Встреча с чудом: Бог и каминная труба

Мишель Лейрис (1901 — 1990) – французский поэт, писатель эссеист, социолог и антрополог, исследователь традиционных культур. Он родился и вырос в Париже. В 1924 году официально присоединился к сюрреализму, а в 1929-м порвал с ним. Друг Андре Бретона и Жоржа Батая – культовых персонажей европейской истории ХХ века, во-многом определивших ее облик, стиль, темы, взлеты и падения. Был одним из создателей знаменитого Коллежа социологии, серьезно занимался этнографией, ездил в экспедиции в Африку. Официальной научной карьеры Мишель Лейрис так и не сделал, лишь в 60 лет получив первое повышение по службе в Национальном центре научных исследований. Однако он прочно вошел в европейскую литературу, прежде всего своей автобиографической прозой и эссеистикой – это «Возмужание», «Правила игры», «О литературе, рассматриваемой, как таворомахия». Он мог в юности во время литературного банкета в ресторане кричать из окна “Долой Францию!”, в позднейшие времена ездил с визитами солидарности на революционную Кубу, а в бурном мае 1968 года устроил бунт в парижском Музее человека. Его любимый образ – матадор, а любимая тема – коррида. Он перевернул представление об исповедальной прозе и оказал определяющее влияние на автобиографические опыты Ж.П.Сартра, С.де Бовуар, А.Камю. Некоторые эксперты говорят, что ХХI век станет для европейской литературы веком Мишеля Лейриса. На русский язык лишь недавно переведено его «Возмужание», получившее в переводе название «Возраст мужчины».

«Одной из главных загадок первых лет моей жизни, помимо загадки рождения, был механизм спуска рождественских игрушек по каминной трубе. Я предавался пустопорожним размышлениям по поводу тех игрушек, что были слишком велики, чтобы, не противореча законам логики, пройти по трубе: ведь Дед Мороз бросал их сверху. В отношении уменьшения парусника, который я заполучил подобным образом…я решил проблему, допустив следующую гипотезу: поскольку Бог всемогущ, он создает подарки прямо там, где я их нахожу, так что им незачем проходить через трубу. Восхищение, в которое я пришел при виде столь огромного корабля, обнаруженного внизу столь непропорционально малого прохода, было…сродни тому чувству, которое всякий раз, когда я проходил мимо, овладевало мной при виде кораблика, заключенного в бутылку, что была выставлена в витрине одного из магазинов…Когда я открыл для себя тайну Деда Мороза, мне показалось, что я становлюсь старше; для меня все это смешалось с понятием зрелости» («Возраст мужчины»).

Вера в чудо - одно из самых стойких детских переживаний нашего героя. В той или иной мере оно питает каждого из нас. И пока маленький Мишель истово, безоговорочно и безоглядно верил в Чудо, он верил в Бога – Автора и Творца всего чудесного. Расставание в чудом – начало взросления, первая степень инициации, как назвал это сам Лейрис. Одновременно с разгадки тайны рождественских подарков и их прохождения через каминную трубу начинается для него «распад абсолюта» и «постепенное вырождение». Еще один шок от несбывшейся встречи с Чудом Мишель пережил во время первого причастия.

«Я ждал чуда, волшебного откровения, когда Евхаристия будет таять у меня во рту,…я очень боялся, что выплюну ее, если она застрянет в горле и, чтобы я смог ее проглотить, Бог не совершит чуда, такого же как с рождественскими игрушками…Я был страшно разочарован в своем ожидании, равно как и в своих опасениях…Повторяя про себя: «И всего-то», - не надеясь больше на чудо, я перестал ходить в церковь, а потом и верить, и больше к этому не возвращался».

Ситуация Мишеля Лейриса - от истовой веры в чудо к разочарованию в Боге, который не захотел удостоверить чудо и дать знамение – не так редко повторялась в истории культуры. Очень многих она привела к воинствующему атеизму – этой «вывернутой наизнанку» религии. Сам Мишель Лейрис, потеряв Бога, никогда не переставал искать священное, но уже не на небесах, а в собственной жизни. Однажды, выступая в Парижском Коллеже социологии с докладом “Сакральное в повседневной жизни”, Лейрис, вместо теоретических выкладок, стал вспоминать перед ученой аудиторией, какие предметы, места, зрелища — отцовский цилиндр, домашний клозет, ипподром — имели для него священный смысл в детстве.

Наверное, одно из самых трагических детских переживаний – острое ощущение «и всего-то», когда чудесное лопается, как мыльный пузырь. Мы бессознательно оттягиваем этот момент. Разгадка тайны Деда Мороза уже стучится в дверь нашего сознания, но мы сопротивляемся и еще долго не пускаем ее на порог. Кто из нас не вспомнит, что, даже узнав секрет зачатия и деторождения, все еще верил, что подарки на Новый Год приносит Дед Мороз или искренне ждал ответа на письмо, отправленное Санта-Клаусу. Ведь это наш последний бастион и мы не хотим сдаваться. Увы, потом все-таки приходиться. Это ли не шок, не травма, не катастрофа? И лишь избранным удается отстоять право на веру в чудо вопреки здравому смыслу, иногда ценой безумия. Так, никто и ничто – ни чувственный опыт, ни доводы Санчо Пансо и множества других людей – не смогли разуверить Дон Кихота в том, что он счастливый обладатель волшебного шлема Мамбрина, а не медного таза для бритья, отнятого у цирюльника. Напротив, он смеялся над своими оппонентами: «Эх вы, простаки! Это злые волшебники ввели вас в заблуждение, затуманив вам мозги, и теперь вы видите таз вместо предмета необыкновенной ценности». Может и нам тоже развеять чары злых волшебников (у каждого они свои!) и снова поверить в Чудо?

 

Павел Флоренский

«Прививка от оспы»: Закон, Порядок, Неизбежность.

Павел Флоренский (1882-1937) выдающийся православный богослов и философ, математик и естествоиспытатель, один из самых глубоких мыслителей Серебряного века. О Павле Флоренском говорили, что в 20 веке он сумел воплотить в своей жизни идеал универсала эпохи Возрождения. После революции Флоренский не покинул родину. Погиб в сталинских лагерях на Соловках. В своих духовных и религиозных поисках мало кто из наших современников прошел мимо работ «Столп и утверждение истины», «Иконостас», а в аптеках с недавнего времени вновь появились соль и йод отца Павла Флоренского, сделанные по его рецептам.

Как нам удается в детстве примирить «хочу» и «надо», своеволие и принуждение? Родители напомнят нам, как через «нельзя», «горячо», «опасно», «запачкаешься», «упадешь», «простудишься», они учили нас осваивать этот мир, где не все поддается нашему желанию. Почему же мы сами так мало помним об этих встречах с Порядком вещей и Законами этого мира? Когда и как пришло сознание того, что Мир устроен по каким-то законам, которым подчинены даже Всесильные Взрослые? Сейчас нам кажется, что мы всегда так или иначе ладили с Миром. А может мы просто не хотим травмировать себя неприятными воспоминаниями и признавать, что просто сдались в плен Господству и Власти, в какие бы одежды они не рядились?

Одной из первых детских встреч с порядком и неизбежностью, которые царят в этом мире, стала для Павла Флоренского прививка оспы ему и его младшей сестре – событие, которое врезалось в память очень ярко. Он слышал о необходимости сделать прививку от взрослых, но процедура все откладывалась. Мальчик заранее трепетал от неведомого ужаса, но втайне надеялся – авось взрослые забудут о своем намерении. Но неизбежное все-таки наступило – в дом пришел фельдшер. Дон Жуан не цепенел так от шагов Командора, как маленький Павлик, слыша шаги «злого человека». Пока мальчик забился в угол, все-таки надеясь уйти от неизбежного, прививку сделали сестре. «Вид крови, увиденный мною едва ли не впервые, так поразил меня, что я даже не стал сопротивляться, когда принялись за меня, и застыл от ужаса. От ужаса же я не заметил ни боли, ни самой прививки, находясь в оцепенении, и волнении и, вероятно, слезы наступили значительно позже». («Детям моим. Воспоминания прошлых дней»).

Вспоминая об этом, отец Павел спрашивал себя, в чем секрет яркости этого опыта, какую идею открыла ему прививка оспы? Его ответ – это было первое переживание Неизбежного, которое «выше меня, выше всех, даже взрослых, выше даже родителей». И ничего не остается, только подчинение, покорность безличному не-теплому разуму мира, который не соответствует нашим желаниям и вкусам. Интересно, что и Мишель Лейрис почти также встретился с Неизбежным – когда его привели вырезать аденоиды. Но только в отличие от Павлуши маленького Мишеля никто не готовил, родители сказали, что ведут его в цирк, а привели к доктору, который страшными инструментами без всякой анестезии что-то очень больно вырвал из горла. «Из груди вырвался истошный вопль зверя, которому вспарывают брюхо». Мальчик после этого навсегда запомнил – если жизнь обещает что-то приятное, потом непременно будет больно, и чем сладостнее обещание, тем острее боль и наказание. А все радости – это лишь приманка, чтобы затащить его на кровавую бойню. Догадывались ли вероломные родители, к какой жизненной стратегии они в один миг приговорили своего малыша? Лейрис же считал, что это самое тягостное из всех его детских воспоминаний.

Павлу Флоренскому, несмотря на схожий опыт, удалось избежать сравнения мира с бойней и операционной. Может быть потому, что очень рано он открыл другой мир и другой порядок.

«Признание закона над собою определяло мое самочувствие с раннейшего детства. Проказя, я знал, что вслед за тем должно последовать и возмездие, не потому, чтобы так хотели старшие, а по существу вещей…Имея в душе большой запас резвости, я с детства был скован сознанием, что я не один и есть Правда надо мною. А шалить можно, именно забывая обо всех и обо всем, в упоении своим внутренним движением… Как-то я в чем-то напроказил, меня поставили в угол. Через несколько времени, забывшись, я сделал ту же маленькую проказу. Но, памятуя закон возмездия, я сам подошел к недоумевающим старшим с вопросом: «В который?» - т.е. в который угол встать мне…»

Павел Флоренский сохранил память об опыте признания «закона над собой», вероятно, потому, что не «сдался в плен», а свободно признал и принял его, как и Того, кто дал миру этот закон. Хотя второе произошло значительно позже. Для Флоренского идея Мирового Порядка - еще одно из доказательств (или показательств, как он любил говорить) существования Бога. Ведь явилась она маленькому мальчику, жившему в семье, где царила атмосфера свободы, отвращение к условностям и не было места принуждению. А если старшим и случалось наказывать малышей, то это были лишь отдельные случаи. Родители сознательно создавали семью как уединенный «островной рай», тщательно оберегали ее от внешних воздействий социальной среды, религиозных традиций, от фальши и мишуры света. Они любовно творили изолированный искусственный идеальный мир для своих детей и впускали туда лишь избранных. Отец и особенно мать, Саломэ Сапарова из старинного и богатого армянского рода, с лихвой хлебнули Господства и Порядка в своих семьях, они резко порвали с родовыми корнями и ничего не рассказывали о них своим детям, начав жизнь с нуля. Мать даже поменяла имя, став Ольгой. Типичная для 80-х годов 19 века ситуация. Александр и Ольга Флоренские предприняли грандиозную попытку гармоничной семьею преодолеть порядок мира, во зле лежащего. И может быть нет ничего удивительного, если в такой обстановке мальчик внутри собственного Я вдруг обнаружил другой порядок и другую правду, подобные кантовскому «моральному закону внутри нас». Кто знает, может это знание, полученное так рано, помогло отцу Павлу Флоренскому в его последней - лагерной обители, где земные законы и порядки нашли самое абсурдное и зловещее воплощение.

Прививка от оспы осталась не только в памяти. Три шрама от нее в виде трехкопеечных монет так никогда и не исчезли с руки. Ими очень интересовался сын Павла Флоренского. Отец объяснял маленькому Васе - это пуговицы, которыми застегнута на мне человеческая кожа. И стоит их расстегнуть, как я скину кожу и в виде птицы выпорхну, разобью оконное стекло и улечу за дальние края…Может быть и вправду именно так – через след от детской прививки душа отца Павла покинула этот мир и обрела свободу.

Видимо есть какие-то таинственные правила, по которым каждый из нас знакомиться с Порядком и Господством, и наделяет эти слова собственным значением. Мальчику, который рос в «островном раю» семейного счастья, где нет насилия и принуждения, они открылись очень рано. А от другого, правда вымышленного малыша из «Онтологии детства» Виктора Пелевина, Закон и Власть долго прятались, не смея показаться, хотя родился он и вырос в тюрьме, «самом грязном и вонючем углу мира». Но маленький герой догадается об этом очень нескоро. А «начиналось все с самого солнечного и счастливого места на земле, где живут немного смешные в своей привязанности к кирзовым сапогам и черным ватникам люди, смешные и тем более родные, начиналось с радостных зеленых коридоров, с веселой игры солнца на облупившейся проволочной сетке… С чего раньше начинался день: взрослые уходили на работу, за ними захлопывалась дверь, и все огромное пространство вокруг, все бесконечное множество предметов и положений становилось твоим. И все запреты переставали действовать…». Единственный закон, который знал тогда в своем солнечном мире бесконечно счастливый маленький зэк - это закон, заставляющий взрослых в кирзе и ватниках со «стремными» щетинистыми и изрытыми лицами улыбаться, обращаясь к нему. А потом с миром что-то произошло, мальчику открылись законы тюрьмы и вскоре распространились на него самого. Но кто-то долго берег его от этого взросления, дольше, чем Павлика Флоренского. Наверное, чтобы книжный герой (но очень похожий на многих настоящих), получил в детстве положенную ему норму счастья. И поверим Виктору Пелевину, который убеждает нас, что душа обязательно вырабатывает счастье, независимо от того, где находиться человек. И чтобы не происходило, этого счастья уже не отнять.

 

Детская комната-3