Наши мальчики головы подняли – повзрослели они до поры.

Булат Окуджава

 

Сегодня, когда на страницах печати и в публичных выступлениях все чаще слышится разговор о русском национальном характере, когда идет осмысление его коренных черт, особенно важно поразмышлять вместе с детьми на эту тему. Тем более, что детские рассказы военных лет дают для этого достаточный материал.

В этой связи стоит вспомнить вышедший в 2003 году в серии «Библиотека мужества» сборник рассказов о Великой Отечественной войне «Русский характер», в который вошли рассказы Леонида Соболева, Бориса Полевого, Льва Кассиля и Алексея Толстого.

В рассказах (их пять) нет присутствия детей, но есть солдаты, которые в полной мере проявили лучшие черты русского характера: беспримерное мужество, неподкупность, жертвенность, взаимовыручку, душевную деликатность и благородство.

В нашем случае речь пойдет о рассказах, где главные герои – мальчики, проявившие в войну не менее примечательные черты русского национального характера.

 

Рекомендуем обсудить:

Каверин В. Русский мальчик

Богданов Н. Фюнфкиндер

Лавренев Б. Большое сердце

 

О рассказе Вениамина Каверина «Русский мальчик»

Данные о Каверине см. на стр 233 (И.Т.)

Образ русского мальчика в рассказе предстает перед нами в двух ипостасях: мифическом и реальном.

Мифический мальчик воскресает всякий раз, когда о нем заходит речь. Застрелившие его немцы испытывают панический страх, когда мальчик выходит из могилы со скрещенными на груди руками и с голубем на левом плече. На вопрос «кто идет?» призрак произносит три слова «Месть», «Совесть», «Мысль».

Эти же чувства вынашивает в себе и превращает их в стихи реальный мальчик Вова Лебедев, на глазах у которого немцы повесили его мать.

Вместо голубя на плече Вова носит сумку со стихами. Даже природа в его стихах помогает нашим солдатам и губит немецких.

Смерть, кажется, тоже бессильна перед ним. В конце рассказа, когда Вова неизбежно должен погибнуть, он... внезапно исчезает. «Как будто, взлетев над водой, он как в сказке, превратился в настоящую птицу…»

Ни живого, ни убитого мальчика никто больше не видел. Остался в сознании читателя лишь образ юного, почти сказочного героя, с русскими чертами характера: глубиной чувств, духовной зрелостью и самоотречением во имя других.

 

 

Вениамин КАВЕРИН

 

РУССКИЙ МАЛЬЧИК

(публикуется в сокращении)

 

Я был в гостях у моего друга, капитан-лейтенанта Гурамишвили…

–– Помнится, вы задавались вопросом, –– сказал он, перебирая наградные листы, о том, кто же опишет эту войну, неожиданную для самого богатого воображения? Вот эти люди, наша молодежь. Уверяю вас, что будущий Лев Толстой сейчас дерется под Сталинградом. О, эти русские мальчики! Кто это сказал: «Дайте русскому мальчику карту звездного неба, и на другой день он вернет ее вам исправленной». Впрочем, когда я говорил о будущем Льве Толстом, я думал о мальчике пятнадцати лет. Я нашел его в селе Камень, в Брянских лесах, а потерял под Тулой. Хотите, расскажу?

– Еще бы!

– Обычно мы обходили села, –– так начал капитан-лейтенант. –– Слух о двухстах моряках, которые жгут мосты, рвут провода, которые под Ракитной разбили батальон отборной немецкой пехоты, разумеется, шел далеко впереди отряда. Но недалеко от Камня мы встретили партизан Сахарного завода, и они сказали нам, что в этом селе староста – из бывших краснофлотцев. Черт возьми! Мы были голодны, как двести голодных чертей! А тут еще староста из краснофлотцев. Свой брат, моряк! Нет, решено. И мы двинулись к селу без размышлений.

Мы вошли в полной темноте, в полной тишине, можно сказать, на цыпочках –– немцы были близко! Староста встретил нас у околицы, развел по дворам, и через полчаса мы уже ели великолепную картошку с бараньим салом.

Меня староста пригласил к себе, и я впервые с 22 июня 1941 года улегся на широкую чудную постель, впрочем, не раздеваясь. Не знаю, долго ли я спал. Не то разговор, не то пение разбудило меня. Я вскочил, схватившись за наган.

Уже светало. Мой хозяин стоял в одном белье. Наклонившись над лавкой, а на лавке лежал с открытыми глазами мальчик лет пятнадцати, черный, худенький, похожий на какую-то заморскую птицу. Мальчик читал стихи. Я прислушался. Это были стихи Лермонтова:

В полдневный жар в долине Дагестана…

– Да что ты? Худо тебе – повторял хозяин.

– Эй, малый!

– Кто такой? – спросил я.

– Да мальчишка один, – с досадой объяснил хозяин, – прямо беда, не знаю, что и делать. Он из соседнего села. Немцы у него на глазах мать повесили. Такая хорошая женщина была. Ее по всей округе знали. Прибежал сам не свой. Вот теперь все стихи читает.

Я подсел к мальчику.

– Как тебя зовут?

– Вова, – очень быстро и охотно сказал мальчик. – Я вас разбудил?

– Не беда. Ты себя плохо чувствуешь, Вова?

– Нет, хорошо.

–А зачем ночью стихи читаешь?

Он помолчал.

– Так мне лучше. Не знаю, –– наконец, сказал он. Голос дрогнул. – Вы спите, я больше не буду.

Хозяин моргнул мне, и мы вышли в сени.

– Его, когда немцы были, взаперти держали, –– сказал он. – А он подойдет, бывало, к окну и вслух стихи читает. Громко, просто беда! Как нарочно. Белый весь, стоит и читает. Больной, что ли?

Признаться, в первую минуту и я подумал, что мальчик помешался от горя. Но то, что сообщил мне хозяин, убедило меня в обратном. Я знаю детей и сразу понял, почему Вова нарочно громко читал стихи, когда мимо проходил немцы. Здесь было и страстное желание настоять на своем, и отчаяние, и детски-беспомощный, но смелый вызов.

– А ты сам пишешь стихи, Вова? – спросил я, вернувшись.

– Нет.

Вот и врешь, – сказал я. – Сразу видно, что пишешь. Прочитай.

Разумеется, это были детские стихи. Но самая мысль меня поразила. Помните мальчика с голубями, которого где-то под Москвой, кажется, в Верее, застрелили немцы?

В стихотворении рассказывалось о том, как глубокой ночью этот мальчик встает из могилы. С голубем, сидящим на левом плече, он идет навстречу германской армии через минированные поля и колючую проволоку. Через рвы и бастионы.

«Кто идет? – спрашивает его немецкий солдат.

И мальчик отвечает: «Месть»!

«Кто идет?» – спрашивает его другой.

И он отвечает: «Совесть».

«Кто идет?» – спрашивает его третий.

И он отвечает: «Мысль».

В него стреляют из винтовок и пушек, самолеты пикируют на него, вокруг падают бомбы и мины. Он идет, и белый голубь сидит у него на плече.

И вот безумие охватывает германскую армию. Все говорят лишь о нем. «Вы слышали, русский мальчик с голубем на плече опять появился в 9-й дивизии»? – «Полно, лейтенант. Уверяю вас, что это детская сказка». Но он появляется в ту минуту, когда о нем говорят. Он проходит, – бледный, неторопливый.

С руками, скрещенными на груди, с грозным, укоряющим взглядом. «Я не убивал тебя»! – кричит солдат и падает перед ним на колени. «Я не убивал тебя» – кричит другой.

Он молчит, и они бегут от него, крича в смертельном непреодолимом страхе. И вот приказ за приказом по дивизиям. Армиям, фронту: «Не верить глупой басне о русском мальчике с голубем на плече, не говорить, не думать о нем».

Но нельзя не говорить и не думать о нем, потому что это – Месть, Совесть и Мысль…. И о нем говорят, говорят без конца; а там, в вышине:

Совершается важное шествие ночи…

Что же должно было произойти в душе этого черненького, худенького Вовы, чтобы из-под его детского пера появилось такое стихотворение? Заметьте при этом, что оно было написано как бы от имени всех русских мальчиков. Это был личный счет целого поколения.

На другую ночь мы покинули село Камень, и Вова Лебедев ушел с нами. Я попробовал было уговорить его остаться, но он так страстно умолял меня, так цеплялся за руки, так повторял, что зарежется, «как только мы скроемся из виду», что я, наконец, сдался. Впрочем, и староста-краснофлотец сказал, что Вове тут «живу не быть», и даже попросил меня взять его с собой.

Разумеется, у меня в ту пору не было времени, чтобы заниматься Вовой, хотя бы он и подавал надежды стать в будущем хорошим поэтом. Но он и не рассчитывал на мои заботы. Не прошло и трех дней, как он нашел свое место в отряде.

Тогда еще многое было новым для нас. Немцев мы почти не знали. Прежде всего, нужно было правильно поставить разведку. И вот наш маленький поэт оказался незаменимым человекам в этом трудном и рискованном деле.

Прежде всего, он был совсем не похож на разведчика в своей домашней ватной курточке, в барашковой, должно быть, отцовской шапке. Он был смел, догадлив, и главное – умен. Вернувшись из разведки, он каждый раз необычайно живо рисовал нам, так сказать, социальную картину деревни.

Иногда на привалах он читал нам свои стихи или просто рассказывал их своими словами. Почти всегда это были импровизации, за две минуты до чтения он даже не знал, о чем будет читать. Страстный, с детским доверием к слушателям, он говорил – читал эти импровизации, и глаза его из-под опущенных век блестели загадочно, тускло.

Я помню одну из них – о природе, которая сражается на нашей стороне, о тайном союзе рек и озер, болот и морей – всей воды на земле против насильников-немцев.

– А правда, ведь природа за нас? – наивно спросил он меня в этот вечер. –– Я просто чувствую, что лес, например, за нас.

 

Кстати, я прекрасно знал, когда Вова сочиняет стихи. Он как бы уходил в себя, становился молчаливым, диким. Сперва мне казалось, что в эти минуты он вспоминает мать. Но нет, это было другое. Как бы тайный холод овладевал им. Может быть, холод вдохновения.

Ну, что еще рассказать вам о нем? Вы интересуетесь, без сомнения, его боевыми делами? Что же, он дрался не хуже других! Под селом Хатсун немцы оцепили нас. Мы успели занять круговую оборону, и одна небольшая группа с пулеметом осталась на фланге.

Нужно было поднести к пулемету боезапас, и я послал Вову. Пройти было почти невозможно. Он прошел. Точно в шапке-невидимке, он пополз прямо на немцев, – только кустарник шевельнулся здесь и там, да упала с дерева засохшая ветка.

Кстати, я потом рассказал Вове сказку о шапке-невидимке, и он написал стихотворение, в котором серьезно требовал у завхоза шапку-невидимку для лучшего разведчика отряда.

И то сказать – смерть его не брала! Однажды немецкий офицер почти в упор выстрелил в него – и промахнулся. В другой раз мы пилили сосны, чтобы завалить дорогу, по которой должен был пройти немецкий обоз, и одно дерево упало прямо на Вову. Все так и ахнули. Мы с кольями в руках бросились к дереву. И что же? Немного побледневший, с царапиной на лбу, Вова уже сидел на ветвях, весело насвистывая. Как маленькая черная птица.

 

Мы потеряли его под Тулой. Последний раз я видел его на переправе через Быстрицу, – есть такая маленькая, памятная на всю жизнь речка. Кто-то из ребят попробовал переплыть ее и сразу вернулся обратно. Вода была дьявольски холодна. На той стороне чуть виднелось какое-то строение, очевидно, домик паромщика. Вова стал звать хозяина. Разумеется, наудачу: «Иванэ! Иванэ!» Никакого ответа. «Петро! Эй, Петро!» Снова молчание. «Мишка!». Дверь, наконец, отворилась, слабый свет упал через щель.

– Его нет дома!

– Дяденька, – продолжал Вова, – лодку дай!

Немцы могли быть в двух шагах, – и были, как это выяснилось вскоре. Но мы надеялись, что детский голос не вызовет подозрения.

– А кто такив? – кричал в ответ паромщик.

Теперь он вышел на крыльцо и стоял, длинный, с веслом в руках, освещенных сзади.

– Свой, дяденька, честное слово.

Это была рискованная игра. Мы знали, что где-то в здешних местах, ниже по Быстрицею, немцы расстреляли шесть человек за то, что они перевозили наших. Но этот старый паромщик, даже имени которого я не знаю, пригнал на нашу сторону свою дырявую лодку.

– А вы кто, – партизане? – только спросил он и ахнул, узнав, что нас около двухсот человек.

Сначала все было прекрасно, – только плеск весел слышался да скрипение расшатанных уключин. Но вот где-то взвилась ракета, и сразу же донесся громкий, характерный шум камышей. Немцы спускались к реке…

Мы дрались до утра. Уже простился и ушел, куда глаза глядя, старый паромщик. Уже в последний раз, уклоняясь от пуль, пошла за нашими его дырявая лодка. Рассвело. В неярком утреннем свете, как через марлю, был виден плоский, поросший камышами берег и маленькая группа краснофлотцев, грузившая на лодку пулемет. Они отчалили, и в эту минуту я увидел бегущего по берегу Вову.

Не понимаю, почему он оказался так далеко от наших. Кто-то из ребят потом говорил, что он пошел искать сумку, в которой всегда носил свои стихи и книги. И точно, – мне показалось, что он бежит по берегу с сумкой в руках.

– Вова! Ребята, Вова! – закричал я.

На лодке заметили его и мигом начали круто загребать назад.

– Не нужно, ребята, уйду! – закричал Вова.

Лодка все шла к нему.

– Не нужно, я говорю! – повелительно повторял он.

Черный на белой отмели, он был прекрасной мишенью. Зигзагами он пробежал вдоль берега метров сорок и вдруг упал на колени. Ох, как зашлось, рванулось у меня сердце в эту минуту!

– Убит! – сказал я.

– Убит… – повторили за мной моряки.

Но нет! Встал наш Вова. Он встал, и мы увидели шест у него в руках. Не знаю, что это было –– длинный гибкий шест, должно быть, ива. Разбежавшись, он у самого берега далеко закинул шест и, опершись на него, легко взлетел над водой.

Дорогой мой, что это было! Двести глоток закричали сразу, и оглушительное матросское «ура», от которого заломило в ушах, покатилось далеко-далеко.

– Ура! Вова! Молодец! Милый!

Вот и все. Высокая старая ива скрыла его от нас, – очевидно, не надеясь долететь до берега, он рассчитывал ухватиться за эту иву. – и больше ни один человек из нашего отряда не видел Вову Лебедева и не слышал о нем.

Мы долго ждали его, – вероятно, это было ошибкой. Уходя, я послал за ним двух краснофлотцев, и к вечеру, усталые и расстроенные, они вернулись в отряд. Они не нашли его. Утонул ли он, заблудился ли, или, раненный на лету, остался висеть на ветвях старой ивы, – не знаю.

Ребята клялись, что они обшарили каждый куст, каждую ветку. Они нашли бы его, если бы он был убит или ранен. Как будто, взлетев над водой, он как в сказке, превратился в настоящую птицу…

 

Вопросы для обсуждения:

1. Какое отношение к герою рассказа имеет размышление капитан-лейтенанта о ЛьвеТолстом?

2. Что значили для мальчика стихи? Почему в присутствии немцев он старался читать их как можно громче?

3. Почему, рассказывая о юном поэте Вове Лебедеве, рассказчик вспомнил другого русского мальчика с белым голубем на левом плече? Что общего между ними?

4. Какими чертами характера, важными и для разведчика, и для поэта, наградил его рассказчик?

5. О какой черте характера говорит тот факт, что Вова отказался сесть в лодку вместе с другими краснофлотцами, а избрал свой способ пересечь реку?

6. Как вы считаете, куда исчез мальчик: утонул ли, заблудился, остался висеть на старой иве? Ваш вариант ответа. Не роднит ли загадка исчезновения мальчика его со сказочным героем, обладающим шапкой-невидимкой?