, они верят в то, что определенные вещи действительно присущи социальному миру. Их концепция того, что есть реальное, по большей части проистекает из того, чему они научились из своей культуры»⁸.

По А. Гоулднеру, существуют два вида реальности — ролевая и персональ­ная. Ролевая реальность включает профессиональные нормы, приемы, сте­реотипы, заимствованные из научной литературы или из общения с колле­гами. Фактами такой реальности выступают только те события, которые получили научную интерпретацию и выражены через социологические пе­ременные. Что проходит мимо научного сита, не относится к реальности в профессиональном смысле слова.

Персональная реальность состоит из фактов, почерпнутых из повседнев­ного окружения социолога. Как простой смертный, социолог видит, слышит, чувствует, понимает одни явления и пропускает мимо другие. Каждый факт

⁸ Gouldner A. The Coming Crisis of Western Sociology. N.Y., 1970. P. 41.

получает обыденную интерпретацию в терминах его национальной культу­ры и тех стереотипов, которые господствуют в его социальном классе.

Оба вида реальности дополняют друг друга, но и соперничают между со­бой. Более того, социолог постоянно перепроверяет одни факты при помо­щи других. Обыденные факты вызывают его подозрение в силу своей эмпи­рической неподтвержденное™, а научные — в силу абстрактной оторванно­сти от жизни, неаутентичности жизненной реальности. Когда отечественные социологи пишут об актуальности темы исследования, они подразумевают соответствие научных фактов жизненным реалиям.

Итак, научное мышление социолога укоренено в той повседневности, в которой живут простые люди — его возможные респонденты и объект наблю­дения. Еще не став профессиональным ученым и не получив соответствую­щего образования, социолог уже рассуждает социологически. Впрочем, как и все другие люди. В связи с этим можно выдвинуть принципиально важный тезис: все люди по своей социальной природе неизбежно являются стихий­ными социологами.

Так было всегда. К примеру, источником теории бюрократии М. Вебера слу­жили факты, заимствованные им из исторической литературы, и «свидетельства из первых рук», полученные им лично при знакомстве с немецкой бюрократи­ей на практике. В случае с М. Вебером персональная реальность получала даже преимущества перед ролевой реальностью: личные впечатления от деятельнос­ти неповоротливых госчиновников заложили фундамент его учения, на кото­рый позже надстраивались знания, добытые из литературы. В результате полу­чилась самая плодотворная из существующих теорий бюрократии.

Продолжая суждения А. Гоулднера, можно отметить, что теория, скроен­ная только из научных фактов, вряд ли получит широкое признание, посколь­ку не будет понятна широкой общественности, разговаривающей на языке персональной реальности. Так и произошло с американской академической социологией: увлекшись математизацией и научными терминами, социологи стали недоступны пониманию среднего класса, идеологией которого всю жизнь была социология. Социология превратилась в искусство ради искус­ства, понятное только избранным.

Другой недостаток «однореальной» теории заключается в том, что заказ­чики социальной теории — предприниматели, госслужащие, частные кли­енты, обитающие в персональной реальности, — не только не поймут рабо­ты академических социологов, но и не смогут внедрить практические реко­мендации ученых. В таком случае лишается смысла само существование социологии как науки, призванной не только описывать, но отчасти и изме­нять общество.

Однако теряет смысл и такая социология, которая оперирует только фак­тами персональной реальности. Составленная из них теория представляет всего лишь перестановку известных всем по жизненному опыту событий и явлений. Она ничему новому не учит. Когда к директору завода, попросившему дать социальный диагноз предприятия, является социолог, оперирующий только фактами обыденной реальности, тот удивляется: ничего нового, чего он не знал бы по собственному опыту, ученый сообщить не может.

Оперирование исключительно уровнем персональной реальности чрева­то гиперболизацией обыденных представлений. Классовым предрассудкам ученый придает статус конечной истины, полагая, к примеру, что социальная

закономерность выражается в неуклонном росте бедности, безработицы или преступности. Хотя на самом деле социолог «обнаучил» небольшой истори­ческий промежуток времени и опыт нескольких регионов. Он может заявить о том, что с нарастанием социальной напряженности в обществе неизбежно нарастает революционная ситуация. Но проходит время, и предсказанные события не осуществляются. Оказывается, ученый выявлял свою закономер­ность на опыте своих близких и знакомых, разговоров с соседями и чтения прессы, но не учел множество других факторов, которые давно уже устано­вила точная наука.

Дилетантское теоретизирование неизбежно возникает на том историчес­ком этапе, когда наука не накопила достаточного количества научно обосно­ванных фактов и соответствующих им теоретических концепций. Учения Маркса, Сен-Симона, Конта, которые мы называем сегодня утопическими,

т.е. несбывшимися, во многом грешили таким недостатком. Дилетантизм может явиться следствием недостаточной ква­ лификации социолога, незнакомства его с научной литературой, мировым опытом. Полагаясь лишь на свою интуицию, он спешит построить глобаль­ные обобщения, которые часто предлагает в качестве практических рекомен­даций.

Как избавиться от дилетантизма в науке и гиперболизации персональной реальности? Только единственным способом — использовать научные мето­ды. И главным среди них является выборочный. Определив генеральную и выборочную совокупности, построив теоретическую модель предмета иссле­дования, описывающую только этот, конкретно взятый фрагмент реальнос­ти, социолог, опросив респондентов, приходит к выводам, которые справед­ливы только для совокупности опрошенных. Хотя он распространяет свои обобщения на всю генеральную совокупность, которая, в свою очередь, вы­свечивает не всю, на лишь часть социальной реальности, его выводы носят вероятностный характер. Они предположительно свидетельствуют, что со­циальный процесс в принципе может протекать указанным способом. Чем хуже поработал социолог с выборкой и инструментарием, тем менее досто­верными считаются его обобщения.

Если социолог обследовал рабочих судостроительной промышленности, изучив одно предприятие, а свои выводы распространяет на всех рабочих или на всех занятых в народном хозяйстве, то эти выводы можно сразу выбро­сить в мусорную корзину. Только выборка, построенная по строго научным критериям, умеряет теоретические амбиции социолога. Но даже она не в силах предохранить его от ошибки, если социолог при хорошей выборке составляет плохие гипотезы или не умеет их проверить. С каждым шагом в глубь явлений у непрофессионала, подобно снежному кому, нарастают оши б-ки. Поэтому ученому необходима профессиональная подготовка, чтобы он, использовав в совокупности факты ролевой и персональной реальности, смог квалифицированно их проверить, используя наработанные другими профес­сионалами научные технологии.

При помощи выборочного опроса социологи пытаются проверить следствия из научной теории. Если теория построена преимущественно из суждений персональной реальности, то она не выдержит объективной проверки.

Необходимо также отметить, что индивид верит в коллективную модель даже сильнее, чем в личную теорию. Коллективные суждения — наиболее устойчивые элементы персональной реальности.

Понятно, что человек с улицы, оперирующий набором классовых, партий­ных или национальных стереотипов и строящий из них подходящую случаю теорию, не способен получить результаты, которые будут полезны другим людям. Кухонные теории годятся для личных целей, общения в кругу близ­ких и друзей, в лучшем случае демонстрации своего интеллекта, но не для развития науки.

Помимо понятий персональной и ролевой реальности А. Гоулднер, объяс­няя природу социальной теории, оперирует терминами «инфраструктура теории» и «субтеоретический контекст». Что скрывается за этими сложны­ми категориями?

Исходное пространство для нашего теоретизирования формируется не ближайшим окружением, а обществом и культурой в целом. Они и выступа­ют в роли субтеоретического контекста, который задает тон и направление нашим суждениям помимо нашей воли и желаний. Мы пленники обществен­ных заблуждений. Социолог, обращаясь к собственному жизненному опыту за вдохновением, даже не в состоянии проконтролировать влияние окруже­ния, отфильтровать из него лишнее.

Социолог, как и простой смертный, постоянно общается с домашними, коллегами, посторонними, обсуждая с ними свои идеи или выслушивая их точку зрения. Они выступают незримыми помощниками в построении его теории, своеобразными подсказчиками, которым часто доверяют даже боль­ше, чем проверенным научным фактам. На коллегах, друзьях или родствен­никах ученый в неформальной обстановке проверяет достоверность своих идей. Окружающие подсказывают, что факты не соответствуют реальности. В их число входят те, у кого социолог учился и кого он учит сейчас, с кем соперничал и боролся на научном фронте и кто поддерживал его позицию.

Собственное исследование ученого становится частью персональной ре­альности, хотя таковой не являются исследования его коллег. Теория — это на самом деле групповой продукт, а сам автор — лишь его эмблема. Автор­ство, полагает Гоулднер, в определенной мере всегда условно. За ним скры­вается субтеория или инфраструктура теории.

Дуализм персональной реальности. Социолог не может избавиться от дуа­лизма реальности, суть которого состоит в том, что собственное поведение социолога отличается от поведения тех, кого он изучает. Когда социолог думает о самом себе, он неявно подразумевает, что человек сам творит свою культуру. Но когда он изучает других людей, то неявно исходит из посылки о том, что человек — продукт культуры и социальной среды общества.

Рабочая посылка социолога, выступающего за автономию своей дисцип­лины, базируется на его свободе от социального давления, реальность и не­зыблемость которого он провозглашает, когда говорит о поведении других людей. В конечном итоге он демонстрирует противоречие: они зависят от общества, но я свободен от него.

Социолог, решая дилемму, разрывает обе части и приписывает их разным субъектам — себе и другим. Эти части настолько разные, что объединить их просто невозможно. В результате формируется раздвоенный образ сознания социолога: свободное «я» неявно подразумевает элиту, к которой социолог

незримо относит себя и своих коллег-ученых, а несвободное «они» ассоции­руется у него с массой, которая выражается понятием «другие»⁹.

Добавим сюда то, о чем умолчал Гоулднер. Социолог посматривает не­сколько свысока (если уместно здесь подобное сравнение) на других не по­тому, что он высокомерный индивид. Будучи обычным человеком, он вос­принимает других как обычных людей и солидаризируется с ними в рам­ках своей персональной реальности. В толпе спешащих на работу и толкающихся людей социолог, как и все мы, вовсе не чувствует своей выде­ленное™, исключительности. Однако его ролевая, или профессиональная, реальность вынуждает оперировать людьми как статистическими величина­ми. Социолог, в отличие от психолога, не занимается внутренней индиви­дуальностью человека. Социолога интересуют повторяющиеся, сходные чер­ты в других людях. Через процентные распределения анкетной информации неповторимые черты людей стандартизируются, стираются, превращаясь в средние величины. Поэтому правильнее говорить о дуализме двух типов ре­альности, а не о противоречии в рамках одной, как можно подумать, читая Гоулднера.

Методологический дуализм — причина того, почему издают два вида книг: попроще для обывателей и посложнее для профессионалов. И в этом амери­канский социолог прав. Действительно, социолог рассуждает на непонятном для обывателя языке переменных и вероятностей. Когда же он «опускается» до социологической публицистики, интересующей обывателя, на него начи­нают шикать коллеги. Социолог находится всегда в двойственной позиции — он желает быть понятным одновременно и обывателям, и профессионалам, иначе говоря, он хочет быть широко известным и в то же время не потерять уважение коллег-профессионалов. Редко кому удается гармонично сочетать две противоречивые системы требований. Стремясь приобрести популяр­ность, социологу приходится отказаться от части научной истины в пользу политических оценок. Но когда он входит в сообщество профессионалов, он обязан отказаться от политических пристрастий ради соблюдения научной истины.