Блаженный Августин: случай с грушами – «химическое тело зла»

Августин Аврелий (354-430) – христианский богослов и философ, Отец Церкви, в католицизме признан Святым. Родился в Тагасте (Северная Африка, Нумидия, сегодня это территория Алжира). В молодости вел вполне «языческий» образ жизни. Искал истину в секте манихеев, в философии неполатонизма, затем обратился к христианству и принял крещение в 387 году. С 395 года – епископ Гиппона. Сыграл огромную роль в разработке христианского вероучения и догматики. Главные сочинения «О Троице», «О Граде Божием», «Исповедь». Августин умер в 430 году, когда вождь вандалов Гейзерих осадил Гиппон. Прах Августина перевозят на остров Сардинию, ныне он покоится в базилике святого Павия.

«Исповедь» - «радостный плач потрясенной души», обретшей Бога и великий канон для всех последующих текстов исповедального жанра. Это – история мучительного преображения и обращения. Точнее, не единомоментного обращения, а целой цепи таких обращений. Ибо, по глубокому убеждению Августина, как Бог творит мир непрерывно, так и грешный человек обречен приходить ко Христу снова и снова – каждый раз после новых, далеко заводящих блужданий. Один из эпизодов «Исповеди» - рассказ о том, как в детстве Августин вместе с соседскими мальчишками воровал груши в чужом саду. Знакомая ситуация, не правда ли? Мало кто не обнаружит в своем детском и отроческом опыте чего-то подобного. Но почему-то именно эта банальная история про ночной набег вошла в учебники по этике, фигурирует во множестве психологических и педагогических трактатов. «Случай с грушами» считается одним из первых психоаналитических и экзистенциалистских опытов – за полторы тысячи лет до появления психоанализа и экзистенциализма. В чем секрет? Не будем гадать, дадим слово автору:

«Грушевое дерево росло в чужом саду по соседству с нашим виноградником. Помню, однажды в глухую ночь, мы, шайка негодных мальчишек…отправились в сад, к этому дереву, чтобы нарвать с него груш. И унесли их великое множество, но не для лакомства, потому что, едва отведав, бросили свиньям, а…лишь бы совершить поступок, который тем был приятен, что запрещен.

Вот сердце мое, Господи, вот сердце мое…Пусть же скажет оно Тебе, чего искало в этом зле ради зла…Гнусно было зло, но я его хотел; я любил себя губить – не то, ради чего я грешил, а самый грех…Гнусная душа моя низверглась с неба твоего, Господи, во тьму кромешную…Что же я тогда любил в воровстве моем? Чем хотел уподобиться Тебе, хотя бы превратно? Не тем ли, что мне было сладко преступать закон… и будучи рабом, казаться свободным в темном подобии Всемогущества Божия…»

 

Читавшему эти строки Дмитрию Мережковскому, казалось, что, благодаря им, он разгадал одновременно и природу зла и тайну русской революции. Так он прокомментировал историю из Августинова детства: «Вот простое химическое тело зла в чистейшем виде. Первородный грех, восстание человека на Бога, «воля к превратности» - зло ради зла». Значит оно внутри каждого из нас, с самого младенчества, из века в век – и нет надежды? Но есть опыт жизни и опыт души, который «и во тьме светит»…

 

2. Владимир Набоков: Волшебная нить Мнемозины

Владимир Набоков (1899-1977), русский американский писатель, поэт, литературовед. Сын потомственного дворянина, члена Первой Государственной Думы России, впоследствии управляющего делами Временного правительства Владимира Дмитриевича Набокова. Вырос в одной из богатейших семей России. Получил превосходное домашнее образование, серьезно увлекался энтомологией, шахматами, спортом. С 1919 года с родителями в эмиграции в разных странах Европы. Окончил Тринити-колледж в Кембридже, где изучал языки и литературу. Затем в Германии зарабатывал на жизнь составлением для газет шахматных композиций, уроками тенниса и плавания. В 1926 году после выхода первого романа «Машенька» получил литературную известность. В 1940 году уезжает в США, где стал писать на английском, которым свободно владел с детства. Автор скандальной «Лолиты» (1955), повестей и романов «Защита Лужина», «Дар», «Приглашение на казнь», воспоминаний «Другие берега», стихов и переводов и т.д. С 1959 года возвращается в Европу. Его последним пристанищем стал «Палас-отель» в швейцарском Монтре.

«…наклониться - и в собственном детстве

кончик спутанной нити найти.

И распутать себя осторожно

как подарок, как чудо, и стать

серединою многодорожного

громогласного мира опять.

И по яркому гомону птичьему,

по ликующим липам в окне,

по их зелени преувеличенной

И по солнцу на мне и во мне,

и по белым гигантам в лазури,

что стремятся ко мне напрямик,

по сверканью, по мощи, прищуриться

и узнать свой сегодняшний миг».

«Парижская поэма»

 

Не верьте тому, кто скажет, что счастливое и безмятежное детство расслабляет и не готовит к жизненным испытаниям, а окруженный родительской любовью ребенок, став взрослым, не устоит перед ударами судьбы. Не верьте – своей жизнью и творчеством ответил Владимир Набоков. Невероятное детское счастье и блаженство стали его самым главным жизненным и литературным ресурсом. В этом писатель явно и неявно признается на каждой странице автобиографических «Других берегов». К этим берегам, оказавшись в эмиграции, он так никогда и не вернулся, лишь во сне мечтая, как «в Россию поплывет кровать», даже если ночь возвращения станет ночью расстрела. Но это лишь во внешней жизни, а во внутренней, душевной и духовной – Набоков никогда не покидал Детскую Комнату и «гармонии совершеннейшего, счастливейшего детства», полагаясь в этом на волю Мнемозины, богини Памяти. Себя он называл – «художник-мнемозинист» И в основе всех набоковских художественных текстов – таинственные и причудливые узоры детства. При этом ни один из героев писателя не был его alter ego. Он лишь дарил им свои детские картинки, а литература оказывалась жертвоприношением, поскольку для него самого эти бесценные сокровища, сохраненные «страстной энергией памяти», исчезали навсегда:

«Я не раз замечал, что стоит мне подарить вымышленному герою живую мелочь из своего детства, она уже начинает тускнеть и стираться в моей памяти. Благополучно перенесенные в рассказ целые дома рассыпаются в душе беззвучно, как при взрыве в немом кинматографе».

И все-таки он решается на этот дар, отдавая своим героям и читателям самое сокровенное. А в память порочного героя «Лолиты» о его чистой полудетской любви причудливым образом вплетены воспоминания Набокова о французской девочке Колетт, с которой он познакомился в Биарице, «изначальной девочке», как скажет писатель устами Гумберта Гумберта. Им было по 10. «Моя страсть…едва ли не превзошла увлечения бабочками». Память об этом сладка и мучительна, особенно когда не удается восстановить картинку. Тогда помощь Мнемозины подобна соломинке для утопающего. Ею оказывается безделушка – ручка с хрусталиком, вставленным в микроскопическое окошко.

«Если один глаз зажмурить, а другой приложить к хрусталику, да так, чтобы не мешал лучистый перелив собственных ресниц, то можно увидеть в это волшебное отверстие цветную фотографию залива и скалы, увенчанной маяком: И вот тут-то, при этом сладчайшем содрогании Мнемозины, случается чудо: я снова пытаюсь вспомнить кличку фокстерьера Колетт, - и что же, заклинание действует! С дальнего побережья, с гладко отсвечивающих песков прошлого…доносится, летит, отзываясь в звонком воздухе: Флосс, Флосс, Флосс!»

И при взгляде сквозь магический кристалл возвращается все, ведь увиденное однажды не может вновь уйти в хаос никогда.

А напоследок еще одна ремарка из «Других берегов»:

«сдается мне, что в смысле этого раннего набирания мира русские дети моего поколения и круга одарены были восприимчивостью поистине гениальной, точно судьба в предвидении катастрофы, которой предстояло убрать сразу и навсегда прелестную декорацию, честно пыталась возместить будущую потерю, наделяя их души и тем, что по годам им еще не причиталось».