Биография и «внутренняя социальность». К основаниям бахтинской «социальной поэтики»

Исследуя отношение М. Бахтина к биографии как феномену культуры и как литературному жанру, мы опираемся на высказанное самим мыслителем убеждение в том, что «всякое литературное произведение внутренне, имманентно социологично. В нем скрещиваются живые социальные силы, каждый элемент его формы пронизан живыми социальными оценками» [23, с. 181]. Бахтин вводит понятие «внутренней социальности» [16, с. 340] и «социологической поэтики» (См. об этом в работе В.Н.Турбина [73]). В.Л.Махлин называет концепцию Бахтина „социальной онтологией причастности” (См.: [52]).

Нам же данное указание позволяет рассматривать биографический/автобиографический дискурс в единстве социокультурного и литературного аспектов, на стыке жизни и письма. В рамках заявленной нами темы и решаемых задач предпринимается, прежде всего, социально-философский анализ биографии. И у Бахтина мы находим своеобразное «алиби» в отношении нашей стратегии – почему мы обнаруживаем социокультурную составляющую в художественном произведении и почему мы обращаемся к преимущественно литературоведческим текстам. Согласно Бахтину, «даже чисто формальный анализ должен брать элемент художественной структуры как точку преломления живых социальных сил, как искусственный кристалл, грани которого построены и отшлифованы так, чтобы преломлять определенные лучи социальных оценок, и преломлять их под определенным углом»[23, с. 181]. Биография в этом отношении как раз и является синтетическим жанром и одновременно синтетической формой социокультурного бытия, где жизнь и повествование соединены неразрывно. Синтез жизни и повествования обосновывается в концепции М.Бахтина через особое отношение к тексту, через ставшую популярной в ХХ веке семиотизацию культуры. Для исследователя текст (в широком смысле) – первичная данность гумантарного знания во всем многообразии его отдельных дисциплин. Одновременно текст является «той непосредственной действительностью (действительностью мысли и переживаний), из которой только и могут исходить эти дисциплины» [22, с. 281]. И «двойная» перспектива по отношению к тексту, - прерогатива философского анализа, движущегося в пограничных сферах, на стыках и пересечениях, преодолевающего сугубо специальный (лингвистический, филологический, литературоведческий и т.д.) подход к тексту. В контексте этой фундаментальной методологической установки гуманитарного знания М.Бахтин рассматривает (либо подразумевает рассмотрение) биографических и исповедальных текстов культуры.

 

3.3. Социально-философский анализ биографии в контексте бахтинской „философии диалога ”

Еще одно обоснование небходимости социально-философского анализа биографии как феномена культуры мы обнаруживаем у М.Бахтина в рамках разработки им философии диалога. Он подчеркивает, что важнейшие акты, конституирующие самосознание, всегда диалогизированы и осуществляются на границе своего и чужого сознания, на пороге. Каждое внутреннее переживание встречается с другим, и в напряженной встрече – вся его сущность. В этом исследователь видит «высшую степень социальности» (не внешней, не вещной, а внутренней) [18, с. 311]. Сущностным выражением «высшей социальности», являются биографические акты, которые обращены к другому сознанию. При этом адресат может быть и ближайшим, и «высшим нададресатом» [22, с. 305], абсолютно справедливое ответное понимание которого предполагается либо в метафизической дали, либо в далеком историческом времени («лазеечный адресат» - Бог, абсолютная истина, суд совести и истории и т.п.). Сам Бахтин пишет в этой связи об исповеди и исповедальном сознании, взыскующем и предвосхищающем Другого. Ад предстает у него как трагедия абсолютной неуслышанности, безответности. В контексте фундаментальной диалогичности культуры и высшей социальности корни биографии обнаруживаются, таким образом, в глубинах социальной онтологии, в устройстве и структуре самого «социального космоса» как «мирового симпосиума». А в рамках методологии гуманитаристики, как ее видел Бахтин, от исходного диалогизма исследование биографических и исповедальных актов движется к поиску «второго субьекта», воспроизводящего чужой текст, создающего обрамляющий текст (комментирующий, оценивающий, возражающий и т.п.) [22, с. 282]. Эта встреча двух текстов, готового и реагирующего, на рубеже двух сознаний, определяется мыслителем, во-многом заложившим основы парадигмы интертекстуальности, как «событие жизни текста».