О рассказе Льва Успенского «Танюшка»

Лев Успенский ровесник 20 века – писатель, языковед, филолог. До начала великой отечественной войны печатался в детском журнале «Чиж и еж», выпустил отдельную книжку детских рассказов «Кот в самолете». С 1936 года заведовал научно– познавательным отделом журнала «Костер». Широко известна его детская книга «Мифы древней Греции». 23 июня 1941 года Успенский был призван в армию и направлен в Кронштадт. Работал военным корреспондентом в редакции газеты «Боевой залп». Был очевидцем прорыва блокады Ленинграда. После войны был членом редколлегии журнала «Костер». Не случайно, его рассказ «Танюшка» был опубликован в этом журнале. Речь в рассказе идет о том, как девочка–подросток в отсутствии взрослых спасает себя и младшего брата от вторжения в дом раненого фашиста. Отец ее на фронте, мать на работе, а немец лезет в окно, протягивает в форточку руку, чтобы отпереть запор окна. Вот тут и приходит решимость девочки преградить ему путь с помощью веревки. Спасла положение ее находчивость и смелость, да еще и мысль о спящем братике и об отце, сражающемся на фронте.

Лев УСПЕНСКИЙ

 

ТАНЮШКА

Костер, 1942, №9-10, с.2-7

(публикуется в сокращении)

Стояла весна…

Прямо перед Танюшкиными глазами, за лугом начинался лес…Еще неодетый, еще полупрозрачный с зимы, он слабо туманился теперь первой зеленой дымкой. «Папкин лес»!» – над этим лесом Танюшкин папка был лесником.

За первыми деревьями этого леса тянулось полотно железной дороги с телеграфными столбами и веселым блеском рельс. Оно сквозя кое-где между деревьями выходило к реке Рубеженке, перекидывалось через нее высоким белым мостом о четырех решетчатых горбах и убегало на тот берег, на бурую Лежневскую гору.

Вспомнив папку, Танюшка расстроилась: вот уже скоро десять месяцев, как она не видела его. И плакать по этому поводу особенно не приходится: папка на фронте. Он немцев бьет. А лесником теперь мама. Но только бабушка и та сказала: «У-ту! Какие из нас с твоей мамкой лесники? Нас и заяц лапой под куст завалит!»

Танюшка посмотрела на стенку. Там были воткнуты в щель рядком один, два, три – много треугольничков – отцовских писем. Потом она взглянула на карточку. Папка на карточке был таким, каким она его в жизни ни разу не видела, – молодым прекрасно–красивым моряком. На груди у него висел бинокль а на шапке было написано «Стойкий». Таню очень радовало, что ее папка «стойкий»…

За лесом тяжко грохотало. Донесся хриплый могучий гудок… Поезда теперь ходили поминутно. Все везли и везли что–то на войну, на фронт. Папке.

Потом скоро начало темнеь.. Братик Митючок раззевался, отяжелел, стал капризничать. Пришлось напоить его молоком, уложить…

Когда сильно стемнело, Танюшка тщательно и аккуратно переделала все дела, которые ей заповедала мамка и даже некоторые сверх того, постелила себе спать. Потом уж босая вышла припереть ставенки.

Ставни надо было сначала захлопнуть, потом заложить железными болтами, а затем, уже из комнаты, засунуть длинные гвозди в скважинки болтов. Тогда окошки закрывались толстыми деревянными щитками; только в одном из них, против фортки оставался свободный квадратик.

Ставни эти папка навесил перед тем, как уехать на фронт. «Ну, Танько, теперь у нас не дом, а дот будет» – сказал он тогда, и теперь Танюшка с удовольствием закрывала эти щитки, потому что они папкины. Но, вообще-то говоря, она ничего не боялась. «А чего бояться, спрашивается? Место наше глухое, тихое… Не на фронте!»

Однако ей было приятно привести в действие папкину последнюю работу. «Все-таки лес, пустошина, мало ли» – строго думала она мамкиными взрослыми словами. «Где твое Лежнево? Одни живем!» Но даже эти мысли не приводили ее в трепет. Самое главное, оставалась она одна с Митючком…уже не первый раз.

Пока она работала на улице, прошли два поезда. – туда и оттуда. Понемногу смерклось. Стало холодно. Танюшка уже хотела бежать домой, но в эту минуту до нее донесся снова далекий рокочущий гул. Никак еще поезд?

Она замедлила, но это был не поезд, это было что-то другое. Вот смолкло… вот опять…. «Ух ты – никак самолет!?»

И, действительно, это был самолет.

Он внезапно с рычанием вырвался из-за леса, круто повернул, точно испугался, что на лугу стоит дом, а перед домом – Танюшка, взмыл выше, потом еще выше и ушел назад. Девочка даже не успела его разглядеть хорошенько, так быстро он пронесся.

Все-таки протягивая тонкую шею, она постояла еще несколько мгновений, прислушалась. Самолет в этих местах был редкостью… И Танюшка пожалела, что Митючок спит.

Однако стало совсем холодно. Танько потянулась, зевнула. «Спать пора»– сказала она себе строго.

Она быстро заснула, согревшись рядом с Митючком…

Потом что-то разбудило ее. Она села, прислушалась.

Все было спокойно. Танюшка снова легла и закрыла глаза. Но вдруг ее точно оплеснуло холодной водой. Ни с того, ни с сего ей стало не по себе. Скучно как-то или страшновато немного. Этого с ней не бывало никогда.

Беспокойство все росло. Выбравшись из-под одеяла, Танюшка села на кровати, спустила ноги, подрагивая от холода. Тревога ее не проходила. Теперь она ясно понимала, что разбудил ее выстрел. Кто-то стрелял тут недалеко. А кто? Зачем? Папки-то ведь нет?

Таня не знала, сколько времени провела она вот так в этой непонятной бессонной тревоге. Не могла она сказать, что именно ее беспокоило. Ведь все вокруг было таким же тихим, как всегда… Но что-то такое было…

Вот почему девочка почти не удивилась, не испугалась уже, когда под окнами на улице послышались тихие крадущиеся шаги. Невнятное бормотание, или вздохи. «Не пущу! – подумала только она.– Зачем пришел? Не пущу!»

Тихонько сползла она с кровати, подкралась не к тому окну, где была фортка, а к соседнему. Прижала нос к шершавым доскам ставня, заглянула в щель.

Около кучи стоял на земле какой–то «дяденька» в темной одежде и зубами с трудом затягивал узлом белый бинт на левой руке.

Танюшка точно приросла к своей щели.

Темный человек с усилием кончил свою перевязку. Потом воровато осмотрелся направо, налево, пробормотал что-то себе под нос…Прихрамывая он подошел к воротам, постоял, подумал, пристально оглядел танюшкин дом и наконец осторожно побрякал концом щеколды. Таня перестала дышать.

Человек прислушался, побрякал еще.

– Хозяин! – сказал он затем негромко, устало и жалобно, но от этой его жалобности, у Танюшки мурашки по коже прошли. – А, хозяин? Делай на милость, отпирай! – Никто ему не ответил.

Танюшка тихо–тихо села на лавку.

Человек затоптался снаружи на песке.

–Эй, хозяин! – уже громче стукнул он в ворота.– Что мне, помирать тут? Отпирай сейчас! Слышишь?

Таня молчала….

А, так, – нетерпеливо и зло сказал он. – Не хочешь меня пускать, свинья? Ну, так сам ходить буду!

Он резко двинулся вперед и вскочил на скамейку под окнами. Этого Танюшка не выдержала. В испуге она отпрянула на середину комнаты. А этого ей как раз не следовало делать: как только тот, страшный, заглянул внутрь избы через форточку, он сразу же увидел маленькую комнату, освещенную полупогасшим ночником и белоголовую десятилетнюю девочку; прижав к груди худенькие руки, она с ужасом в упор смотрела на него. И страшный человек рассмеялся.

Он был опытен и умен. «Э, девчонка, видно, одна!.. Это редкая удача после всех бед…»

– Эй, маленькая! – крикнул он тогда, стараясь, чтобы ни нетерпение, ни досада не сквозили в его голосе. Эй, куколка! Открывай немедленно! Я есть районный агроном! Я иду на деревню, которая носит название Лежнево. Упал в лесу. Поранил руку. Пускай ночевать!

Теперь Танюшку била настоящая дрожь. Она отчаянно затрясла головой.

– Нет! Не открою! Уходи! Уходи, дядька!

– Слушай, ты, девочка – заговорил этот человек сквозь стекло почти ласково, почти умоляюще.– Я есть хороший человек! Я есть раненый красноармеец!

Танюшка никогда не видела в жизни живого немца. Она никогда не могла предположить, что какой–то немец может вдруг забраться сюда, в их глухие, тихие, далекие от фронта места. Но сейчас, услыхав это слово «крас––нор– мейц», как его тщательно по слогам выговорил человек за форточкой, она вся содрогнулась. Нет, это был не разбойник! Это был фашист! Он пришел сюда…

И вот она вдруг перестала дрожать. Уже совсем уверенно она замотала головой.

– Не пущу я тебя. Ты – фашист!

Фашист отчаянно выругался за окном.

– Ну, я буду входить сам!

Стекло форточки звякнуло, выдавленное снаружи, осколки рассыпались по полу, в квадратик ставня торопливо вползла рука в черном рукаве. Она суетливо ощупала шпингалет оконной рамы, дернула его. Рама распахнулась, но ставень–то был закрыт. Человек что-то бешено пробормотал там за ставнем, дернул силой болт. Потом, поняв, в чем дело он с силой захлопнул раму опять. Танино сердце заметалось до боли. Сейчас он найдет гвоздь!

Человек, стараясь дотянуться рукой до болта, плотно заткнул плечом фортку. Он теперь не видел Тани. Не видел ничего в комнате. Он пыхтел и стонал там за окном. Болт был близко, очень близко. Рука, перебирая сухим пальцами, все тянулась и тянулась к нему.

Ее надо было остановить, во что бы то ни стало! Таня рванула с гвоздя веревку. Не дотрагиваясь до страшной руки, она окинула ее веревочной петлей, перебросила конец через оконницу на гвоздь и, повиснув на нем всей тяжестью, замотала.

Страшная рука с силой рванулась назад. Веревка впилась в нее у запястья. Ставень заходил ходуном. С улицы послышался целый фонтан заглушенных проклятий…

Как только до Лежнева дошел слух о том, что вечером несколько немецких парашютистов, сброшенных над лесной поляной, пытались пробраться к мосту, были замечены стражей, и, потеряв одного человека убитым, скрылись в лесу.. – как только эта новость распространилась среди работавших в саду женщин, – Танюшкина мать, забеспокоилась. и хотела сейчас же одна бежать.

Танин дед, дядя Федор не отпустил ее одну. Он зарядил свою верную бердянку, сунул пару патронов в карман на всякий случай, и они отправились…

Не удивительно, что накрепко привязанный этой проклятой русской девчонкой, ослабевший и от потери крови и от крайне неудобного положения, в котором ему пришлось долгое время полустоять, полувисеть, впал в обморок задолго до того, как подоспели танины мамка и дед.

Нет ничего удивительного в том, что насмерть перепуганная Татьяна добрые полчаса не решалась открыть дверь, хотя и слышала голоса своих. Деду уже пришлось, тряхнув стариной, приготовляться к нелегкому путешествию через ворота, когда она, наконец, с отчаянным ревом распахнула их.

Не дивно, что мать схватила ее на руки. Припала к ней всем телом, ощупала только – цела ли, и вихрем ворвалась в избу. Даже позабыв про немца (про немца не забыл дед!)

То поразительно, что Митючок так и проспал всю эту страшную и необыкновенную историю… Но как только через мост, грохоча колесами, побежал и замелькал между деревьями леса первый поезд, как только в открытое окно ворвался первый могучий вопль паровоза, Митючок сел, как встрепанный, на подушке.

– Паш-ша-жир-шкий? Озабоченно спросил он, и зевнул.

 

 

Вопросы для обсуждения:

1. Чем была вызвана тревога Танюшки, оставшейся одной в доме с маленьким братиком? Была ли напрасной эта тревога?

2. Чего больше всего боялась девочка, услышав шорох за окном? Что она там увидела?

3. Как повела она себя? В какой момент вы больше всего переживали за нее?

4. Как ей, маленькой девочке, удалось спастись от вторжения немца и уберечь спящего брата? Как помогали ей мысли об отце, сражавшемся на фронте и его фотокарточка со словом на шапке «Смелый».

5. Как Танюшка встретила мать и деда, и чем, по–вашему, закончилась история с немцем?