Лесбийская любовь (трибадизм)

ЦИТИРОВАННЫЕ выше слова Харикла подвели нас к обсуждению так называемого трибадизма. Под трибадами мы подразумеваем женщин, предпринимающих совместные половые действия — будь то ласки руками, кунншшнг, сношение посредством олисба или естественным образом. Последнее представляется, на первый взгляд, совершенно невозможным, однако медицинские авторитеты уверяют, что естественное половое сношение между женщинами не такая уж и редкость, так как встречаются девушки с особенно крупными клиторами. В силу очевидных причин автор не считает необходимым касаться чисто анатомических аспектов, относительно которых он отсылает читателя к медицинским справочникам. Нас будет интересовать литературная сторона проблемы, или то, какое выражение трибадизм нашел в литературе.

Слово «трибада»¹⁰⁸ у греческих лексикографов является обычным (нередко используемым и римлянами) обозначением женщины, предающейся гомосексуальным связям; наряду с ним употребляются слова «гетеристрия» (hetairistria) или «дигетеристрия» (dinetaeristria¹⁰⁹): и то и другое — производные от «гетера».

Относительно происхождения однополой любви в древности имелись различные мнения, самым известным и остроумным из которых является то, которое Платон вкладывает в своем «Симпосии» в уста Аристофана. Согласно его рассказу, посредством разделения надвое трех изначальных полов, а именно: мужчины, женщины и муже-женщины (андрогина), Зевс придал людям их окончательную форму, так что индивидуум отдает предпочтение тому виду любви, который соответствует полу первоначального цельного существа, от которого он произошел. В силу того, что одна из половин ищет другую, с которой ее разлучили, от изначального мужчины произошли мужи, предающиеся однополой любви, от изначальной женщины — гомосексуальные женщины, из андрогина же — мужчины, взыскующие жен, и женщины, любящие мужчин.

Как мы узнаем из Лукиана¹¹⁰, женский гомосексуализм был, по общепринятому представлению античности, особенно распространен на острове Лесбос, почему и в наши дни говорят о «лесбийской

 

¹⁰⁸ τριβάς в старых лексиконах; τριβακη ασέλγεια (трибадическое распутство) у Лукиана, Amores, 28.

¹⁰⁹ έταιρίσιρια: Платон, «Пир», 191е; Лукиан, «Разговоры гетер», 5, 2; δχετοαρίστρια: у Гесихия; tribas у Федра, ιν, 14; Марциал, vii, 67, 1; frictnx, Тертуллиан, De pallia, 4; в поздней латыни мы находим слово frictnx — «та, которая трет» (mfricare, — тереть).

¹¹⁰ Лукиан, «Разговоры гетер», 5, 2.

любви» и «лесбиянстве». На Лесбосе родилась не только Сафо — царица трибад, но и Мегилла — персонаж знаменитых трибадических разговоров в сборнике Лукиана «Разговоры гетер». Согласно Плутарху¹¹¹, сексуальные связи между женщинами были частым явлением в Спарте. Это, однако, не более чем случайные упоминания; само собой разумеется, что в Древней Греции женская гомосексуальная любовь была так же мало связана с определенным местом и временем, как и в наши дни.

О трибадической любви самым подробным образом говорится в том пятом диалоге гетер Лукиана, который не был включен Виландом в его классический перевод сочинений Лукиана. Приведем некоторые выдержки из него:

«КЛОНАРИОН: Удивительные вещи рассказывают о тебе, Леэна. В тебя якобы влюбилась, как мужчина, богачка Мегилла с Лесбоса, и говорят, будто вы живете вместе. Никогда бы не подумала, что такое может случиться. Неужели? Вижу, ты покраснела. Так скажи мне, что в этих разговорах правда.

ЛЕЭНА: Эх, Клонарион, то, что они говорят — правда, только мне стыдно признаться, уж больно все это необычно.

КЛОНАРИОН: Благая Афродита, о чем ты?!

ЛЕЭНА: Мегилла и коринфянка Демонасса тоже пожелали устроить пирушку, на которую пригласили и меня поиграть им на кифаре. Демонасса, да будет тебе известно, так же богата и распутна, как Мегилла. Что ж, я пошла и сыграла им на кифаре. Когда я закончила играть и наступило время сна, обе они были уже под хорошей мухой, и Мегилла сказала мне: «Видишь, Леэна, пришло время как следует выспаться, иди, ложись между нами».

КЛОНАРИОН: Ты так и сделала? И что же случилось потом?

ЛЕЭНА: Сначала они целовали меня, словно мужчины, касаясь не только губами, но и открывая рот и поигрывая языками; затем они обняли меня и стали.трогать мою грудь. При этом поцелуи Демонассы походили скорее на укусы. Я уже не знала, что и думать. Вскоре Мегилла, которая к тому времени здорово уже распалилась, сорвала с головы парик, которого я раньше на ней не заметила — столь искусно был он сделан и столь похож на настоящие волосы, — и теперь со своей короткой прической ужасно походила "на мальчика или даже на настоящего молодого атлета. В первый момент я просто оторопела. Она же обратилась ко мне и сказала: «Видела ли ты прежде столь прекрасного юношу?» — «Но где же этот юноша?» — спросила я. «Не считай, что видишь перед собой женщину, — продолжила она, — потому что зовут меня Мегиллом, недавно я женился на Демонассе, и теперь она моя жена. Услышав это, я не сдержала улыбки и молвила: «Так, значит, ты мужчина, Металл, а мы об этом и не догадывались: видать, ты, как Ахилл в девичьем платье, рос незаметно среди дев. Но есть ли у тебя тот самый признак мужественности и любишь ли ты Демонассу, как любил бы ее мужчина?» — «Этого, конечно, нет, — возразила она, — да это и не обязательно. Ты скоро узнаешь, что моя любовь еще слаще».

 

¹¹¹ Плутарх, «Ликур!», 18.

КЛОНАРИОН: Чем же и как вы затем занимались? Об этом я хотела бы получить как можно более точные сведения.

ЛЕЭНА: Не задавай больше вопросов; мне так неловко, что от меня правды ты ни за что не узнаешь».

Наряду с литературными свидетельствами следует также вкратце упомянуть памятники изобразительного искусства. Блох приводит следующие примеры: «На чаше Памфея из Британского музея мы видим обнаженную гетеру с двумя олисбами в руке; схожее изображение находим на чаше Евфрония: обнаженная гетера с набедренной лентой на правой ноге пользуется кожаным олисбом. Яйцевидный предмет, который она держит в правой руке, неоднократно встречается на вазах этого периода, например, в руке у эфеба на заднем плане хранящейся в Лувре чаши Гиерона. Это флакон, маслом из которого гетера окропляет фаллос. В собрании ваз Берлинского музея имеется ваза с весьма интересным изображением, которое, по-видимому, свидетельствует о том, что после использования олисба женщины обычно совершали омовение. Фуртвенглер описывает ее так: «Обнаженная женщина завязывает сандалию на левой ноге; она подалась вперед, обеими руками притягивая к себе красные ленты, и опустилась на правое колено, чем достигается наилучшее заполнение поверхности вазы. Плоский таз у ее ног наводит на мысль, что она только что омылась. В свободном пространстве справа от нее видны очертания обращенного к ней большого фаллоса».

Герхард и Панофка описывают несколько терракот из Неаполя со схожими сюжетами: на одной из них (№ 20) обнаженная женщина сидит, обнимая лежащий- на ней фаллос; тот же сюжет представлен на терракотах № 24 и № 18. На № 16 изображена лысая старуха, левой рукой опершаяся на подушку и рассматривающая лежащий перед ней фаллос.

В дополнение следует упомянуть краснофигурную аттическую гид-рию (сосуд для воды) пятого века до нашей эры, хранящуюся в Берлинском Антиквариуме. Здесь изображена девушка с пышной грудью и еще более пышными ягодицами; в правой руке она держит гигантский фаллос в форме рыбы.

Знаменитой трибадой была Филенида из Левкадии, написавшая первую книгу о трибадических ласках, которая, по сообщению Лукиана, была снабжена иллюстрациями; впрочем, эпитафия Филениды, составленная Эсхрионом, отрицает, что эта обсценная книга была написана ею. Мы не можем с определенностью сказать, тождественна ли ей Филенида, часто упоминаемая Марциалом; вероятнее всего, это имя придумано Марциалом в качестве собирательного адресата его эпиграмм, бичующих современное ему распутство.

Самой прославленной женщиной, имеющей наибольшее значение с точки зрения нашего исследования, была Сафо, или, как она называла себя на эолийском диалекте, Псапфа, знаменитая поэтесса, «десятая Муза» (Anth. Pal., ix, 506; vii, 14; ix, 66, 521; vii, 407), как называли ее восторженные греки, или, как сказал Страбон (Страбон, xiii, 617с), «диво

среди женщин». Она была дочерью Скамандронима; родилась около 612 года до н.э. в Эресе на острове Лесбос или, по другим источникам, в Митилене. У нее было три брата, один из которых — Харакс — значительное время жил в Навкратисе (Египет) с кокетливой гетерой Дорихой, которую прозвали Родопой (розовощекая); в одном из своих фрагментов (фрагм. 138) Сафо порицает брата за эту безрассудную связь. О другом ее брате — Эвригии — нам не известно ничего, кроме имени; третий — Ларих — благодаря своей замечательной красоте был взят виночерпием в митиленский пританей. Упоминаемый лишь Судой брак Сафо с Керкилом из Андроса, бесспорно, является выдумкой, которую следует отнести на счет комедии, в которой частная жизнь Сафо весьма рано становится объектом критики, а сама поэтесса, вопреки истине, высмеивается как нимфоманка (фрагм. 75)^ш. Утверждение, будто у нее была дочь Клеида, также представляет собой не более чем заключение a posteriori на основании некоторых отрывков из ее стихотворений, в которых она говорит о девушке Клеиде, например:

Есть прекрасное дитя у меня Она похожа

На цветочек золотистый, милая Клеида.

Пусть дают мне за нее всю Лидию, весь мой милый

[Лесбос]...

[перевод В В. Вересаева]

Судя по тому, что во всех фрагментах любовь к мужчине упоминается лишь однажды, причем поэтесса сразу же ее решительно отвергает, Клеида была скорее одной из подруг Сафо, чем ее дочерью. Роман Сафо с красавцем Фаоном, вне всяких сомнений, является от начала до конца легендой; равным образом, знаменитый прыжок в море, на который она решилась ввиду того, что наскучила Фаону, следует объяснять неверным пониманием распространенной у греков метафоры — «броситься в море с Левкадской скалы», т.е. очистить душу от страстей.

Жизнь и поэзия Сафо пронизаны любовью к собственному полу; в античности — а возможно, и во все времена — она была знаменитейшей жрицей данного типа любви, так что словосочетание «лесбийская любовь» возникло уже в древности. Сафо собрала вокруг себя кружок юных женщин, из которых во фрагментах названы по имени Анагора, Эвника, Гонгила, Телесиппа, Мегара и Клеида; мы узнаем также об Андромеде, Горго, Эранне, Мнасидике и Носсиде. С подругами ее связывали прежде всего поэтические и музыкальные интересы; в ее «доме Муз» (фрагм 136) девушки обучались всем мусическим искусствам, в частности, игре на музыкальных инструментах, пению и танцам. Она любит своих девочек так горячо и в своих скудных фрагментах говорит о любви с такой страстью, что после усилий Велькера и прочих новая попытка спасти Сафо от упрека в любви к представительницам своего пола — несмотря на все благие намерения — не имеет ни малейших шансов на успех. В согласии с греческим мировоззрением и его сравнительным

 

¹¹² Андрос — город мужчин, имя Керкил произведено от kerkos — пенис

безразличием к таким вопросам, склонность Сафо не считалась грехом; конечно, ей не удалось избежать отдельных насмешек, однако она подвергалась им не из-за своей сексуальной ориентации, но из-за той искренности, с которой она открывала потаенные глубины своей души, из-за ее выхода — расценивавшегося как эмансипация — за пределы домашнего мира, в котором обязана была пребывать греческая женщина той эпохи.

Гораций (Ер. i, 19, 28) метко назвал Сафо «мужественной» (mascu-la): temperat Archilochi Musam pede mascula Sappho. «Мужественность» ее существа объясняет сафическую любовь и является ключом к пониманию ее поэзии. «Словно ель, колеблемая бурей», она глубоко потрясена всемогуществом Эроса. Ее поэзия проникнута неизреченным счастьем и бездонной мукой любви. Бог в ее груди знает, как придать терзаниям ревности и горю перенесенной измены ошеломляющую форму. Любимейшей из подруг была для нее Аттида; сердечная любовь двух девушек, одаренных исключительной душевной и физической красотой, явственно различима даже в чрезвычайно плохо сохранившихся фрагментах, причем мы в состоянии выявить, по крайней мере, отдельные ее фазы.

К самому началу их любви следует, возможно, отнести слова, в которых Сафо признается, что в груди у нее пылает могучий огонь страсти:

Эрос вновь меня мучит истомчивый —

Горько-сладкий, необоримый змей¹¹³.

И вновь она сознает необоримость бога, которому невозможно противостоять и который является перед ней в новом образе:

Словно ветер, с горы на дуб налегающий, Эрос души тойряс нам...

Она, конечно, ищет способы заставить страсть смолкнуть, и с губ ее не без борьбы слетает трогательная жалоба, которая выдает, что сердце поэтессы рвется на части: «Я не знаю, как быть: у меня два решения». Но напрасна борьба с любовью: «Как дитя к милой матери, стремлюсь к тебе». Когда Сафо наконец понимает, что бесполезно противиться желаниям души, она обращается с проникнутой детским благочестием молитвой к великой богине, которая понимает ее муку, и из ее поэтических уст изливается бессмертный гимн к «ковы плетущей» Афродите. Ей позволено рассказать о своих страданиях, и ода становится исповедью благочестивого, но истомленного страстью сердца. Она призывает богиню помочь ее изболевшейся душе; только бы она сошла с небес, как уже сходила однажды, и облегчила ее печали. С подлинно поэтическим воображением она вызывает в памяти образ богини, которая некогда предстала перед ней, с ласковым участием расспросила, почему она так печальна, и обещала

 

¹¹³ Здесь и ниже фрагменты из Сафо даны в переводе В. В. Вересаева.

исполнить желания ее сердца. К этому воспоминанию она присоединяет мольбу и надеется, что и на этот раз бессмертная будет к ней милостива и окажет ей поддержку:

Пестрым троном славная Афродита,

Зевса дочь, искусная в хитрых ковах!

Я молю тебя — не круши мне горем

Сердца, благая!

Но приди ко мне, как и раньше часто

Откликалась ты на мой зов далекий

И, дворец покинув отца, всходила

На колесницу

Золотую. Мчала тебя от неба

Над землей воробушков милых стая;

Трепетали быстрые крылья птичек

В далях эфира.

И, представ с улыбкой на вечном лике,

Ты меня, блаженная, вопрошала,

В чем моя печаль, и зачем богиню

Я призываю,

И чего хочу для души смятенной.

«В ком должна Пейто, укажи, любовью

Дух к тебе зажечь? Пренебрег тобою

Кто, моя Псапфа?

Прочь бежит? — Начнет за тобой гоняться.

Не берет даров? — Поспешит с дарами.

Нет любвц к тебе? — И любовью вспыхнет,

Хочет не хочет».

О, приди ж ко мне и теперь! От горькой

Скорби дух избавь и, чего так страстно

Я хочу, сверши и союзницей верной

Будь мне, богиня!

Благая богиня не могла устоять против такой мольбы; во всяком случае, она наполнила сердце своей подопечной отвагой и радостной надеждой на любовь, так что Сафо удалось побороть смущение и открыться возлюбленной во второй из полностью дошедших до нас песен, которая приводится Лонгином в качестве образца Возвышенного:

Богу равным кажется мне по счастью

Человек, который так близко-близко

Пред тобой сидит, твой звучащий нежно

Слушает голос

И прелестный смех. У меня при этом

Перестало сразу бы сердце биться:

Лишь тебя увижу, — уж я не в силах

Вымолвить слова.

Но немеет тотчас язык, под кожей

Быстро легкий жар пробегает, смотрят,

Ничего не видя, глаза, в ушах же —

Звон непрерывный.

 

Потом жарким я обливаюсь, дрожью

Члены все охвачены, зеленее

Становлюсь травы, и вот-вот как, будто

С жизнью прощусь я.

«Нельзя удивляться тому, что она перечисляет вместе душу, тело, слух, язык, глаза, цвета, сколь бы ни были они сами по себе различны, и что, соединяя противоположности, она в одно и то же время горит и холодеет, лишается чувств и обретает их вновь; она трепещет и чувствует приближение смерти, так что в ней проявляется не одна какая-нибудь страсть, но столкновение страстей».

С этим суждением нельзя не согласиться; следует добавить, что мы должны видеть в этой оде не прощальную песнь, как полагают некоторые, но песнь-ухаживание, изливающуюся из пылкой и открытой души, которая, может статься, после долгих борений находит наконец в себе смелость и позволяет возлюбленной заглянуть на мгновение в свои сокровенные мысли и еще не исполнившиеся желания. Этому не противоречит то, что она называет счастливцем мужчину, который удостоился счастья лицезреть ее прекрасную подругу; здесь ее слова звучат весьма смутно, и у нас нет оснований сомневаться в том, что в действительности она называет счастливым каждого, кто сидит подле ее возлюбленной, не теряя при этом голову от любви; к тому же вполне вероятно, что она намеренно выражается столь неопределенно, ибо ее наделенная живым воображением и опережающая события душа уже предчувствует с горечью тот день, когда любимая будет принадлежать мужчине, и в душу поэтессы вонзается жало ревности еще до того, как ей самой удалось насладиться счастьем любви. Наше понимание этого стихотворения как песни-ухаживания подкрепляется, с другой стороны, тем фактом, что Катулл, стремясь открыть свою страсть возлюбленной и добиться ее благосклонности, перевел его чуть ли не слово в слово. Катуллова Клодия, однако, слишком хорошо была знакома с поэзией Сафо — в честь знаменитой поэтессы Катулл даже называл ее Лесбией, — чтобы мы могли поверить, будто тонко чувствующий римлянин способен допустить такую оплошность и пытаться завоевать любовь своей Сафо «прощальной песней» настоящей Сафо.

Таким образом, в двух жемчужинах поэзии Сафо нашла свое чистое и трогательное выражение ее любовь к Аттиде, и та не закрыла свое сердце для песен вдохновленной свыше поэтессы. Обе девушки связали себя прочными узами дружбы, благодаря которой на свет было произведено немало прекрасного: множество нежных и глубоких песен дружбы, любви и невинных радостей жизни и множество возвышенных величественных гимнов, когда поэтессой овладевало божественное наитие, размыкавшее ей уста. Немилосердная судьба похитила все это и лишь от случая к случаю мы находим одно-два словечка лесбийской девы, свидетельствующие о ее любви к Аттиде; несомненно, признание, которым она однажды делится в минуту радости, относится к дням безоблачного счастья: «Я любила тебя, Аттида, всем сердцем, когда ты еще не знала об этом».

Принимая во внимание, сколь страстно привязалась Сафо к возлюбленной, мы ничуть не будем удивлены, узнав, что поэтесса была терзаема и муками ревности; она говорит о своей боли словами, в которых чудится упрек, хотя — поскольку они по-прежнему порождены любовью — в них нет особого гнева:

Ты ж, Аттида, и вспомнить не думаешь

Обо мне. К Андромеде стремишься ты.

Были у нее основания для ревности, или только временная разлука исторгла из уст Сафо тихую жалобу, в которой так много чувства?

Луна и Плеяды скрылись,

Давно наступила полночь,

Проходит, проходит время,

А я все одна в постели.

В другой раз Сафо охватывает мучительный страх, и с губ ее невольно срывается вопрос: «Иль кого другого ты любишь больше,// Чем меня?» Но любовь Сафо к Аттиде тем более сердечна, что она нравилась ей еще в те дни, когда была маленькой девочкой и час замужества был от нее далек.

О том, что в конце концов Аттида рассталась с Сафо, мы узнаем из поэтического фрагмента, найденного в 1896 году на папирусе вместе с множеством других отрывков египетским отделением государственных музеев в Берлине. Стихотворение — к несчастью, весьма плохо сохранившееся — обращено к общей подруге, возможно, к Андромеде, которая, как и Сафо, скорбит от того, что возлюбленная ими Аттида пребывает ныне в далекой Лидии:

Ныне блещет она средь лидийских жен.

Так луна розоперстая,

Поднимаясь с заходом солнца, блеском

Превосходит все звезды.

Стихотворение завершается прочувствованным описанием лунной ночи над усеянными цветами полями, когда в чашечках цветов блестит роса и распространяется благоухание роз и донника.

И нередко, бродя, свою кроткую

Вспоминаешь Атгиду ты,

И тоска тебе тяжко сердце давит...

Если, таким образом, наши сведения о задушевной подруге Сафо, почерпнутые из немногочисленных фрагментов, весьма скудны, то о других ее подругах и ученицах мы знаем и того меньше. Клятву вечной верности она облекает в такие прекрасные слова:

Сердцем к вам, прекрасные, я останусь

Ввек неизменной.

В одном сравнительно обширном фрагменте, который, к несчастью, дошел до нас с несколькими лакунами, одна из ее учениц, чувствуя приближение смерти, трогательно прощается с Сафо, которая призывает подругу крепиться и не забывать ее. Пусть она думает о богине, которую покидает, и вспоминает все прекрасное, чем наслаждались они, служа ей. Она напоминает ей о венках из роз и фиалок, которыми они вместе с Сафо украшали храм, и о совместном служении богине. (Сафо, фрагм. 35, 31, 36; Лонгин, «О возвышенном», 10. Этому знаменитому стихотворению подражал Катулл, li.)

В дружбе Сафо со своими ученицами древние видели сходство с близкими отношениями между Сократом и его учениками; несомненно важное и весьма полезное для суждения о характере этих отношений сравнение подробно проведено философом Максимом Тирским (Dissert., 24, 9), жившим во времена римского императора Ко мм ода. Он говорит следующее: «Что такое страсть лесбийской певицы, как не любовное искусство Сократа? Ибо оба они понимали под любовью одно и то же. Чем были для Сократа Алкивиад, Хармид и Федр, тем же были для Сафо Гиринна, Аттида и Анактория; чем были для Сократа такие соперники, как Продик, Горгий, Трасимах, тем же были для Сафо Горго и Андромеда. Она высмеивает и обличает их, пользуясь тою же иронией, что и Сократ: «Привет тебе, мой Ион», — говорит Сократ; «Приветов много// Дочери Полианакса шлю я...» — говорит Сафо. Сократ заявляет, что очень долго любил Алкивиада, но не желал приближаться к нему до тех пор, пока считал, что тот не поймет его слов; «Ты казалась мне девочкой малой, незрелою», — говорит Сафо. Всех забавляют манеры и осанка софиста; «В сполу одетая деревенщина», — замечает Сафо. Эрот, говорит Диотима Сократу, не сын, но спутник и слуга Афродиты, и Сафо в одной из своих песен обращается к богине: «Ты и твой служитель Эрот». Диотима говорит, что Эрот богат до пресыщения и изнывает от нужды; та же мысль заключена в словах Сафо: «горько-сладостный, причиняющий боЛь». Сократ называет Эрота софистом, Сафо — искусным в речах. Он теряет рассудок от любви к Федру — сердце Сафо судорожно сжимается от любви: так буря в горах колеблет дубы. Сократ упрекает Ксантиппу в том, что она оплакивает приближение его смерти, — Сафо говорит своей Клеиде: «В этом доме, дитя, полном служенья Музам,// Скорби быть не должно: нам неприлично плакать».

Такое сопоставление Сафо и Сократа полностью оправдано. В обоих случаях исключительная чуткость к телесной красоте составляет основание дружеских отношений с молодежью и является предпосылкой эротического характера такой дружбы. О Сократе мы будем говорить ниже. Что же касается Сафо, то, как уже отмечалось на основании сохранившихся фрагментов ее поэзии и почти единотущ-ного свидетельства античности, более нет и не может быть ник, ких сомнений относительно эротического характера ее од и отношений с подругами. Даже Овидий, который — нужно заметить — еще мог читать стихотворения Сафо в неискаженном виде, утверждает, что нет ничего более чувственного, чем ее поэзия, и потому самым настоя-

тельным образом рекомендует их чтение девушкам'своего времени. В другом месте он ясно говорит, что вся поэзия Сафо была единственным в своем роде курсом обучения женскому гомосексуализму. Наконец, Апулей замечает, что «Сафо писала страстные и чувственные стихи, несомненно, распущенные, и все же столь утонченные, что распущенность ее языка завоевывает благосклонность читателя сладостной гармонией слов». Все это — свидетельства авторов, которые располагали произведениями Сафо в их полноте, а потому их суждения должны стать решающими, тем более что они согласуются с нашими выводами, сделанными по рассмотрении сохранившихся фрагментов Сафо. И именно из этих отрывков явствует, что ее поэзия не только дышала чувственным пылом страсти, но и озарялась чувством, исходившим из интимнейших глубин ее души.

Вне всяких сомнений, постепенно и, главным образом, через посредничество аттической комедии, а позднее, и нездоровой эрудиции духовная составляющая этой поэзии все решительнее отодвигалась на задний план, и Сафо стали считать то ли нимфоманкой, то ли бесстыжей трибадой. Нам известно шесть комедий под названием «Сафо» и две под названием «Фаон», от которых сохранились только скудные фрагменты, однако надежно установлено, что в них изображалась пылкая чувственность поэтессы, которая была самым грубым образом гиперболизирована и даже выставлена на осмеяние. Словосочетание «лесбийская любовь», напоминающее о происхождении поэтессы, вошло со временем в моду, и глагол «лесбиянствовать» часто встречается уже у Аристофана, в комедиях которого он значит «распутствовать на лесбийский лад». Лесбиянки, несомненно, считались женщинами безнравственными, так что слово это становится синонимом шлюхи (lakaistria). Дидим — эрудит, живший во времена Цицерона, — посвятил особое исследование вопросу, была ли Сафо обыкновенной проституткой; распутный характер ее отношений с подругами подчеркивали гуманисты Домиций Кальдерин и Иоанн Британник, а также комментаторы Горация — Ламбин, Торренций и Круквий. Если мы добросовестно рассмотрим все факты, особенно фрагменты ее поэзии, мы поневоле придем к заключению, что Сафо была вдохновенным художником, выдающимся поэтическим феноменом и в то же время — необузданно чувственной трибадой, пусть и сколь угодно просветляемой золотом своей поэзии¹¹⁴.

В конце IV века жила Носсида, поэтесса из нижнеиталийской Локриды, дерзнувшая поставить себя в один ряд с Сафо (Anth. Pal., vii, 718):

 

¹¹⁴ Мнения античных авторов о Сафо: Овидий, «Искусство любви», ш, 331, Nota sit et Sappho, quid enim lascivius ilia? Tristia, h, 365, Lesbia quid docuit Sappho, nisi amare puellas; ср. также Марциал, vii, 69; x, 35, 15 и Апулей, «Апология», 413. λεσβιάζειν —Аристофан, «Птицы», 1308, λεσβίζειν — «Осы», 1346; Гесихий, s.v. Λαικάστρια; Дидим, An Sappho publica fuerit, см. Сенека, «Письма», 88, 37 (M.Schmidt, Didymi -Chakenteri Fragmenta, 1854). Обо всех вопросах, связанных с Сафо, cp.P.Brandt, Sappho. Ein Lebensbild aus den Frithlingstagen altgriechischen Dichtung, Leipzig, 1905.

Если ты к песнями славной плывешь Митилене, о путник,

Чая зажечься огнем сладострастной Музы Сафо,

Молви, что Музам приятна /была и рожденная в Локрах,

Имя которой, узнай, было Носсида. Иди!

[перевод Л. Блуменау]

Она изъявляла восторженное восхищение своими подругами в изящных эпиграммах, некоторые из которых сохранились; в одной из них (Anth. Pal., v, 170) она признается в том, что «нет ничего сладостнее любви» и что, если Афродита не будет милостива к человеку, ему ни за что не узнать, как прекрасны ее цветы.

ГЛАВА IV

ПРОСТИТУЦИЯ

ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ

ЕСЛИ В ПРОЦЕССЕ описания греческих нравов и культуры мы то и дело отмечали, что в данном случае приходится работать на совершенно неподготовленной почве или — когда дело касалось отдельных глав — что вводные справочные пособия по данному вопросу отсутствуют, то, переходя к теме греческой проституции, нельзя не сказать, что к ней подобные сетования не относятся. Истинно скорее обратное, и автору нужно чуть ли не оправдываться за обилие работ, посвященных этой теме, количество которых в нашем случае весьма трудно определить даже приблизительно. Поэтому нам остается лишь обработать материал, которым нас снабжают легкодоступные справочники, в той мере, в какой это необходимо для того, чтобы общая картина вышла достаточно полной, а затем обратиться к деталям, почерпнутым из малодоступных, а потому и менее известных источников.

В греческой античности на продажную любовь смотрели без предрассудков. Дело не только в том, что женщины, которых можно было нанять за деньги, звались гетерами (hetairae), что можно было бы перевести как «подательницы радости» или «подруги»; дело еще и в том, что об этих жрицах Венеры говорили и писали совершенно открыто и без тени смущения, а весомейшая роль, которую они играли в частной жизни, нашла свое отражение также и в греческой литературе. Существовало множество сочинений как о гетерах вообще, так и о гетерах отдельных городов, особенно таких, как Коринф или Афины. Даже великий грамматик и филолог Аристофан Византийский (Ath., xiii, 567a; A. Nauck, Arist. Byz. Grammatici Alexandrini Fragmenta, 1848) не считал, что унижает свое достоинство, публикуя разыскания о жизни афинских проституток. Из авторов подобных разысканий, согласно списку, приводимому Афинеем, могут быть названы также ученик Аристофана, знаменитый исследователь Гомера Каллистрат (Ath., xiii, 59Id) и филологи Аполлодор, Аммоний Анти-фан и Горгий (Аполлодор, см. Susemihl, II, 41, 54; Аммоний — ib. II, 155, 43; Горгий - Ath., xiii, 567a, 583a, 596f).

Фактически от всех этих сочинений сохранились одни названия. Однако до нас дошли остроумные «Разговоры гетер» Лукиана, и на нижеследующих страницах мы переведем или, по меньшей мере, кратко изложим другие источники в соответствии с их содержанием.

Мы уже упоминали «Письма гетер» Алкифрона и приводили некоторые выдержки из них. О «Хриях» Махона, представляющих

собой собрание анекдотов, мы будем говорить в настоящей главе¹¹⁵.

Терминология. Если греки хотели избежать скверного слова «шлюхи» (πόρναι), они деликатно называли дев, продающих свои услуги за деньги, «гетерами» (εταΐραι), то есть «товарками» или «подругами». Существовало множество иных — более или менее грубых — наименований; такие лексикографы, как Поллукс и Гесихий, указывают несколько дюжин синонимов. Среди обозначений, собранных последним, имеются такие: άπόφαρσις, «преграждающая дорогу»; γεφυρίς, «мостовая», или женщина, слоняющаяся у мостов; δαμιουργός, «ремесленница»; δημι'η, «публичная женщина»; δρομάς, «бегунья»; έπιπαστάς, «постельничья»; κασαλβάς (Аристофан, Eccles., 1106) и κασάλβη, по схолиасту к «Всадникам», 355, составлены из καλείν и σοβεΐν, ибо проститутки сначала «завлекают» мужчин, а затем «гонят их прочь» — весьма сомнительная этимология; сюда же относится глагол κασαλβάζειν («Всадники», 355), означающий «обращаться, как с проституткой»; см. Гермипп в схолиях к «Осам», 1164. Схожие обозначения «шлюхи» суть κασαύρα, κασαυρίς, κασ-ωρν'ς (Ликофрон, 1385), κασωρΐτις (Антифан у Евстафия, 741, 38) и κάσσα (Ликофрон, 131). С ними могут быть сопоставлены слова κασάλβων, κασαυρεΐον («Всадники», 1285) и κασώριον — все со значением «публичный дом».

Гесихий (Поллукс, vii, 203; Гесихий, περί εταίρων και πόρνων; ср. также Евстафий, комм, к «Илиаде», xxiii, 755) перечисляет и другие обозначения шлюх: κατάκλειστος, «закрытая» (коринфск.), о девушках, содержащихся в публичном доме; λυπτά (глосса, дошедшая, вероятно, в искаженном виде, означающая собственно «волчица» — намек на алчность и жадность проституток); λωγάς, возможно, то же, что и λαικάς (Аристенет, 2, 16); также λαικάστρια (Аристофан, «Ахар-няне», 529), λαικάζειν, «распутствовать» (Аристофан, Thesm., 57, «Всадники», 167) и λαικαν (Гесихий) с тем же значением; также λωγάνιος, собственно говоря, «игральные кости», поскольку проститутки попадают в руки мужчин, а затем отбрасываются прочь; μαχλάς (Anth. Pal., v, 301, 2) и μαχλίς, также μαχλοσυνη (Гомер, «Илиада», xxiv, 30), μαχλότης (Схол. к Ликофрону, 771; Etym. Magn., 524, 24) и μαχλοΰν, «вести себя подобно шлюхе», μαχλεύειν, «заниматься проституцией»; μαχλικός, «распутный» (Манефон, iv, 184) — все производные от μαχλός, «нечистый, похотливый» применительно к женщинам; применительно к мужчинам тот же смысл имело слово λάγνος (Lobeck, комм, к Фриниху, 184). К тому же корню, несомненно связанному с λαγώς, «заяц» (животное, славившееся своей похотливостью), принадлежат также слова λαγνεία — «семяизвержение» (Аристотель, «О природе животных», vi, 21), имеющее и более общее значение «похоть», а кроме того λάγνευμα (у Гиппократа) и λαγνεύειν — с общим значением «сладострастничать» (Лукиан, Rhet. praec., 23).

 

¹¹⁵ Из современных описаний греческой проституции могут быть названы: F. Jacobs, Vermischte Schriften, iv, 311; Becker-Goll, Charicles, ii, 85, Berlin, 1877; Limbourg-Brouwer, Histoire de la civilisation morale et religieuse des Grecs, ii, 174, Groningen, 1883; Pauly-Wissowa-Kroll, Realenzyklopadie der klassischen Altertumswissenschaft, viii, Sp. 1331, Stuttgart, 1913.

Другие наименования из Гесихия: πώλος, «жеребенок»; Евбул (САР, II, 193) назвал гетер «жеребятами Афродиты». Σαλαβακχώ — имя шлюхи у Аристофана («Всадники», 765; Thesmoph., 805), которым обитатели Аттики называли всех представительниц этого ремесла. Σινδις, в собственном смысле слова, — «женщина из страны синдов», обитавших у подножия Кавказа, отсюда — «проститутка»; σποδησιλαύρα (Евстафий, 1921, 58), в собственном смысле слова, — «подметалка»; στατή (безусловно, искаженное чтение) объясняется у Гесихия при помощи слова κάρδοπος — «квашня»; στεγίτις — «покрывалыцица»; χαμοατύπη (Тимокл у Афинея, xiii, 570f и в др. местах) — собственно, «лежащая на земле»; также χαμαιτυπείον — «публичный дом» (Лукиан, «Нигрин», 22 и в др. местах); χαμαίτυπος (Полибий, viii, 11) — «торговец проститутками» и «проститутка»; χαμαιτυπια (Алкифрон, 3, 64) — «торговля проститутками»; χαμαιτυπικός — «подобный шлюхе»; χαμαιτυπις — «шлюха», также χαιμεταρίς и χαιμευνάς (Ликофрон, 319).

Что касается содержателей публичных домов, сводников и сводниц, сутенеров и прочих, то для них греческий язык располагал множеством словечек; некоторые из них были в высшей степени «крутыми»; филологически подготовленного читателя я должен отослать к указателю к четвертому тому выполненного Морицем Шмидтом большого издания Гесихия (Jena, 1857), а также к упоминавшейся в примечании на с. 225 статье из «Энциклопедии реалий» Паули-Виссова-Кролля.

ПУБЛИЧНЫЕ ДОМА

Проститутки, расквартированные в публичных домах (πορνεία), занимали самую нижнюю ступень внутри социального слоя filles de joie; их называли не гетерами, но просто «шлюхами». В Афинах учреждение публичных домов приписывали мудрому Солону.

Проститутки в публичных домах выставлялись напоказ очень легко одетыми или даже совсем без одежды, так что любой посетитель мог совершать выбор, руководствуясь собственным вкусом. Данное утверждение само по себе заслуживает доверия, и к тому же мы располагаем множеством свидетельств в его пользу. Так, Афиней (xiii, 586e; Евбул, фрагм. 84, CAP, II, 193) говорит: «Разве ты не знаешь, что говорится в комедии Евбула «Панихида» о любящих музыку, выманивающих деньги женщинах-птицеловах, разряженных жеребятах Афродиты: они выстраиваются в ряд, словно на смотре, в прозрачных платьях из тонкотканой материи, точно нимфы у священных вод Эридана. У них ты за сущие пустяки можешь купить наслаждение, которое тебе по сердцу, причем без всяк<