Трансформации культурной и индивидуальной памяти. Автобиографическая память

В ходе исторического или биографического осмысления поворотного события происходят трансформации, которым Лотман уделяет особенно пристальное внимание, уже в аспекте культурной памяти. «Произошедшее событие предстает в многослойном освещении: с одной стороны, с памятью о только что пережитом взрыве, с другой – оно приобретает черты неизбежного предназначения. С последним психологически связано стремление еще раз вернуться к произошедшему и подвергнуть его «исправлению» в собственной памяти или пересказе» [57, с. 111]. В данном случае неважно, идет ли речь об историческом или биографическом событии. И шлегелевская характеристика историка, как пророка, предсказывающего назад, будет уместной по отношению к биографу или автору собственного жизнеописания. Ю.Лотман выявляет общую как для мемуаров, так и для исторических текстов, психологическую основу. Он говорит о трансформации памяти, характеризуя ее как психологическую потребность переделать прошлое, внести в него исправления, а затем пережить этот скоррегированный процесс как истинную реальность. Культурно-историческая и индивидуальная память - важнейший механизм трансляции и одновременно трансформации культуры, ее семиозиса. Представляя память в виде метафоры, Лотман отмечает, что наименее подходящим для нее будет стереотипный образ библиотеки. Память в большей степени можно представить как генератор, воспроизводящий прошлое заново. В этом контексте интеллектуальная история человечества рассматривается как борьба за память. Биографический/автобиографический дискурс - одно из важнейших средств противостояния «стиранию» памяти.

В этом контексте размышления Ю.Лотмана близки позиции П.Рикера (См., в частности: [87]). Сложные отношения между культурно-исторической памятью и забвением, между исторической Мнемозиной и Летой, французский философ также выражает метафорой. Он вспоминает о статуе в стиле барокко, символизирующей двойственный образ истории. Античный Кронос, крылатый бог времени, левой рукой жадно вцепился в огромную книгу, а правой стремится вырвать из нее страницу. На заднем плане над ним нависает сама История, одна ее рука останавливает жест бога, другая - демонстрирует орудия истории: книгу, чернильницу, стиль [87, с. 13]. Культурно-историческая память – то орудие, которым История останавливает стирающее движение Кроноса. Чтобы подчеркнуть специфику сопротивления забвению, одному из главных, как считает Рикер, символов нашего отношения к прошлому, он вводит разграничение между двумя модусами памяти, двумя типами воспоминаний. Отсылая к истории двух греческих слов – mneme и anamnesis, философ различает воспоминание, рождающееся пасивно (mneme – воспоминание-чувство, pathos) ивоспоминание как объект поиска, вспоминание- anamnesis, припоминание, открывающее путь к рефлексивной памяти [87, с. 22]. В контексте указанных разграничений можно анализировать биографическую и автобиографическую память, одновременно учитывая в исследовании и лотмановскую характеристику культурно-исторической памяти, которую также можно отнести к биографической: воспоминание о жизненных событиях и представление их как целостности (в данном случае, не столь важно о своей или чужой жизни идет речь) - неизбежная трансформация, семиозис.

В целом же, подчеркнем продуктивность анализа как культурно-исторической, так и автобиографической памяти с использованием когнитивных метафор. К лотмановским «библиотеке» и «генератору», к рикеровской «книге», за которую идет борьба между мифологическими Историей и Кроносом, добавим метафору палимпсеста, которую российский психолог В.Нуркова использует для характеристики автобиографической памяти («память-палимпсест»). Сложившиеся воспоминания о собственной жизни при новом обращении к ним («писание по полусмытому тексту манускрипта») меняют конфигурацию, смысл и иерархическую роль в общей структуре судьбы (См.: [75, с. 28]). Как и у Лотмана для характеристики данного типа памяти подчеркиваются моменты динамической трансформации и динамики конструирования новых смыслов и значений (семиотическая составляющая).

Ю.М. Лотман обращается к разным аспектам трансформации памяти, в том числе, к тем, которые редко до последнего времени попадали в поле исследовательского интереса. Его интересуют, в частности, лгуны и фантазеры, с присущими им стратегиями вранья и выдумывания. Он вспоминает в этой связи и в какой-то мере оправдывает «неисправимого лгуна», декабриста Дмитрия Завалишина, написавшего совершенно фантастические мемуары [57, с. 113]. Культурно-психологическая мотивация поведения «маргинального» лгуна в данном контексте сродни указанным социально-приемлемым мотивам трансформации памяти. Стратегии вранья - своеобразный предел и предупреждающая «красная лампочка» для методологической установки на «интерпретирующее воображение» - одной из наиболее популярных в современном биографическом дискурсе. Так, ряд социологов, представляющих традицию «качественной методологии», отстаивают необходимость при анализе личных нарративов («историй жизни») учитывать возможности и границы «интерпретирующего воображения» (См.: [7, 13]). В частности, известные исследователи биографических нарративов Д.Берто и И.Виам-Берто задаются вопросом: «Не подошло ли время признать, что между пространством естественных наук и пространством литературы и искусства существует третье пространство, которое обладает собственным режимом истины» [13, с. 121]. В этом «третьем пространстве» находятся критерии, которые позволяют развивать путем сравнения различные интерпретации одного и того же феномена, интерпретирующее воображение может раскрываться здесь совершенно свободно. И речь в связи с «третьим пространством» идет, прежде всего об «историях жизни» или автобиографиях. Мы также обращались ранее к этой теме и, касаясь соотношения феномена «вранья» с «интерпретирующим воображением», задавались вопросом: не является ли вранье модификацией, «чистой» (возможно, пустой) формой того самого интерпретирующего воображения, которое свойственно «истории жизни» как таковой (См.: [27]). Роль воображения в методологическом инструментарии гуманитария глубоко продумана в современной школе микроистории, в частности, одним из ее основателей Карлом Гинзбургом. Он, полемически усиливая познавательные возможности воображения, подчеркивает, что «прыжок к прямому контакту с реальностью может состояться только в сфере вымысла» [25, с. 307]. Эта позиция перекликается с точкой зрения П.Рикера: «Перенесение в другое настоящее, которое принимается за некий тип исторической объективности, есть работа воображения, временнóго воображения… Несомненно, это воображение свидетельствует о вступлении в игру субъективности…» [87, с. 43]. Однако методологическая «апология» воображения в ряде областей гуманитаристики должна сочетаться с четким осознанием не только возможностей, но и границ «интерпретирующего воображения». На опасность возведения его в абсолют, на угрозу «безответственности воображения» указывает, в частности, российский исследователь А.В.Каравашкин (См.: [39, 40]). Отсюда интерес к «стратегиям вранья» в истории культуры может обладать сдерживающим эффектом и для самой гуманитаристики. «Врун» - это доведенное до крайних пределов alter ego исследователя, «безответственно» принимающего на вооружение воображение как познавательную процедуру.

Воображение становится одной из составляющих методологического инструментария гуманитаристики, в том числе и потому, что оно исследует «воображаемое» самого социокультурного бытия, явленного, среди прочего, в неизбежных трансформациях культурно-исторической памяти, глубоко проанализированных Лотманом. Он пишет об агрессивности, с которой трансформированная картина реальности стремится подменить саму реальность. «Затем в дело вступают законы постепенных процессов развития. Они агрессивно захватывают сознание культуры и стремятся включить в память ее трансформированную картину» [57, с. 136]. Агрессивность трансформированной картины реальности - агрессивность двойника, не имеющего собственного бытия, но на него претендующего. Агрессивность, вранье – маргинальные и не слишком респектабельные стратегии культурной памяти, встроенные, в том числе, и в биографический дискурс. Акценты, расставленные Лотманом, позволяют обнаруживать эти скрытые и утаиваемые аспекты.