Красота мальчиков в греческой литературе

Из необозримого множества интересующих нас мест отберем наиболее характерные. Юношеская красота воспевается уже в «Илиаде», где поэт говорит о Нирее, красотой превосходившем всех других греческих юношей. И действительно, красота Нирея позднее вошла в пословицу; бесчисленные вариации, в которых эта красота упоминается в античной литературе, собраны мной в комментарии к «Искусству любви» Овидия и статье «Homoerotik in den homerischen Gedichten» (Kraup, Anthropophy-teia, Bd. IX, 1912, S. 291 ff).

Эстетическое наслаждение греческого глаза юношеской красотой обращает на себя внимание в другом исключительно характерном месте из «Илиады», где описывается, как отец Гектора, престарелый царь Приам, объятый великим горем, стоит перед Ахиллом, моля отдать ему мертвое

тело возлюбленного сына; и все же он не может без восхищения смотреть на юношу, который убил его милого Гектора («Илиада», xxiv, 629). Об этом отрывке Герлах (Philologus, xxx, 57) тонко замечает: «Следовательно, относительно красоты Ахилла мы должны создать себе более высокое представление, чем относительно прелестей Елены; ибо Приам, которому герой причинил невыразимейшие страдания, поражен этой красотой и способен восхищаться ею в тот самый момент, когда молит выдать ему тело сына».

В одном из фрагментов своей поэзии Солон (фрагм. 44) сравнивает красоту мальчиков с весенними цветами. Из Феогнидова сборника мы можем процитировать следующие строки (1365 ел. и 1319 ел.): «О прекраснейший и прелестнейший юноша! стань передо мной и выслушай от меня несколько слов»; «О юноша, которого богиня Киприда одарила пленительным изяществом и телесной красотой, что у всех на устах, прислушайся к этим словам и прими в сердце мою благодарность, зная, сколь трудно мужам переносить любовь».

Ивик (фрагм. 5), известный всем благодаря балладе Шиллера, воздает должное красоте своего любимца в следующих словах: «Эвриал, отпрыск прелестных Харит, по которому томятся светловолосые девы, тебя взрастили среди своих роз Киприда и нежноокая Пейто (Убеждение)».

Пиндар (Nemea, viii, 1) так воздает хвалу красоте отроков:

Державная Юность,

Вестница амвросических нег Афродиты,

Ты живешь на ресницах отроков и дев,

Одного ты вверяешь ласковым ладоням Судьбы,

Другого — жестоким.

Счастлив тот,

Кто не разминулся с добрым случаем,

Кому дано

Царить над лучшими из Эротов!

[перевод М. Л. Гаспарова]

Ликимний (фрагм. 3, у Афинея, xiii, 564с) — лирический поэт с острова Хиос — повествовал в одном из своих стихотворений о любви бога сна Гипноса к Эндимиону: «Ему так нравилось любоваться глазами Эндимиона, что он не позволял им закрыться, когда погружал юношу в сон, но, усыпляя его, оставлял их открытыми, чтобы наслаждаться их созерцанием».

Восхвалению красоты мальчиков прежде всего было посвящено творчество Стратона (Anth. Pal., xii, 181):

Ложь, дорогой мой Феокл, будто Грации к нам благосклонны,

Будто бы эллины трех лишь в Орхомене их чтут.

Нет! Но пятижды десять прелестный твой лик овевают —

Лучницы злые, — круша душ безмятежных покой.

В стихах Мелеагра (Anth. Pal., xii, 256) описывается красота различных юношей:

Юношей цвет изобильный собрав, богиня Киприда,

Сплел сам Эрот для тебя, сердце, манящий венок: Вот, посмотри-ка, сюда он вплел Диодора лилию,

Асклепиада левкой дивнопрекрасный вложил, Розы тут Гераклита, они без шипов и колючек,

Там сверкает Дион, цвет виноградной лозы, Вот златокудрого крокус Терона средь листьев проглянул,

И благовонный тимьян дал для венка Улиад, Нежный Минск подарил зеленую ветку маслины,

Лавра цветущая ветвь — это наш милый Арет! Тир священный, из всех островов блаженнейший! Миррой

Дышит лесок, где цветы в дар Афродите даны!

[перевод Ю. Голубец]

Хвалу красоте мальчиков не стыдится петь и великий поэт Каллимах (Anth. Pal., xii, 73):

Лишь половина души живет... Аид ли похитил

Или Эрот, не дано ведать мне, знаю, что нет!

Снова к мальчишкам она устремилась.

О, как же стенал я Часто: «Беглянки моей, юноши, не принимать!»

У Феотима ищи. Как будто побита камнями,

Вся изойдя от любви, бродит, несчастная, там!

[перевод Ю. Голубец]

Само собой разумеющимся для греческой мысли и чувствования было то, что даже возвышенный пафос серьезной трагедии не пренебрегал тем, чтобы при любой возможности воздавать хвалу красоте мальчиков.

В одном из дошедших до нас фрагментов Софокл (фрагм. 757: δτω δ' έρωτος δήγμα παιδικού προσην; ср. также Пиндар, фраг. 123: «укушенный мальчишеской красотой») восхваляет красоту юного Пелопа (eg. фрагм. 433).^Даже великий отрицатель Еврипид (фраг. 652: ώ παίδες, οίον φίλτρον άνθρώποις φρενός) выражает свое восхищение такими словами: «О мальчики, какая чара для души людской!»'

Комедия также нередко находит повод загворить о красоте мальчиков. Так, в 421 году до н.э. Евполид поставил на сцене свою комедию «Автолик». Герой пьесы Автолик был юношей столь прекрасным, что Ксенофонт («Пир», 1, 9) с восхищением говорил: «...как светящийся предмет, показавшийся ночью, притягивает к себе взоры всех, так и тут красота Автолика влекла к нему очи всех...» [перевод С. И. Соболевско-roj.

Следующие стихи из неизвестной комедии Дамоксена (Ath., i, 15b; CAP, III, 353) описывают красоту мальчика с острова Кос: «Юноша лет семнадцати бросал мяч. Он прибыл с Коса, с острова, где рождаются полубоги, и когда он смотрел на сидящих, принимал или отдавал мяч, мы все разражались криками, ибо во всем, что он делал, были соразмерность, достоинство и лад. Он был совершенством красоты; я не видел и не слышал прежде о такой красоте. Останься

я там еще, мне пришлось бы худо, но и сейчас мне, кажется, нехорошо».

Неизвестный комический поэт (CAF, III, 451 у Плутарха, Moralia, 769b) оставил следующие строки: «И видя его красоту, я совершил промах... Безбородый, нежный, прелестный юноша... О, если бы мне умереть в его объятьях!»

Всякий, кто, прочитав вышеприведенные отрывки, останется при мнении, что таким восхвалением юношеской красоты мы обязаны лишь причуде поэтической идеализации, совершит большую ошибку. Греческая проза также изобилует вдохновенными хвалами красоте мальчиков. Одними письмами Филострата можно было бы заполнить целый том. Мы ограничимся следующими примерами:

(1) К МАЛЬЧИКУ. Эти розы страстно желают прийти к тебе, несомые своими листьями, словно крыльями. Прими их дружественно, как напоминание об Адонисе, или как пурпурную кровь Афродиты, или как зеницы земли. Оливковый венок украшает атлета, высокая тиара — великого царя, шлем — воина; но роза — это украшение прекрасного мальчика, ибо она подобна ему цветом и ароматом. Не ты украсишь себя розами, но розы украсятся тобой.

(2) К НЕМУ ЖЕ. Я послал тебе венок из роз не для того (по крайней мере не только для того), чтобы доставить тебе удовольствие, но из любви к самим розам, чтобы они не увяли.

(3) К НЕМУ ЖЕ. Спартанцы облачаются в пурпурные одежды либо для того, чтобы устрашить врага назойливостью этого цвета, либо для того, чтобы не показывать им своих ран, ибо пурпур похож на кровь. Так и вы, прекрасные мальчики, должны украшать себя одними розами: пусть будут они вашим оружием, которое посылали бы вам любовники. Гиацинт подходит светловолосому мальчику, нарцисс — темноволосому, но роза к лицу всем. Она ослепила Анхиза, обезоружила Ареса, завлекла Адониса; роза — это кудри весны, сияние земли, факел любви.

(4) К НЕМУ ЖЕ, Ты упрекаешь меня, что я не послал тебе роз. Я не сделал этого не из забывчивости, не из недостатка любви, но я сказал себе: ты мил и прекрасен, твои розы цветут у тебя на щеках, так что в других ты и не нуждаешься. Даже Гомер не увенчал главы светловолосого Мелеагра — это было бы все равно, что огонь прибавлять к огню, — ни главы Ахилла, ни главы Менела и вообще никого из тех, кто славятся в его поэмах красотой волос. К тому же, жалок удел этого цветка, ибо краток отпущенный ему срок, и скоро он увядает, и, говорят, свое происхождение ведет он от уныния. Ибо, как рассказывают критяне и финикийцы, розовый шип уколол проходившую мимо Афродиту. Так к чему же увенчивать себя цветком, который не щадит даже Афродиту?

(5) К НЕМУ ЖЕ. Как случилось, что розы, которые до того, как попасть к тебе, были прекрасны и благоухали — иначе я никогда не послал бы их тебе, — завяли и умерли, едва тебя достигнув? Я не знаю действительной причины, потому что розы не пожелали бы открыть ее мне; но может статься, они не хотели проиграть в сравнении с тобой и страшились вступить в состязание с тобой, так что они тотчас умерли,

едва соприкоснувшись с более прелестным благоуханием твоей кожи Так свет лампы блекнет, побежденный сверканием пламени, и гаснут звезды, которые не в силах вынести вида солнца.

(6) К НЕМУ ЖЕ. Гнезда дают пристанище птицам, скалы — рыбам, а глаза — красоте Птицы и рыбы скитаются, переходят с места на место, блуждают там и сям, куда бы ни вел их случай; но если красота нашла надежный приют в глазах, то она никогда не покинет этого пристанища. Так и ты живешь во мне, и я повсюду ношу тебя в сетях глаз. Отправлюсь ли за море, и ты, словно Афродита, восстаешь из пены; пойду ли лугом, ты встречаешь меня сиянием цветов. Похожи ли цветы луга на тебя? Они тоже прекрасны, но цветут один только день. Взгляну ли в небо, мне кажется, что солнце закатилось, и на его месте сияешь ты. В обволакивающих нас сумерках ночи я вижу только две звезды: Геспер¹⁵¹ и тебя.

Ввиду их необозримости невозможно перечислить все места из греческой прозы, где восхваляется красота мальчиков; мы, по крайней мере, ограничимся краткой выборкой из Лукиана.

Его «Харидем» целиком посвящен вопросу о сущности прекрасного: «Поводом для нашей беседы, о которой ты хотел бы узнать, был сам красавец Клеоним, сидевший между мной и своим дядей. Большинство гостей, которые, как я уже говорил, были людьми неучеными, не могли оторвать от него глаз; они не видели ничего, кроме Клеонима, и едва не забывали обо всем остальном, соревнуясь в восхвалении его красоты. Мы, ученые, не могли не оценить их хороший вкус по достоинству, однако так как мы считали бы себя опозоренными, превзойди нас дилетанты в том, что мы рассматривали как свою специальность, то было решено, что каждый из нас произнесет друг за другом краткие импровизированные речи. Нам показалось, что не подобает особыми славословиями в честь юноши распалять его самовлюбленность».

После этого свой панегирик красоте произносит Филон: «Все люди желают обладать красотой, хотя достойными ее считаются немногие. Те, кому действительно выпало это благо, кажутся счастливейшими из людей, а боги и люди воздают почести преимущественно им. И вот этому доказательство. Среди всех смертных, когда-либо считавшихся достойными дружбы с богами, нет ни одного, кто не был бы обязан этому предпочтению своей красоте. Только красота позволила Пелопу отведать амвросии за одним столом с богами, и именно благодаря ей Ганимед, сын Дардана, возымел такую власть над царем богов, что Зевс не позволил ни одному богу сопровождать его, когда он слетел на вершину Иды, чтобы вознести своего любимца на небеса, где тот будет пребывать с ним вовеки. Когда Зевс спускается с Олимпа к прекрасным юношам, он становится столь нежен и кроток и справедлив ко всем, что кажется, будто он отказался от Зевсова нрава; боясь не

 

¹⁵¹ Геспером греки называли планету Венера, которую древние считали прекраснейшей из звезд ср Сафо, фрагм. 133. αστέρων πάντων о κάλλιστος, Катулл, Ixii, 26, Hespere quis caelo lucet jucundior ignis?

понравиться любимцам в своем настоящем виде, он принимает образ кого-нибудь другого — всегда столь пленительный, что бог твердо знает: все взгляды будут обращены на него. Такие-то почести и уважение воздаются красоте.

Зевс, однако, не единственный из богов, над которым красота имеет такую власть, и каждый, кто обратится к сказаниям о богах, найдет, что в данном отношении их вкусы совпадали: Посидон, к примеру, пал жертвой прекрасного Пелопа, Аполлон — Гиакинта, Гермес — Кадма. Если, таким образом, красота есть нечто столь благородное и божественное и так ценится самими богами, то разве не наш долг — подражать в этом богам и содействовать их прославлению теми словами и делами, что нам по силам?»

В конце своей речи Филон говорит об удовольствии, которое испытывает каждый присутствующий на Олимпийских, Истмийских и Пана-финейских играх, радуя свой взор «мужеством и упорством атлетов, их телесной красотой, крепостью их членов, их проворством и ловкостью, необоримой силой, смелостью, честолюбием, выдержкой и стойкостью, их неугасимой жаждой победы».

Наконец, в «Скифе» (xi) Лукиана мы читаем о юноше, который, «стоит на него посмотреть, пленит ваше сердце своей мужской красотой и благородной осанкой; когда же он заговорит, то увлечет вас, околдовав ваш слух. Всякий раз, когда он говорит на публике, мы испытываем то же, что чувствовали афиняне, глядя на Алкивиада. Весь город прислушивается к нему с таким жаром и вниманием, что кажется, будто он желает поглотить ушами и ртом все, что юноша говорит. Единственное отличие состоит в том, что афиняне вскоре раскаялись в своей восторженной любви к Алкивиаду, тогда как здесь, напротив, все государство не только любит атлета, но находит, что он достоин уважения невзирая на возраст».