Критика М.Бахтиным «биографического метода» и разработка оснвований «нового биографизма»

Фиксирую собственные методологические затруднения при изучении отношения М.Бахтина к жанру биографии и биографическому методу. Взгляд современного исследователя, уже «приученный» к феноменологическим, герменевтическим, экзистенциальным «вторжениям» в методологию биографического анализа (во многом, кстати, спровоцированным влиянием идей М.Бахтина, как в отечественной, российской, так и в западной гуманитаристике) вдруг «упирается» в достаточно критические и часто негативные оценки М.Бахтиным возможностей биографии и с ходу отторгает такие оценки. Однако следует помнить, что в современный ему период Бахтин имел дело с историческими биографиями (о возможном знакомстве с трудами П.Бицилли, А. Лаппо-Данилевского по исторической биографистике (См.: [50, с. 699])), а также с объективистско-позитивистскими и фрейдистскими образцами биографического жанра, те же «вторжения» в биографистику, о которых сказано выше, состоялись гораздо позже.

Сам М.Бахтин считал биографию «органическим продуктом органических эпох» [13, с. 142], связывая жанр с определенным историческим периодом. Он ставил биографический подход в один ряд с вульгарно-социологическим и причинным объяснением в духе естественных наук. Более того, в указанной позитивистской установке биографический анализ оказывался и в одном ряду с «деперсонифицированной историчностью» («историей без имен», на что указано в работе, написанной в 30-40-е г.г. 20 века «К методологии гуманитарных наук» (См.: [18, с. 365]). В этом смысле не следует преувеличивать критического антибиографического пафоса М.Бахтина и распространять его на все возможные вариации жанра и метода. Более продуктивным, на наш взгляд, будет выявление в бахтинской концепции тех идей, которые способствовали становлению, «нового биографизма» (термин К.Брук-Роуз, введенный в статье «Растворение характера в романе» [81]), современной биографической парадигмы. При этом следует отметить, что сам М.Бахтин этих новых возможностей старого жанра, по-видимому, не увидел. В переработанном спустя полвека тексте «К методологии…» - последней написанной им работе (1974 год) – исследователь отношения к биографическому описанию не меняет.

Что же подвергает критике М.Бахтин в биографическом подходе?

1. Многим историко-литературным исследованиям присуща тенденция «черпать биографический материал из произведений и, обратно, объяснять биографией данное произведение…» [13, с. 11], со ссылкой на совпадение фактов жизни героя и автора, тенденция смешения «автора-творца, момента произведения, и автора-человека, момента этического, социального события жизни» [13, с. 12]. Такая тенденция, заложенная еще основателем «биографического метода» в литературоведении Сент-Бёвом (1804-1869) в «Литературных портретах» [65], нашла свое выражение в трудах его последователей, особенно у французского литературоведа Г.Лансона (1857-1934) [43, 44, 45]. Исследовательский подход Лансона, вписывающийся в культурно-исторический метод, основан на объяснении литературного явления особенностями характера и биографии его создателя, а также весьма абстрактным «духом времени». (После Бахтина, почти в тех же выражениях такая установка была подвергнута критике Р.Бартом, который назвал ее «лансонизмом» (См. об этом, в частности, в исследовании М.Соколянского [68, с. 529])). При этом Р.Барт, как и ранее М.Бахтин, фактически отождествил «лансонизм» с биографическим методом как таковым. И, как и российский мыслитель, одновременно сам он внес серьезный вклад в трансформацию биографического подхода в гуманитаристике. Именно своим наиболее проницательным критикам - М.Бахтину, и Р.Барту - он во многом обязан своим современным обликом. Идеология «лансонизма», по Барту, вырастает из мировоззренческой позиции «аналогического детерминизма», согласно которому детали произведения должны быть подобны деталям чьей-то жизни, душа персонажа – душе автора. «Лансонизм» пронизан духом позитивизма и, следовательно, требует соблюдать объективные правила, принятые в любых научных исследованиях (См.: [9, с. 271]). Для М.Бахтина - наиболее существенный изъян такого подхода, названного им «беспринципным», в том, что здесь игнорируется «форма отношения к событию, форма… переживания …жизни», то есть «смысловые моменты», а также трудноуловимые – интонация и ритм. При этом М.Бахтин в области литературы не отрицает саму возможность научно продуктивного сопоставления биографии героя и автора и их мировоззрения, однако выступает против абсолютизации такого сопоставления.

В целом ситуацию М.Бахтина в его отношении к «биографическому методу» Сент-Бева и Лансона можно сравнить с ситуацией М.Пруста (1871-1922). Французский писатель выступил в 1909 году с резкой критикой метода в «Эссе против Сент-Бева» [62], впоследствии из этого эссе вырос многотомный роман «В поисках утраченного времени», который Пруст писал до конца жизни. В новом типе романа – романе «потока сознания», воплотился и «новый биографизм», подобный бахтинскому. По отношению к Прусту корректнее говорить о «новом автобиографизме». Для писателя принципиально несовпадение сюжетно-событийной линий своей жизни и своего героя Марселя. Одновременно в романе «В поисках утраченного времени» явлен предельно автобиографический «опыт памяти», опыт жизни и становления внутреннего Я. Более того, постулируется приоритет опыта памяти перед всеми другими жизненными опытами. Творчество Пруста и его «новый автобиографизм» существенно повлияли на гуманитарное знание, спровоцировав постановку новых проблем, иные способы видения объекта описания, коренным образом изменив роль и специфику биографического дискурса в структуре humanities.

2. М.Бахтин усматривал в современных ему образцах биографических описаний обедняющий «гносеологизм», в целом присущий философии и науке. В данном контексте он проявлялся в том, что сквозь призму господства «гносеологического сознания» «…этика или теория поступка подменяется теорией познания уже свершенных поступков», «единство свершения события подменяется единством сознания, понимания события», а «…субъект – участник события становится субъектом безучастного чисто теоретического познания события» (См.: [13, с. 79]). Этому подходу М.Бахтин попытался противопоставить иную архитектонику биографического описания. Не отказываясь от процедуры понимания как таковой, он отказывается от «наивно-реалистического» ее истолкования (вживание, в чувствование, удвоение переживаний другого во мне), а предлагает «со чувственное понимание» [13, с. 91], использующее бытийное положение «понимающего автора» вне внутренней жизни другого. В установке сочувствующего и сопереживающего понимания автору дано обнаружить в жизни героя события «индивидуального преломления и уплотнения смысла, облечение его во внутреннюю смертную плоть…», так и «идеализировать, героизировать, ритмизировать» их [13, с. 91]. В пределе герой у М.Бахтина отождествляется с «внутренней плотью смысла» - рождаемой и умирающей в мире внутренней определенностью, сплошь в мире данной, собранной в конечный предмет и имеющей сюжет [13, с. 98]. Проблема «плоти смысла», «о-плоть-нения смысла» проходит через многие современные концепции гуманитарного знания. И как перекличка с Бахтиным звучат, к примеру, слова Ж.Деррида (даем в украинском переводе Виктора Шовкуна): «між надто живою плоттю буквальної події та холодною шкірою поняття пробігає смисл. Саме так він потрапляє до книги” [37, с. 149]. Эта проблематика задает еще одну траекторию исследований в области биографического дискурса, поскольку «плоть смысла», пожалуй, нигде так «плотно» и насыщенно не явлена как биографии в различных ее модификациях. Более того, «новый биографизм» как теоретико-методологическое основание современных не-позитивитстких исследований в сфере биографистики, ориентирует на то, чтобы в личности, объекте биографического анализа, видеть именно «внутреннюю, смертную плоть смысла» (подобную «опыту памяти» Пруста) и рассматривать биографию и автобиографию преимущественно как смыслоконститурирование жизни.

Мы представили основные основные проблемные зоны концепции М.Бахтина в рамках которых он рассматривал феномен биографии и возможности биографической стратегии в гуманитарном знании. Ряд проблем, связанных с биографическим дискурсом, проработан им подробно и основательно, в отношении других он лишь «набрасывает нить разговора» [2], оставляя открытым «смысловое зияние», где диалог о природе биографии только и может состояться.