Автобиография и биография как исторический феномен

В автобиографии и биографии явлено то, что представляет фундаментальный интерес в науках о духе. Это индивидуальность, понятая как жизненное единство («изображение отдельного психофизического жизненного единства есть биография» [10, с. 134]). Это также самое адекватное выражение жизни/переживания, как их понимал Дильтей. («…автобиографии – непосредственное выражение осмысления жизни» [17, с. 138]). Кроме того, в феномене автобиографии/биографии предельно представлена взаимосвязь индивидуального и исторического, автобиография и биография является перекрестком, точкой, где напряженно стягивается жизнь человека с судьбой истории и культуры.

Дильтей задается вопросом об укорененности биографии в культуре: как возможна биография? «Жизнь исторической личности – система действия, в рамках которой индивид воспринимает воздействия исторического мира, формируется им и вновь воздействует на исторический мир… Именно в этом коренится сама возможность биографии: индивид не противостоит безграничной игре сил в историческом мире; наоборот, сфера его жизни – государство, религия, наука,…собственная система или взаимосвязь его жизни. Внутренняя структура этой системы такова, какой ее делает сам индивид…» [15, с. 141]. Как нам представляется, это объяснение оставляет вопрос об условиях возможности биографии в культуре без ответа, философ приводит лишь общие исторические основания такой возможности, которые не могут в такой абстрактной форме быть ориентиром для конкретного гуманитарного исследования. Видимо, сам вопрос о том «как возможна биография» по-настоящему еще не был поставлен, для самого Дильтея он скорее был риторическим. В перспективе современной гуманитаристики можно говорить о комплексе социокультурных, исторических, антропологических, онтологических (онтогерменевтических) условий возможности существования биографии в культуре. Вместе с тем, не отвечая прямо на поставленный вопрос, косвенно В.Дильтей такие условия обозначает, что частично мы попытались показать выше. Один из векторов рассмотрения самой возможности биографии в культуре – представление данного феномена в аспекте связи исторических событий.

Автобиография и биография как феномены социокультурного бытия человека, как важнейшая манифестация его «внутренней историчности» будут нами проанализированы в аспекте важнейших дильтеевских «категорий жизни»: понимание (в его элементарных и высших формах), значение, значительность (отсюда связь с «объективациями жизни»). В этом контексте, как нам представляется, приоритет и первичность автобиографии по отношению к биографии в концепции Дильтея становится еще очевидней.

Дильтей видит в понимании основной способ человеческого жизнеосуществления. Развивая эту идею, он выделяет «элементарное понимание» и «высшие формы понимания». Между тем, эта онтологизация понимания уже у Дильтея многими осталась незамеченной. Так, Хайдеггер, который именно себе ставил в заслугу определение понимания как изначального модуса человеческого существования, повторял расхожий упрек Дильтею в том, что он занимается пониманием лишь как специфическим методом наук о духе. Не было учтено «элементарное понимание» - структурирование различных жизнепроявлений и установления общностей. Этому в определенной мере дал повод и сам ученый, который гораздо большее внимание уделил развитым формам понимания – рациональной деятельности, составляющей содержание наук о духе.

Различение между элементарными и высшими формами понимания у Дильтея соотносится с введенным им разделением прагматического и исторического истолкования (См.: [17, с. 144]). Элементарное понимание, вырастающее из интересов практической жизни, подобно буквам, объединение которых делает возможным высшие формы. Истолкование отдельного проявления жизни - важнейшая из таких элементарных форм. Здесь существенно еще одно ключевое положение Дильтея о том, что понимание всегда имеет своим предметом единичное - индивидуальную жизнь (в этом смысле ей подобно отдельное произведение искусства), а также «переживание и понимание себя самих». Высшие формы понимания основываются на индуктивном заключении, которое переходит от того, что существует в произведении или жизни слитно, к раскрытию некоего жизненного отношения (См.: [17, с. 144-145]). Итак, понимание, по Дильтею, начинается с индивидуальной жизни, понятой как целостность, как жизненное единство. Как подчеркивает В.Бибихин, дильтеевская школа учит отвыкать от такого обращения с материалом, когда сначала мы видим множество вещей, а затем, «тоскуя от беспорядка», вносим в него закон. На упорядочивании извне Дильтей ставит запрет. «Обнаруживая в своем начале связь – в принципе ту же, которая ведет наблюдателя, - жизнь дарит подарок, и, проясняя себя, и освобождая нас от необходимости прибавлять связь извне» [4, с. 513]. Жизнь «одаривает» гуманитария, имманентно самопроясняя себя, именно потому, что она внутренне автобиографична.

Автобиография и биография состоят из «отдельных проявлений жизни», представленных в определенной ретроспективе и подвергнутых реконструкции. Наше утверждение о том, что на вопрос «как возможна биография» Дильтей дал лишь риторический ответ не должно быть понято слишком категорично, оно касается лишь контекста, в котором было приведено выше. В целом же можно говорить о том, что Дильтей определяет в общих чертах условия возможности автобиографии/биографии, а также автобиографического/биографического сознания (если подразумевать под сознанием в данном случае триадическую связность: переживания-понимания-выражения). Так уже «элементарные формы понимания», которые делают доступными «элементы реконструкции», задают условия такой возможности, однако еще не гарантируют ее реализации. Ведь ретроспективный взгляд на все связи жизни, как подчеркивает Дильтей, в элементарных формах еще не достигается.

Самая общая характеристика «высших форм понимания»: они, исходя из данных проявлений жизни, с помощью индуктивного вывода приводят к постижению связи всего целого (См.: [17, с. 145]). Однако приводят ли высшие формы понимания к «постижению связи целого» или к «реконструкции» такой связи? У Дильтея однозначного ответа на этот вопрос нет. В разных контекстах он делает выбор либо в пользу «постижения» (приближаясь в конце жизни к гегельянству и формируя собственное представление об «объективном духе»), либо в пользу «реконструкции» (говоря о трудностях и внутренних противоречиях процесса понимания, его субъективном характере, возвращаясь к тезису Ф.Шлейермахера о том что для развитого понимания первична ситуация непонимания). Второй аспект нам кажется более актуальным с позиций современного гуманитарного знания. На нем мы остановимся более подробно.

Дильтей указывает на «внутреннюю дистанцию» между данным проявлением жизни и понимающим субъектом и вытекающую из этого ненадежность понимания, на необходимость постоянной переоценки. Это справедливо и в том случае, когда понимающий субъект хочет связать проявления собственной жизни единством автобиографии. Возможность автобиографии, как мы ранее отмечали, заложена уже в элементарных формах понимания, но как возможность «наивная» и самоочевидная. Реализация этой возможности обеспечивается высшими «связующими» формами. Однако на этом более сложном этапе понимания обнаруживается проблематичность автобиографической связи. Она из до-рефлективной «само собой разумеющейся» превращается в почти невозможную. И лишь, преодолевая эту проблематичность, решая вопрос о том, какая связь (кроме того, что это просто «моя» жизнь) объединяет ее отдельные проявления, автобиография становится «выражением жизни», историей, рассказом, «-графией».

Поиск связи, скрепляющей отдельные фрагменты собственной жизни, - это одновременно и определение смысла жизни индивида. «Автобиография – понимание самого себя. Именно здесь предметом оказывается жизнь как течение жизни одного индивида. Здесь переживание становится той постоянной, непосредственной основой понимания, которое связано с определением смысла жизни индивида» [15, с. 142].

Связь прошлых звеньев жизни постигается, по Дильтею, с помощью категории значимости воспоминания. Воспоминание – одно из важнейших свойств жизни: «…жизни присуще «всматривание» в прошлое и свободное стремление к будущему». Даже в переживание настоящего уже «встроено» воспоминание: «настоящее всегда заключает в себе воспоминание о том, что только что было в настоящем». (См.: [17, с. 136]). Такая трактовка «всегда-присутствия» воспоминания позволяет примирить кажущее противоречие дильтеевского подхода: с одной стороны он настаивает на первичности и тотальности переживания, а с другой - пишет о том, что поток жизни пережить нельзя. Переживается лишь воспоминание, но существует оно в особом модусе сущностного присутствия в настоящем. Воспоминание расчленяет непрерывный поток, только благодаря его активности можно говорить о дискретных единицах жизни – ее «мгновениях». Эту активность воспоминания Дильтей называет «законом самой жизни»: любое мгновение жизни, ставшее предметом наблюдения, сколь бы мы не интенсифицировали в себе сознание потока, оказывается вспоминаемым мгновением, а не потоком. (См.: [17, с.136]). Мгновение не только членит и «сужает» жизненный поток. Парадоксальным образом оно обладает и «расширяющим» действием. «Мгновение, ставшее прошлым, появляется в качестве воспоминания, которое обладает свободой расширения своей сферы» ( курсив мой – И.Г.) [17, с. 137]. У Дильтея еще нет подробного анализа «свободы расширения сферы», данной воспоминанием. Однако вряд ли стоит сомневаться, что речь идет о смысловом расширении и о свободе интерпретации прошлого опыта. В дальнейшем эта проблематика станет очень важной для феноменологической и герменевтической традиции. В частности, Э.Гуссерль заговорит о «свободном варьирования в фантазии», а П.Рикер о смысловых рефигурациях в воспоминаниях. Сам же Дильтей, не конкретизируя детально, пишет еще и о «бессмысленном расширении сферы» в мечтаниях, фантазиях, не подкрепленных волей и поступками. Данная проблематика в контексте неизбежной «дискретизации» жизненного потока (потока времени жизни») будет рассмотрена нами далее через сопоставление моделей В.Дильтея и Ю.Лотмана (Дильтей переводит «поток» в режим мгновений-воспоминаний, Лотман – «осюжетивает» его, представляя через единицы сюжета – события).

Таким образом, воспоминание разбивает на части-мгновения жизненный поток, который только в такой трансформации становится переживаемым. Понимание единства индивидуальной жизни достигается через «значимость воспоминания», когда содержание воспоминания пропускается через категории ценности, цели, значения. «Значение воспоминаний определяется отношением к смыслу целого» [17, с. 139]. Если для жизни связность дана изначально («связность прежде жизни»), то автобиографической рефлексии (как «воспоминаемости») предзадана дробность, расчлененность. Автобиографическое единство задается извне через смыслополагание. Если для жизни – «жизнь прежде смысла», то для жизнеописания - смысл прежде автобиографии. То, что жизни дано изначально, автобиография напряженно выстравивает через отнесение к категориям ценности, цели и значения.

«Значение» - всеохватывающая категория, первая из реальных «категорий жизни», она делает жизнь доступной уразумению. Она же является схемой конкретно-исторического жизнеосуществления и структурой отношений, в которых конституируется феномен человеческой жизни как самостоятельная реальность и как предмет познания. Так резюмирует смысл категории «значение» в дильтеевском «Построении …» Н.Плотников (См. об этом: [40, с. 202]). «Значение» структурирует жизнь как автобиографию, выстраивая взаимосвязь на основе определенного принципа отбора отдельных мгновений-переживаний. При этом структура отношения к целостности жизни в каждый момент ее осуществления является открытой, незавершенной и, как мы показали выше, обладает потенциалом расширения через возможность переосмысления и переинтерпретации. Принципиальная «незавершенность» автобиографии задается перспективой «смертного часа»: «придется дождаться конца жизненного течения, чтобы в смертный час иметь возможность полностью обозреть целое, исходя из которого было бы фиксируемо отношение его частей» ([19, с. 233]). В подобном же смысле открытости перед лицом смерти рассматривал специфику автобиографии как «предпонимания» собственной жизни и М. Бахтин. Н.Плотников подчеркивает, что в перспективе, заданной Дильтеем, будет плодотворно исследование автобиографической рефлексии исторических личностей, так называемой «постфактумной» самостилизации героев, выстраивающих задним числом взаимосвязи значения отдельных событий жизни, часто в полной противоположности их прежнему весу в биографии (См.: [40, с. 203]). При этом не стоит объявлять «стилизирующую корректировку» ложной. Если она достаточно искренна и речь не идет о чистой фальсификации (вновь отсылаем к Лакану), такое ретуширование – элемент пути (истории) самопонимания личности.

Жизнь как автобиография и биография обладает не только «значением», но и «значительностью» (Bedeutsamkeit). Дильтеевская категория значительности соотносит отдельные проявления жизни и саму жизнь с целым эпохи. Выстраивается, реконструируется историческая связь, связь в системе уже указанных нами «объективаций жизни». Последнее понятие Дильтей вводит в поздних работах, преодолевая психологизм и «возращаясь» к Гегелю. Для него «объективации жизни» - это совокупность «организованных порядков» разнообразных типов общности: язык, искусство, наука и т.д. Дильтей заимствует гегелевский термин «объективный дух», изменяя его содержание и подразумевая под ним разнообразные формы, в которых объективировалась в чувственном мире существующая между индивидами общность (См.: [17, с. 143]). Конкретизируя свой «объективный дух» философ вводит понятие «комплекс воздействий» - комплекс связей в истории, что обладает для самих участников «замкнутым горизонтом» и имеет характер «центрированности» на определенных целях. Как подчеркивает Н.Плотников, «комплекс воздействий» фиксирует структурные элементы всякого рефлексивного отношения к истории – от автобиографического повествования до постижения универсальных исторических взаимосвязей (См.: [40, с. 213]).

Дильтей показывает, как человеческое сознание (понятое как единство «переживания-понимания-выражение») создает возможность автобиографии/биографии и отсюда самой истории. Однако связь здесь двусторонняя. Одна из самых знаменитых фраз Дильтея, повторенная им неоднократно в различных работах: что есть человек, говорит ему лишь его история (См. например: [20, с. 116]). Невозможно установить никакую «сущность» или идентичность человека вне его истории. Идентичность – не идеальный, но исторический феномен. Как история нуждается в человеке, невозможна без «внутренней историчности», так и человек нуждается в истории - история говорит ему о том, кто он есть. Однако – какая история: индивидуальная жизненная история или «большая история»? Здесь есть альтернатива и возможность выбора той или иной мировоззренческой позиции и, соответственно, исследовательской стратегии. Дильтей говорит о «большой истории», для него, собственно, еще и нет представленной нами альтернативы. Она оформиться позже, уже после смерти Дильтея. А драматизм этой альтернативы воплотится в конце 20 века в проблематике микроистории (См. например: [2, 32, 37]).

Как подчеркивает Плотников, в данном контексте у Дильтея история - не реальный поток событий, целенаправленно устремляющийся в одном направлении, а модус познания событий в качестве комплекса воздействий, включающий их функционирование и развертывание во времени (См.: [40, с. 214]). Дильтей пишет также о формировании в „сознании сообществ” их „собственной жизненной истории”, подчеркивая практическую, смыслообразующую роль такой жизненной истории, структурирующей идентичность сообщества. Данный ракурс анализа сообществ позволяет, по-видимому, говорить об их „биографии”. Сам В.Дильтей эту тему подробно не развивает. Детальнее она продумана в работах его старшего современника и соотечественника И.Г.Дройзена. Этот выдающийся историк прежде Дильтея обосновал важнейшую роль понимания в структуре гуманитарных наук. Говоря об исследовательском жанре биографии, Дройзен в своей работе „Энциклопедия и методология истории” подчеркивает, что объектом биографии может быть не только жизнь отдельного человека, но и определенных общностей, таких как город, нация, народ. Он считал возможным вслед за „Биографией Эллады” («Bios Hellados) Дикеарха написать биографию греческого народа, а на основе „Германии” Тацита – немецкого. (См.: [25, с. 417-419]). Далее мы еще обратимся к Дройзену и предложенным им критериям отнесения того или иного исторического феномена к предмету биографии. О «биографии наций» пишет и известный современный американский исследователь Бенедикт Андерсон в работе «Воображаемые общности» (1983) (См.: [1, с. 250-252]). Он видит общее проблемное поле в создании и исследовании «личных нарративов» и «нарративов нации». Это проблематика культурной (личной) памяти и амнезии, исторической (личной) самоидентичности, исторической (личной) генеалогии, индивидуальной смертности и исторической конечности существования любого этноса. По мнению Андерсона, «биографичность» вносит в осмысление истории нации элемент причастности, возможность сказать об этой истории, как и о своей жизни, «моя собственная». Здесь несомненна близость к дильтеевской идее о практической, смыслообразующей роли подобной биографической экспансии, структурирующей идентичность сообщества. Здесь выход на проблематику „просопографии” - достаточно нового направления биографического анализа, изучающего «историю жизни»/биографию различных сообшеств и групп.

Выше мы сформулировали проблему соотношения автобиографии и биографии в дильтеевской концепции как проблему первичности автобиографии. Дильтей аргументирует свой выбор: «Биография ищет в материале (документах) сопряженность внешнего и внутреннего, внешних обстоятельств и смысла жизни. Автобиография же сама говорит об этой связности» [15, с. 142]. Таким образом, биография «ищет» то, о чем автобиография «говорит сама». В автобиографии «говорит» сам индивид, а в биографии необходимо «разговорить» материалы и документы чужой жизни. Определенная автобиографическая стратегия задает и стратегию биографической интерпретации: «Если граница истолкования индивида состоит в том, что он становится как бы средоточием себя, то и биографы превращают индивида в некое средоточие» [15, с. 143].

Дильтей считает автобиографию наиболее совершенной экспликацией в истолковании собственной жизни, дающей возможность интерпретировать саму историю. Именно в автобиографии обнаруживается «внутренняя историчность», бросающая свет на историчность «большой истории».