Биографический подход и «биографическое» самого Дильтея

Для более полного понимания сути дильтеевского варианта биографического подхода в гуманитаристике значимы моменты собственной биографии ученого и его автобиографической рефлексии. Обращение к жизни самого Дильтея также дает повод для осмысления специфики научного жанра «интеллектуальной биографии».

Круг тем и проблем собственных исследований очерчивался под воздействием глубочайших внутренних предпочтений, которые достаточно сложно вычленить вне обращения к биографическому контексту. Тут поможет знание не столько внешних жизненных обстоятельств, сколько ключевых моментов «внутренней» духовной биографии. Так, отход Дильтея от первоначальных тем - философии и богословия Александрийской школы, отцов церкви, ранней схоластики к теоретическим проблемам гуманитаристики и обоснованию «наук о духе» - часто объясняется внешними причинами: чрезвычайное переутомление при работе с латинскими и древнегреческими источниками, грозившее подорвать здоровье. Однако есть и внутренний духовный импульс для такой переориентации. О нем пишет Г.Миш в своем биографическом исследовании о молодом Дильтее, ссылаясь на его дневники. В.Дильтей признается: «Я тщетно пытаюсь пробудить жизнь в этом совершенно чуждом материале и не знаю, удастся ли мне когда-либо вновь оживить дух той эпохи – это всегда меня удивлявшее неверие в человеческую природу в ее здоровой уравновешенности, это ненавистное мне до глубины души (курсив мой – И.Г.) влечение к потустороннему и сверхчувственному знанию, эта совершенно непонятная (курсив мой – И.Г.) мне сектантская жизнь» (См.: [56, с. 153; 40, с. 33]). сЭто признание внутреннего интеллектуального и духовного отторжения от религиозного трансцендентализма на страницы объемных трудов Дильтея не попало, его можно вычитать между строк, но документальное подтверждение мы получаем, лишь обращаясь к автобиографическому материалу.

Еще одно значимое автобиографическое признание сделано Дильтеем в юбилейной речи по поводу своего 70-летия, символично названной «Сон». «Окидывая взором мою жизнь, я с благодарностью должен признать счастье, пережитое мною. Прежде всего, мне было дано пережить исполнение стремления моей юности – единение нашего горячо любимого немецкого народа и свободное преобразование его жизненных порядков. Затем – самое близкое мне, возможность следовать внутреннему стремлению к созерцанию и наблюдению мировой жизни» [20, с. 112]. В этой краткой самохарактеристике обнаруживается и методологическая установка: индивидуальная жизнь во взаимосвязи с жизнью исторической, но через смыслы сознательно избранные и сформированные самим индивидом.

У интеллектуала есть еще одна обязанность перед жизнью – выразить ее. Интеллектуальный автобиографизм – способ манифестации этой выразимости. Н.Плотников приводит запись из дневника молодого В.Дильтея, только что закончившего университет в Берлине: «Моя жизнь простиралась передо мной как ряд вводных предложений, смутных и ясных, смысл которых был в том, что мое призвание – постичь внутреннее существо религиозной жизни в истории и дать его убедительное изложение в нашу определяемую государством эпоху» (Цит по: [40, с. 32]). Осознанно или неосознанно Дильтей в акте автобиографической рефлексии формулирует важнейшую для своего последующего творчества идею «выразимости жизни» и возможности ее «текстуального» представления: моя жизнь как ряд вводных предложений, конституирующих смысл жизни. А смутный и неясный характер многих «артикуляций» жизни – это своеобразный вызов жизни, вызов, заставляющий интеллектуала постоянно искать, формулировать и реконструировать (через текст!) смысл, цель и значение жизни.

Имеет автобиографическую глубину и очень важная для Дильтея мысль о том, что любая философская система – это лишь вершина айсберга, а его «подводная часть» - личное общение с единомышленниками и оппонентами. Известно, какую огромную роль сыграла в жизни самого ученого многолетняя дружба, «родство душ» и интенсивнейшее интеллектуальное общение с графом Паулем Йорком фон Вартенбургом, именно ему посвящено «Введение в науки о духе». После смерти графа Йорка Дильтей признавался, что никакое философствование уже не вызовет в нем прежнего интереса, ибо он теперь не сможет поделиться мыслями и идеями со своим другом и alter ego (См. [40, с. 47]). Частично результаты этого общения нашли выражение в переписке обоих мыслителей. Благодаря Хайдеггеру она стала манифестом нового понимания философии и истории (См.: [47]). Высказывалось и крайнее мнение, что Дильтей – лишь бледная «академическая тень» блестящего дилетанта графа Йорка. В целом же плодотворное творческое общение оказалось «подводной» частью интеллектуального айсберга, однако без биографической реконструкции этой скрытой части сама философская система Дильтея и питающие ее импульсы не будут поняты.

Еще одна проблема «интеллектуальной биографии» встает в связи с творчеством Дильтея и его осмыслением ближайшими последователями и потомками. О ней пишет автор самой подробной русскоязычной биографии ученого Н.Плотников. По его мнению, в случае с Дильтеем очень ярко проявилось часто встречающееся искажение творческой эволюции мыслителя (не обязательно мыслителя – любой творческой личности, внесшей значительный вклад в развитие науки и культуры).

Ближайшие ученики и последователи Дильтея Г.Миш и Б.Гротгейзен представили его творческую эволюцию как путь от психологии к герменевтике, от проекта дескриптивной психологии к учению о пониманию форм объективного духа. Н.Плотников выступил против этой схемы, которая была канонизирована вопреки ее явному несоответствию текстам Дильтея: (о психологии ученый говорит в поздние годы, а о герменевтике писал и в ранние). [40, с. 57]. Эта же искаженная схема затем представлена у Гадамера.

Российский исследователь объясняет изменение «оптики восприятия» следующими причинами. Ученики Дильтея, присоединившись к нему в поздний период его творчества, склонны были видеть весь комплекс его исследований в свете поздних работ, с которым знакомились еще в процессе их возникновения. Ранние работы воспринимались ими как предварительные ступеньки окончательной концепции. Этим, по-видимому, можно объяснить то, что издатели сочинений Дильтея Г.Миш, Г.Ноль и Б.Гротгейзен особое внимание уделили публикациям позднего периода («Фрагменты поэтики», дополнения к «Возникновению герменевтики», фрагменты продолжения «Построение исторического мира в науках о духе»), а тексты из неопубликованного второго тома «Введения в науки о духе», почти готовые к печати, использовались лишь для цитат. Следующее поколение исследователей начинает читать Дильтея с «начала», с «Введения…» и восстанавливает линию преемственного развития от первых биографических штудий, работ по методологии гуманитарного знания к поздним сочинениям «герменевтического» периода. (См.: [40, с. 191]).

Такое изменение оптики восприятия при смене поколений – не исключение. В немецком идеализме импульс к развитию философских позиций учеников и современников Канта дали его поздние работы. Фихте Шеллинг, Шиллер и Гегель первым делом знакомились с сочинениями «Религия в пределах только разума, «Критика способности суждения» и «Метафизика нравов», проявляя второстепенный интерес к «Критике чистого разума». Напротив, неокантианцы, приступившие к интерпретации Канта, когда непосредственные связи с кантовскими современниками уже оборвались, в центр поставили «Критику чистого разума» и теоретико-познавательные работы.

Такого рода искажения и аберрации в восприятии творческой биографии могут стать предметом гуманитарного исследования с точки зрения конкретной исторической обусловленности, причин и смысла подобных смещений.