О рассказе Вениамина Каверина «самое необходимое»

 

Вениамин Каверин(1902-1989), известный больше всего как автор романа «Два Капитана», в годы войны был специальным корреспондентом газеты «Известия». В 1941 году служил на Ленинградском фронте, часто бывал в блокадном Ленинграде. Свои впечатления он отразил в рассказе «Самое необходимое».

В голодном Ленинграде самым необходимым, конечно, был хлеб, а чтобы не замерзнуть, необходимыми были дрова. Даже слова для экономии энергии использовались только самые необходимые. Но чтобы выжить, самым необходимым было милосердие, стремление помогать и спасать других.

Этим стремлением была наполнена душа ленинградской девочки Мариши, похоронившей в первый блокадный год отца и мать. Стремление быть необходимой для других привело ее в госпиталь, где она ухаживала за ранеными, помогая им выздоравливать.

Это же качество, хотя Смерть ходила рядом, помогло ей выжить самой. Но желание стать еще более необходимой побудило ее закончить курсы сандружинниц и отправиться на фронт, чтобы на поле боя спасать раненых солдат и командиров.

 

Вениамин Каверин

САМОЕ НЕОБХОДИМОЕ

До войны папа работал продавцом в магазине и Марише нравилось покупать у него что–нибудь как будто она чужая.

– Отвесьте мне, пожалуйста, ливерной триста грамм. Нет, от этой, кажется, пожирнее.

Он смеялся и был еще такой молодой, интересный, с блестящими черными нарукавниками, в белой шапочке и в белой нарядной куртке. В магазине было светло, нарядно, красивые колбасы в серебряной бумаге висели вдоль полок, все вокруг блестело и сверкало.

Прежняя жизнь, до войны представлялась Марише в виде этого магазина. Теперь он был заколочен, высокие щиты стояли перед окнами, и Мариша старалась поскорее пройти мимо, потому что она не хотела вспоминать прежнюю жизнь. «Еще навспоминаемся» – говорила мама. И она была совершенно права.

Папа служил теперь в эвакогоспитале, на амуниционном складе. Он отрастил усы и стал худой и длинный. Каждый раз он приносил что-нибудь домой из своего обеда и мама сердилась, что он сам ничего не ест, а все оставляет для них. Он молчал, а потом подзывал Маришу, спрашивал, как прошел день, и все гладил ее по голове и смотрел с беспокойством. Он все думал теперь, все думал. «Ты не думай, Лев»,– однажды сказала ему мама. И была совершенно права.

Школы должны были открыться еще в сентябре, но не открылись, и Мариша решила пойти в госпиталь, конечно, не сестрой, потому что у нее не было медицинского образования, а так что-нибудь – читать раненым или помогать по хозяйству. Она немного боялась, как отнесется к этому мама, но мама согласилась и даже пошла с нею к военкому.

– Сколько лет? – спросил военком.

– Четырнадцать.

– К сожалению, не могу. Для детей у нас нет работы.

– Вы ее не знаете, – сказала мама.– Она девочка хозяйственная, толковая. Вы вполне можете на нее положиться.

– Идите в Дом Красной Армии, – сказал военком. – Вас направят, если это будет возможно.

И в ДКА действительно дали направление в сортировочный госпиталь на Васильевском острове – очень далеко, но отказаться было неудобно.

Сперва это было страшновато, особенно по ночам: то один раненый застонет, то другой, и вот уже кажется, что вся огромная палата стонет и скрипит зубами в полутьме, – только вдалеке у дверей чуть виднеется слабый огонек керосинной лампы. Но потом Мариша привыкла. Мама говорила, что в жизни страшно только непонятное. И, как всегда, она была совершенно права.

Трамваи уже не ходили, и Мариша проводила в госпитале неделю, потом на два дня возвращалась домой. И каждый раз она возвращалась в другой город, в другой мир. В этом мире все было только самое необходимое – и даже слова только необходимые, без которых совершенно нельзя обойтись… Но самого необходимого становилось все меньше и меньше.

Папа умер в конце декабря. Он принял ванну в госпитале, простудился и умер. И как раз в этот день прибавили хлеба, – он еще слышал, как по радио сообщили об этом…

Теперь мама редко вставала с постели, и Мариша занималась хозяйством одна. Она вставала в шесть часов утра и слушала сводку. Потом шла в магазин за хлебом и, вернувшись, растапливала таганчик, который сама сложила из кирпичей в круглой печке. Пили чай, и Мариша шла за дровами. Большей частью она собирала щепки, но если попадался хороший начальник, привозила домой и что–нибудь покрупнее.

Все меньше становилось самого необходимого – вот уже не было папы. Уже нельзя было рассказывать маме о том, что Мариша видела на улицах, – тем более маме нужно было немного отвлечься. Нельзя было читать ей вслух, потому что зимний свет едва проходил через ставни.

Маме нельзя было думать, и теперь Мариша говорила ей: «Мама, не думай». Но сама она думала. «Не одни мы. Все так…» – однажды услышала она на улице.

Возвращаясь домой с дровами, она думала об этих словах несколько дней. Должно быть, это были необходимые слова, такие же, как хлеб или каша.

В январе маме стало лучше, и Мариша решила пойти на курсы сандружинниц, потому что мама могла теперь справиться одна, и необходимого стало немного больше.

Председатель РОКК оказалась женщина, и довольно злая.

– Детей не берем, – сказала она, – кажется, ясно?

Но Мариша не ушла, осталась сидеть на крыльце и хорошо сделала, потому что в РОКК как раз пришел знакомый доктор из госпиталя, в котором она работала прежде. И она слышала через полуоткрытую дверь, как он сказал председателю РОККа

– Именно такие девочки нам и нужны.

Так она стала сандружинницей. Она научилась перевязывать раненых и выносить их с «поля боя» и еще тысяче других вещей, которые необходимо было знать согласно программе. Обед она теперь получала на курсах, и это было сравнительно превосходный обед, который она относила маме.

Сама она почти ничего не ела, но чувствовала себя ничего, и, если иногда на занятиях начинала кружиться голова, стоило только покрепче стиснуть зубы, и головокружение проходило. Маме она говорила, что получает второй обед, тем более, что у них котловое питание. Но зато она теперь съедала весь свой хлеб – триста граммов, потому что это было действительно совершенно необходимо.

И все-таки мама умерла. Это было ночью. Мариша спала с нею и вдруг услышала хрип. Она зажгла лучинку и стала спрашивать: «Мамочка, что с тобой?» Но мама не отвечала, только хрипела. Соседка пришла и сказала: «Твоя мама скончалось».

На своих детских саночках Мариша повезла ее через Неву, и дорогой саночки несколько раз переворачивались, но Мариша снова ставила их на полозья. К пяти часам она была на кладбище – поздновато, потому что было уже совершенно темно. Могильщик запросил очень дорого, и пришлось пока оставить маму так, но назавтра Мариша похоронила ее и постаралась хорошенько запомнить, где она лежит.

Теперь самого необходимого осталось очень мало – гораздо меньше, чем нужно для того чтобы жить. В пустой холодной квартире Мариша разожгла свой таганчик и села подле него на корточки, грея потрескавшиеся красные руки. У нее немного болела голова, и ей казалось, что все девочки в городе сидят сейчас на корточках у таганчика и думают об одном. Ей казалось, что если очень много людей одновременно подумают об одном, произойдет что-то необыкновенное на земле и на небе – может быть даже чудо.

Она не заметила, как уснула. Огонь в таганчике стал меркнуть и наконец погас. Ветер распахнул входные двери, и Смерть, у которой в эту ночь было много дела, заглянула в комнату и увидела девочку, свернувшуюся у остывшей печки под маминой шубкой.

– Еще одна,– сказала смерть равнодушно.

– Но я не могу умирать, возразила во сне Мариша, – мне нельзя умирать. Я еще не сделала все, что могла. Что же, напрасно я училась перевязывать раненых и выносить их с поля боя и еще тысяче других вещей согласно программе? Я бы умерла, если бы мне одной была нужна моя жизнь.

И слабой рукой она натянула на себя мамину шубку.

Это была трудная задача – встать, когда не сгибаются ни руки, ни ноги. Но Мариша встала как всегда в шесть часов, прослушала сводку и, как всегда, отправилась в магазин за хлебом. Она шла медленно, очень медленно, и считала шаги. Ей всегда казалось, что магазин очень близко от дома, а на самом деле он был в двухстах двадцати шагах, да еще четыре до прилавка в самом магазине. Вернувшись, она разожгла таганчик. Соседка принесла ей супу и немного поплакала, глядя, как ест Мариша.

– Переезжай ко мне, моя родная, – сказала она. – Ничего, будем жить. Нужно жить.

И она была совершенно права.

Через месяц отряд сандружинниц отправлялся на фронт, и Мариша шла по ночным улицам и прощалась с городом, в котором все были так нужны друг другу. И город провожал ее.

– До свидания, дочка, говорили дома с забитыми окнами, мертвые на первый взгляд, но живые, живые! – Счастливо, дочка! Возвращайся с победой1

– Возвращайся с победой, Мариша! – говорили колоссы Эрмитажа.

И тот, на котором была трещина от снаряда, еще долго смотрел ей вслед – все смотрел, хотя отряд давно уже свернул с улицы Халтурина к Марсову полю и давно ничего не было видно в темноте холодной медленной ночи.

1941г.

 

Вопросы для обсуждения:

1. Почему рассказ назван «Самое необходимое»? Что, по-вашему, писатель вложил в эти слова?

2. Почему работа в госпитале была для Маришы необходимой? Как ей удалось туда устроиться?

3. Почему она запрещала своей маме думать?

4. Как повлияли на нее смерть отца и матери?

5. Почему так важно было Марише не умереть? Какое впечатление произвел на вас ее ночной разговор со Смертью?

6. Почему стать сандружинницей и попасть на фронт стало для Мариши более необходимым, чем работать в городском госпитале?

7 Какими чертами характера обладала эта девочка?