Событие бытия» и событийность биографии/ автобиографии

М.Бахтин разрабатывает свое видение категории «событие», ключевой и для биографического дискурса. Сегодня в различных областях гуманитарного знания понятие «событие» наполняется новым смыслом и большей теоретической нагруженностью. Происходит это, во многом, благодаря образованию общего поля трансдисциплинарности. Так, плодотворной в этом смысле оказалась для гуманитаристики трактовка «события» у И.Пригожина (См., в частности: [61]) с позиций синергетической парадигмы. Обращаясь сегодня к «событийным» идеям М.Бахтина мы можем констатировать, что его концепция и сегодня оказывается одной из наиболее открытых для такого трансдисциплинираного диалога по поводу «события» и «события бытия» (Cм., в частности, работу современной белорусской исследовательницы Т. Щитцовой «Событие в философии М.Бахтина» [77]). С.Аверинцев, комментируя «К философии поступка», отмечает близость бахтинской «событийности» с важным для немецкой философской мысли термином «geschichtlich» – история как событие, свершение («Geschehen» - событие). Хайдеггер развел этот термин с «historisch» - история как рассказ (См.: [6, с. 447]), на что мы уже указывали в разделе о Дильтее, несколько в другом контексте. «Geschichte» означает также конкретно-экзистенциальный, необратимый и неповторимый поток событийности в отличие от схематизированной в акте познания “Historie”. Этот контекст был особенно важен для Бахтина в аспекте его критики гносеологизма.

Особую роль для Бахтина имело понятие «событие бытия», хотя как подчеркивает С.Гоготишвили, в его текстах не найдено подробного концептуального обоснования этого термина, найдена лишь одна конститутивная характеристика «события бытия» - это форма восприятия (переживания) бытия индивидуальным сознанием (участным, нравственным, религиозным) (См.: [6, с. 402]).

Мы обратим внимание на те составляющие концепции «события», которые непосредственно связаны с биографическим дискурсом. Для Бахтина «единое и единственное событие бытия» - понятие феноменологическое, поскольку живому сознанию бытие является как событие. Его характеристики - «рискованная, абсолютная неопределенность исхода события (не фабулическая, а смысловая)», своеобразное «или-или», (М.Бахтин цитирует здесь хорошо знакомого ему и близкого по духу Киркегора). Событие – несовместимо с ритмом, оно принципиально внеритмично, поскольку свобода, присущая событию, лежит за пределами ритма в его смысловой транскрипции, какую осуществляет М.Бахтин. «Жизнь (переживание, стремление, поступок, мысль), переживаемая в категориях нравственной свободы и активности, не может быть ритмирована» [13, с. 105]. Событие, для М.Бахтина, - область чистого долженствования, абсолютного «требования-задания», а следовательно – пустоты.

М.Бахтин также пишет о «моменте чистой событийности во мне, где я изнутри себя причастен единому и единственному событию бытия» [13, с.104]. Это - особый внутренний хронотоп событийности, его пространственно-временная структура обнаруживается даже во вряд ли осознанном построении М.Бахтиным самой фразы: «момент (временное)…, где (пространственное)». Именно этот хронотоп событийности нас и будет интересовать более всего, равно как и возможность представить его в рассказе о событии, воплотить «событие жизни» в «событие текста». Между тем, как указывает М.Бахтин, событие стыдится ритма, здесь область «трезвения и тишины», а значит, несказанности. Таким образом, обозначается принципиальная непереводимость события бытия в слово. Тем не менее, стремлением к такому переводу живет духовная культура. В рассказе о жизни, в автобиографических актах она то ищет событие за фабулой, то пытается скрыть «событийность» за чередой происшествий. Иногда же парадоксальным образом «момент событийности» оказывается на «поверхности», в самом рассказе, рассказывании, в самой ткани/текстуре автобиографического акта.

Т.Щитцова считает, что в композиционном смысле вопрос о событийности занимает у Бахтина такое же место, какое вопрос о «смысле бытия вообще» в фундаментальной онтологии Хайдеггера. Хайдеггера и Бахтина, бахтинское «мое событие» и хайдеггеровское Dasein объединяет, по ее мнению, антропологически центрированная проблематизация бытия (См.: [77, с. 28]). Однако, отмечается и разница: в «тяжбе о бытии» Хайдеггер «защищает» сторону бытия, а Бахтин - «моего ответственного места» в нем. Т.Щитцова замечает также в этой связи, что Бахтин редко употребляет термин «существование», считая его слишком нейтральным по сравнению с «событием» и «поступком». При этом Бахтин считает Киркегора, по настоящему легализовавшего «существование» в современной философии, своим идейным предшественником (См.: [77, с. 48]. (См. также у Щитцовой [76]). Сам М.Бахтин указывал, что еще в Одессе познакомился с творчеством датского философа, которого он считал одним из величайших мыслителей нового времени, чрезвычайно близким к Достоевскому.

Т.Щитцова размышляет также о связи «события» и «событийного» с биографическим. Эта связь обнаруживается в перспективе истории. Событийное толкование истории должно вплетаться в «имманентные структуры человеческой событийности», явленные в биографических событиях. Историческое и биографическое не просто дополняют, а пронизывают друг друга. Эта внутренняя интенция «взаимопронизывающего единства» подхвачена Бахтиным у В.Дильтея, прежде всего, через подробнейшие штудии фундаментальной «Истории автобиографии» Г.Миша – ученика Дильтея. На обнаружение Бахтиным биографического плана «событийности» указывают и западные исследователи, одновременно приписывая русскому мыслителю открытие сферы повседневности и «микросоциологического аспекта социального взаимодействия». Последнее утверждение, на наш взгляд, не бесспорно. Скорее, это проявление своеобразного «культа Бахтина», который он сам вряд ли одобрил бы, и стремление приписать ему более поздние открытия и тематизации гуманитарного знания.

В событийном измерении мыслиться и онтология (своеобразный «онтологический поворот») и методология гуманитарного знания, обоснованию которой М.Бахтин посвятил не одну работу. Для такого событийного онтологического и гносеологического поворота необходимо преобразовать и методологические основания. Событие не укладывается в категориально-понятийный каркас, его описание требует совершенно другого языка. Язык биографического дискурса – один из них.

«Моя действительность», мое «я есмь» в новой познавательно-методологической событийной установке, альтернативной абстрактно-теоретическому понятию бытия, должно не только постулироваться, но и феноменологически описываться как переживание. Опять же здесь трудно подобрать более адекватный язык описания, нежели биографический. При этом он должен сам пройти ряд трансформаций. Современному ему биографическому подходу Бахтин не доверял, на что мы еще специально укажем. Событийное видение может реализоваться в биографическом описании, где любой, даже малозначительный факт жизни cпособен оказаться событием в ответственном смысле этого слова.

Одновременно именно биографический дискурс обнаруживает исключительную проблематичность и негарантированность присутствия события в жизни человека, в повседневном ее измерении, которое, как правило, и становится объектом биографического повествования. В этом случае насыщенное биографическое описание позволяет увидеть превращение «события», «события-бытия», как в актуальной, так и в потенциальной их форме, в происшествие, казус, где бытийно-историческое измерение редуцируется и снимается. Р.Барт в своей работе «Структура происшествия» [10] определяет тонкие различия между «событием» и «происшествием». Его подход может существенно обогатить и оттенить анализ концепции М.Бахтина, но именно оттенить, а не дополнить, поскольку статус «события» двумя исследователями в данном контексте определен по-разному. У Барта событие в структуралистском истолковании – «фрагмент романа», переменная величина в имеющем временн у ю длительность повествовании, оно экзогенно и закономерно отсылает к «уже известному миру», к более широкой ситуации [10, с. 399]. Однако погоня за «тенью божества» и поиск бытийного уровня осуществляется и в этом описании. Именно анализ и описание актов смыслоконституирования, постоянно осуществляемый в автобиографической установке (в момент свершения и в момент описания), позволит определить каким образом, в какой ситуации, через какого рода обусловленность или отсутствие таковой, человек определяет происшедшее и пережитое либо как «событие», либо как «происшествие». Автобиографии и биографии полны осознанных, а чаще неосознанных оговорок о том, что такое-то событие, другим казавшееся малозначительным, вдруг кардинальным образом повлияло на судьбу героя жизнеописания. В этом смысле особенно значим здесь опыт детства, где некий факт жизни часто становится амбивалентным и даже дихотомичным, существуя одновременно на двух противоположных полюсах – «событие-для-меня» - «происшествие-для-других», бывает и наоборот: «происшествие для меня» - «событие в глазах других» (См. приложение «Детская комната», где автор попытался предпринять исследовательскую разведку в данном направлении).

М.Бахтин часто критикует биографический жанр, отмечая, что он описывает пространство предзаданности человеческого существования, детерминированности средой, условиями жизни, обстоятельствам и т.д. Сам же он предлагает роскошный подарок этому жанру, который способен его преобразить – он дарит ему «событие». Событие само в себе несет свое собственное основание и полагаться на него может лишь одним единственным способом: в акте его конкретного событийного удостоверения.