Народность и национальность в литературе

Западничество Белинского, возможно, играло еще более значи­тельную роль в его литературной критике. В своем литературно-критическом дебюте - статье 1834 г. «Литературные мечтания» - он прямо утверждает, что в России все еще нет своей собственной лите­ратуры. То, как он обосновывает здесь этот крайний взгляд, перекли­кается с мыслями Чаадаева, который хотел показать, что Россия -страна без истории: русская литература, какой мы ее знаем, писал Бе­линский, - результат подражания, лишенный исторической преем­ственности и внутреннего исторического развития. Через несколько лет он изменил свой взгляд, но до конца жизни он признавал только литературу, возникшую под европейским влиянием, - литературу, родоначальником которой был Ломоносов - «Петр Великий русской словесности». Белинский был убежден, что все ценное в русской ли­тературе обязано своим существованием вестернизации и что все, что было до этого, вряд ли заслуживает называться литературой.

Для славянофилов, разумеется, эти воззрения подтверждали невежество Белинского и его презрение к «народным» корням рус­ской культуры. Возмущало их также отношение Белинского к фольк­лорной поэзии. Он готов был признать ее достоинства в качестве того, что еще осталось от «детства человечества», «времени нашего непо­средственного все было ясно без тяжких дум и тревожных вопросов»; но в то же время он безоговорочно отвергал все формы «фольклоро-мании». Белинский полемически подчеркивал различие между «про­стонародностью» и национальной индивидуальностью; в пылу поле­мики он утверждал даже, что «одно небольшое стихотворение истин­ного художника-поэта неизмеримо выше всех произведений народной поэзии вместе взятых!» '

Писателей, которые хотели выразить в своих произведениях под­линный дух народа, Белинский предостерегал от того, чтобы искать вдохновения в фольклоре. Народные баллады способны передать только ограниченный партикуляризм этнической общности, тогда как нации возникают в результате «индивидуализации», которая требует отрицания племенной, этнической обособленности. Петровские ре­формы, порвавшие с естественной непосредственностью, - пример такого отрицания: их роль состояла в том, что они приблизили Рос­сию к европейским нациям, которые в то время были единственными «историческими нациями» и подлинными представителями челове­чества.

ГЛАВА 8. Белинский и различные варианты западничества 155

Важное место в литературной критике Белинского занимает геге­льянское представление об «исторической нации». Хотя он неодно­кратно заявлял о своей вере в великий потенциал русской «субстан­ции», он также подчеркивал, что этот потенциал невозможно реализо­вать, не имея «исторической почвы», и что, поскольку русская нация еще в самом начале своего развития, то она не может претендовать на «всемирно-историческое значение» в умственной жизни человечества. Вот почему Белинский считал, что такому древнерусскому эпосу, как «Песнь о полку Игореве», недостает универсальных ценностей, и он не выдерживает сравнения со средневековым рыцарским эпосом. Даже творчество его любимого писателя Гоголя не имеет (Белинский утвер­ждал это в полемике с Константином Аксаковым) всемирного значения и несопоставимо с творчеством таких «всемирно-исторических» худож­ников, как Джеймс Фенимор Купер и Жорж Санд, не говоря уж о Гоме­ре и Шекспире (с которыми Аксаков сравнивал Гоголя)¹.

Тем не менее, неустанно стремясь к развитию национальной лите­ратуры, Белинский был убежден в том, что в будущем она достигнет мирового значения. Однако его понимание «народного характера» находилось под влиянием западничества. Он считал, что Пушкин по­истине народный поэт в «Евгении Онегине», но не в своих стихотвор­ных сказках, которые представляют собой сознательную попытку воссоздать стиль и содержание народной поэзии. О «Песне о купце Калашникове» Лермонтова Белинский писал, что, хотя это и произве­дение большого таланта, оно исчерпало все возможности такого рода поэзии, так что другие поэты поступят правильно, если не будут пы­таться подражать ему.

Если народные песни и баллады Белинский принимал с оговорка­ми, то несомненно, что к «псевдоромантическим подражаниям народ­ному стилю, отождествлявшим народность с внешними атрибутами народных традиций и предлагавшим литературе воспроизводить жизнь и язык самых отсталых слоев общества, он относился с особен­ной враждебностью². Народность, писал Белинский, не там, «где есть зипун, лапти, сивуха и кислая капуста»³. Что бы ни говорили славя­нофилы, настоящий народный русский характер представляет образо­ванная элита, а не простой народ. Он писал, что «если националь­ность составляет одно из высочайших достоинств поэтических произ­ведений, - то, без сомнения, истинно национальных произведений должно искать только между такими поэтическими созданиями, кото-

¹ Там же. Т. 5. С. 649.

Там же. Т. 5. С. 309.

К такому типу литературы подталкивало правительство: «народ» в русском языке означает одновременно и «нацию», и «народ», так что «народность» в триединой формуле «официальной народности» имела большое семантическое поле.

Белинский В.Г. Поли. собр. соч. Т. 7. С. 435.

Анджеп Валицкий. ИСТОРИЯ РУССКОЙ МЫСЛИ...

рых содержание взято из жизни сословия, создавшегося по реформе Петра Великого и усвоившего себе формы образованного быта»'.

В своем бескомпромиссном неприятии «зипуна и лаптей» Белин­ский представлял западничество в крайней форме, от которой иногда было не по себе даже его ближайшим друзьям. Герцен, например, считал некоторые утверждения Белинского опрометчивыми, отдаю­щими презрением к людям в зипуне и лаптях; он говорил Анненкову, что временами ему трудно защищать Белинского от нападок славяно­филов. Такие впечатления (их разделял и Грановский) отражали сложную психологию образованных прогрессивных дворян, которые боялись, как бы их ни заподозрили в чувстве собственного превос­ходства. Белинский благодаря своему плебейскому происхождению не страдал такого рода комплексами. Он знал, что презирает не про­стой народ, а невежество и отсталость, которые идеализировала госу­дарственная пропаганда «официальной народности». Когда во второй половине 1840-х годов начали появляться такие произведения, как «Антон-Горемыка» Григоровича и «Записки охотника» Тургенева, -книги, не идеализировавшие отсталость народа, а смотревшие на об­щественные условия русской деревни критическим взглядом, - Белин­ский горячо приветствовал их и защищал от псевдоаристократических читателей, жаловавшихся на «вторжение крестьян в литературу»².

Знаменитое «Письмо к Гоголю», написанное Белинским 15-го июля 1847 г. в Нижней Силезии под Зальцбрунном, - когда он был уже смертельно болен, - замечательно обобщает его концепцию национальной и всемирной миссии литературы. Белинский написал это письмо в ответ на «Избранные места из переписки с друзьями» Гоголя. В этой книге автор «Ревизора» и «Мертвых душ» отошел от прежних своих сочинений и взялся за оправдание православия и всей системы царизма. С точки зрения Белинского, это было предательство благородной миссии русского писателя - единственного в стране за­ступника от «мрака самодержавия, православия и псевдонародного стиля». Белинский реагировал бурно: «Проповедник кнута, апостол

Там же.

² Там же. Т. 10. С. 214.

Следует, однако, отметить, что крайне неприязненное отношение критика к литературным подражаниям «простонародности» привело его к отрицательному отношению к литературе, создаваемой на украинском («малорусском») языке, включая даже поэзию Тараса Шевченко. С точки зрения Белинского, «малорус­ское наречие» было лишь сугубо провинциальным диалектом, задерживающим жителей Украины в стадии «племенной непосредственности» и препятствующим превращению их в полноценных россиян. См.: Andrea Ruthenford, Vissarion Belinskii and the Ukrainian National Question // The Russian Review. Vol. 54, No. 4. October 1995. (Примечание автора, 2010).

ГЛАВА 8. Белинский и различные варианты западничества 157

невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист та­тарских нравов - что вы делаете! Взгляните себе под ноги - ведь вы стоите над бездною...»'

Это был не взрыв неконтролируемого гнева, а «фанатизм исти­ны» - попытка вернуть душу автора на прежний путь. Белинский еще надеялся, что Гоголь поймет свою ошибку и исправит дело созданием новых шедевров. Он пытался убедить Гоголя, что «Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, в просвещении, в гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и соре». Русский народ, продолжал Белин­ский, имеет много положительных свойств, и в этом, «может быть, огромность исторических судеб его в будущем». Но этот огромный потенциал не будет реализован, если не будут устранены условия, по­давляющие человеческое достоинство.

После смерти Белинского копии его письма к Гоголю нелегально распространялись по всей России, помогая пробуждать и поддержи­вать оппозиционные настроения. Полностью «Письмо к Гоголю» бы­ло разрешено напечатать только после 1905 г.

Полемика с Майковым

Характерной особенностью западничества Белинского было то, что он подчеркивал тесную взаимосвязь между эмансипацией инди­вида и появлением современных наций, освободившихся от ограни­чений «естественной непосредственности». Это с большой ясностью проявилось в гневной реакции Белинского на статью Валериана Май­кова (1823-1847) - талантливого литературного критика, который утверждал, что эмансипация отдельного человека означает прогрес­сивное исчезновение национальных особенностей.

Майков был одним из первых русских пред-позитивистов, не про­шедшим через стадию энтузиазма в отношении к диалектической фило­софии, - этот энтузиазм был типичным опытом поколения «лишних лю­дей». Майков прежде был членом кружка Петрашевского, но он больше верил в преимущества науки, чем в утопический социализм Фурье. В споре между «социалистами» и «экономистами» (т.е. представителями либеральной политэкономии) он склонялся на сторону последних. Май­ков называл Белинского «полуромантиком», не подготовленным к стро­гому логическому мышлению. В частности, он считал Белинского непо-

¹ Там же. Т. 10. С. 214.

2,

' См. ниже главу 9.

Анджей Валицкий. ИСТОРИЯ РУССКОЙ МЫСЛИ...

ГЛАВА 8. Белинский и различные варианты западничества 159

следовательным и алогичным в том, что касалось проблемы народности; сам же он был убежден в том, что идеал независимой личности, впитав­шей в себя универсальные ценности, несовместим с национальным свое­образием. «Существует только одна настоящая цивилизация, - писал Майков, - подобно тому как существует только одна истина и одно доб­ро; поэтому чем меньше характерных особенностей цивилизации данно­го народа, тем более он цивилизован»¹. «Народность» в этом смысле подразумевает подчинение отдельного человека социальному целому, характер которого определяют внешние факторы, тогда как расцвет лич­ности зависит от автономии индивида.

Внутренняя трудность, заключенная в такой точке зрения, состоит в том, чтобы объяснить, каким образом идеи великих людей - эман­сипированных индивидов - распространяются в широких массах и направляют их вперед к всеобщему идеалу прогресса. Майков пола­гал, что это движение идей - дело образованного меньшинства, кото­рое представляет активную, прогрессивную часть народа. Участникам великой идеологической дискуссии 1840-х гг., надо полагать, не со­ставляло большого труда отождествить активное меньшинство, о ко­тором писал Майков, с вестернизированным «обществом», возник­шим после петровских реформ, тогда как пассивное большинство -с основной массой «народа», идеализированной славянофилами. По­этому закономерность, указанная Майковым, была, по сути дела, уни­версализацией западнического воззрения на роль этого «общества» в русской истории (этот взгляд раздел и Белинский). Не владея, одна­ко, диалектическим пониманием этого процесса, какое имел Белин­ский, Майков выдвигал это в качестве общезначимого закона и отож­дествлял преодоление непосредственного народного партикуляризма с элиминированием народности как таковой.

Взгляды Майкова нашли свое выражение в большой статье о поэ­зии В.В. Кольцова - по сути, скрытой полемике с Белинским. Реакция последнего была стремительной и резкой. В статье «Взгляд на рус­скую литературу 1846 года» Белинский ясно давал понять, что совер­шенно не согласен с «гуманическими космополитами»: «...народ­ности, - писал Белинский, - суть личности человечества. Без нацио­нальностей человечество было бы мертвым логическим абстрактом, словом без содержания, звуком без значения. В отношении к этому вопросу я скорее готов перейти на сторону славянофилов, нежели оставаться на стороне гуманистических космополитов, потому что если первые и ошибаются, то как люди, как живые существа, а вторые и истину-то говорят, как какое-то издание такой-то логики...»².

Декларация Белинского встревожила некоторых его друзей, заподо­зривших его в том, что он подпал под славянофильские влияния. На са­мом деле в споре с Майковым Белинский только отстаивал взгляды, ко­торые он сформулировал еще в начале сороковых годов (в статьях о народной поэзии): уже тогда он ясно дал понять, что в равной мере про­тивостоит как националистам, которые выступают за форму без содержа­ния, так и «сторонникам недифференцированной всеобщности», которые хотят оторвать всемирность содержания от его национальной формы:

Меньшинство всегда выражает собой большинство, в хорошем или дурном смысле. <...> Что же касается до великих людей, - они по пре­имуществу дети своей страны. Великий человек всегда национален как его народ, ибо он потому и велик, что представляет собою свой народ. Борьба гения с народом не есть борьба человеческого с национальным, а просто-напросто нового со старым, идеи с эмпиризмом, разума с предрассудками. Масса всегда живет привычкою и разумным, истин­ным и полезным считает только то, к чему привыкла. Она защищает с остервенением то старое, против которого веком или менее <назад> с остервенением же боролась она как против нового. Противодействие массы гению необходимо: это с ее стороны экзамен гению.

Анализ этой аргументации позволяет утверждать, что Белинский и Майков согласны друг с другом, по крайней мере, по одному жизнен­но важному вопросу, который разделял западников и славянофилов: оба они считают массы консервативной силой и верят, что прогресс осуществляется благодаря ярким личностям. У Белинского, правда, по этому вопросу иногда возникали сомнения, однако западническую позицию он не оставлял никогда. В последний год жизни (после смер­ти Майкова), когда конфликт со славянофилами достиг своего преде­ла (в связи со статьей Самарина «О мнениях Современника, историче­ских и литературных»)², он решительно отверг «мистическую веру в народ» - ее придерживались славянофилы, так же как Герцен и Баку­нин, - и заново выразил свое убеждение, что двигателем прогресса являются выдающиеся личности и образованная элита общества.

Дискуссия о капитализме

Западники подчеркивали положительную роль влияний Запада в условиях модернизации России и желали, чтобы этот процесс продол­жался. Это не значит, однако, что они автоматически принимали капита-

¹ Майков В.Н. Критические опыты. СПб., 1891. С. 389. Белинский В.Г. Поли. собр. соч. Т. 10. С. 29.

'Там же. С. 31. ^!См. ниже. С. 169.

Анджей Валицкий. ИСТОРИЯ РУССКОЙ МЫСЛИ...

ГЛАВА 8. Белинский и различные варианты западничества

листическую систему, очевидные недостатки которой уже широко об­суждались и критиковались в прогрессивных кругах Западной Европы. Мировоззрение самого Белинского лучше всего охарактеризовать как сочетание веры в буржуазную демократию и неприязнь к самой буржуа­зии наряду со смутным, неопределенным доверием к «идее социализма». В этом сочетании не было ничего странного: всякий искренний демократ в какой-нибудь отсталой части Европы, который следил за развитием событий в более продвинутых странах, нашел бы для себя затруднитель­ным быть апологетом буржуазии и не мог, так или иначе, не симпатизи­ровать настроениям и надеждам угнетенных масс.

Белинский выразил свои симпатии в интересной статье о романе Э. Сю Mysteres de Paris (1844)'. Его идеологическая позиция, однако, осложнялась тем обстоятельством, что в России критика буржуазии и вера в простой народ были прерогативой славянофилов и постольку подрывали доверие к перестройке общества на европейских началах и казались несовместимыми с западничеством.

Проблема капитализма приобрела для Белинского конкретное значе­ние, когда в начале 1847 г. он отправился на лечение за границу. Из Зальцбрунна в Нижней Силезии он писал Боткину, что впервые понима­ет теперь «ужасное значение слов павперизм и пролетариат». Одновре­менно он все более критически относился к односторонней оценке бур­жуазии со стороны французских социалистов-утопистов, особенно Луи Блана, чью книгу «История Французской революции» он начал читать. «Буржуазия у него еще до сотворения мира является врагом человече­ства и конспирирует против его благосостояния, тогда как по его же кни­ге выходит, что без нее не было бы той революции, которою он так вос­хищается, и что ее успехи - ее законное приобретение».

Когда Белинский в июле 1847 г. приехал в Париж, горячие споры о роли буржуазии, бушевавшие среди его русских друзей, уже до­стигли своей высшей точки. Герцен и Бакунин были всецело против буржуазии и полагали, что будущее России зависит от крестьян и ин­теллигенции, которых они считали бесклассовыми; им возражали Са­зонов и Анненков. Позиция Герцена, сформулированная им в «Пись­мах из Aveneu Marygny» (опубликованных журналом «Современ­ник»), вызвала немалое удивление в среде западников Москвы и Петербурга. Самым решительным оппонентом Герцена был Василий

В ней он писал: «Народ - дитя; но это дитя растет и обещает сделаться мужем, полным сил и разума. Горе научило его уму-разуму и показало ему конституционную мишуру в ее истинном виде. <...> Он еще слаб, но он один хранит в себе огонь национальной жизни и свежий энтузиазм убеждения, погасший в слоях "образованного общества"». — Белинский В.Г. Поли. собр. соч. Т. 8. С. 173.

² Там же. Т. 12. С. 385.

 

Боткин (1811-1869), который сам был сыном купца. В 1840-е гг. Бот­кин, который до этого был членом кружка Станкевича, разработал собственную «практическую философию», заменив в ней гегелевский Weltgeisl «железным законом» буржуазной политической экономии. «Дело не в том только, чтобы нападать на то, что есть, - писал он в 1846 г., - а отыскать, почему это есть, словом, отыскать законы, дей­ствующие в мире промышленном»'. Применяя это основоположение к России, Боткин пришел к однозначному выводу: «Дай нам Бог нашу собственную буржуазию!»

Непосредственная реакция Белинского на общественные условия в буржуазной Франции была не лишена сходства с позицией Герцена. Од­нако, вернувшись в Россию, он еще успел пересмотреть свое односторон­нее осуждение. Теперь он подчеркивал историческое значение буржуазии и проводил отчетливое различие между «огромными капиталиста­ми, управляющими так блистательно судьбами современной Франции», и остальной частью среднего класса. Промышленность, признал он, не только источник всяческого зла, но также источник общественного про­цветания. Еще позднее, перед самой смертью, он писал Анненкову:

Вся будущность Франции в руках буржуазии, всякий прогресс за­висит от нее одной, и народ тут может по временам играть пассив­но-вспомогательную роль. Когда я при моем верующем друге (Баку­нин. - А.В.) сказал, что для России нужен новый Петр Великий, он напал на мою мысль, как на ересь, говоря, что сам народ должен все для себя сделать. Что за наивная, аркадская мысль! <..,> Мой веру­ющий друг доказывал мне еще, что избави-де бог Россию от буржуа­зии. А теперь ясно видно, что внутренний процесс гражданского раз­вития в России начнется не прежде, как с той минуты, когда рус­ское дворянство превратится в буржуазию. Польша лучше всего доказала, как крепко государство, лишенное буржуазии с правами².

Тем не менее, сходство между взглядами Белинского и взглядами Боткина или Анненкова было только поверхностным. Белинский примирился с буржуазией потому, что в его глазах она представляла собой своеобразную историческую необходимость; он принимал буржуазию не в силу непосредственной симпатии, но из желания из­бежать обвинения в донкихотском субъективизме. Показательно, что он поддерживал Герцена и Бакунина в Париже, но изменил свое мне­ние по возвращении на родину, вновь оказавшись лицом к лицу с мрачной действительностью царской России. Белинский пришел к твердому убеждению, что социализм в России останется далекой меч-

¹ П.В.Анненков и его друзья. СПб., 1892. С. 525.

² Там же. С. 467-468.

6 Зак. 2663

Анджей Валицкий. ИСТОРИЯ РУССКОЙ МЫСЛИ...

той до тех пор, пока страна не пройдет через множество неотложных реформ, давно осуществленных в Западной Европе. Из-за отсталости России народные массы в ней это в основном инертное крестьянство, которое продолжают держать в патриархальном подчинении; среди этих масс трудно заметить ростки пролетариата, зачатки той силы, которая способна построить общественную систему, превосходящую капита­лизм. Белинский ясно понимал основные противоречия капитализма и его переходный характер, но он понимал и превосходство капитализма как социальной системы над полуфеодальной Россией Николая I. Это его трезвое понимание - так же как последовательность в желании увидеть проведение буржуазно-демократических реформ в России в качестве завершения процесса модернизации - положительная сторона западни­чества Белинского. Это подчеркивал Плеханов, когда писал, что Белин­ский обладал «интуицией социологического гения» и глубоким понима­нием принципов общественного развития.

ЛИБЕРАЛЬНЫЕ ЗАПАДНИКИ

Используя политические категории, можно назвать западничество Белинского демократическим, а западничество Анненкова и Боткина либеральным. В сороковые годы это различие еще не было очевид­ным. Окончательный раскол между этими двумя разновидностями западничества произойдет только в шестидесятые годы, когда ради­кальные демократы (последователи традиции Белинского) будут представлять интересы народа, в то время как либералы будут под­держивать ограниченные реформы, оставлявшие в неизменности при­вилегированное положение дворянства. При жизни Белинского демо­краты и либералы отличались в основном своим отношением к рели­гии (либералы отвергали атеизм Герцена и Белинского), оценками Французской революции (симпатии Белинского были на стороне яко­бинцев, которых Грановский, наоборот, осуждал) и в отношении к искусству (либералы поддерживали «искусство для искусства», демо­краты же во главе с Белинским требовали активного участия искус­ства в общественной жизни). Эти различия иногда приводили к сер­дитым и мучительным ссорам, но не подрывали чувства общности политических целей.

Тимофей Грановский

Одним из значительных представителей либерального западниче­ства 1840-х годов был Тимофей Грановский (1813-1855), бывший участник кружка Станкевича и профессор европейской истории в Московском университете.

ГЛАВА 8. Белинский и различные варианты западничества

Влияние Грановского происходило не столько от его сочинений, сколько от непосредственного контакта с аудиторией; его самый зна­чительный вклад в дело западничества - курс публичных лекций о средних веках, читавшийся им в 1842 г. в Московском университете и пользовавшийся огромной популярностью. «Грановский, - писал Герцен, - сделал из аудитории гостиную, место свидания, встречи beau mond'a». Окончание первого курса лекций было встречено сти­хийно возникшей овацией; дамы и «молодые люди с раскрасневши­мися щеками» плакали; «другие бросились к кафедре, жали ему руки, требовали его портрета».

Лекции Грановского были подчеркнуто антиславянофильскими по своему содержанию. Это не осталось незамеченным славянофилами и апологетами «официальной народности», которые поспешили проти­вопоставить влиянию Грановского курс публичных лекций о древне­русской литературе, читавшийся Шевыревым.

В своей полемике со славянофилами Грановский, подобно Белин­скому, главное внимание уделяет критике славянофильской идеализа­ции простого народа. «Большая партия, - писал он, - выставила на своем знамени образец народных традиций в наше время, провозгла­шая его выражение за безошибочный человеческий разум». По мысли Грановского, это направление, вдохновленное немецкими романтика­ми, враждебно всякому прогрессу в науке и общественных отношени­ях. «Массы» он уподоблял «природе или скандинавскому богу Тору», а цель истории видел в индивиде с его постулатами.

Акцент на автономной личности и на освобождении от «непосред­ственных ограничений», бесспорно, выражает квинтэссенцию запад­нической философии истории, как ее развивали Белинский и Герцен. Другой либеральный западник подхватил этот тезис и применил его к русской истории. Им был друг и ученик Грановского, молодой мос­ковский историк Константин Кавелин (1818-1885).

Константин Кавелин

Статья Кавелина под названием «Взгляд на юридический быт древней России» была напечатана вместе с «Обозрением русской ли­тературы 1846 года» Белинского в первом выпуске «Современника» за 1847 г. и вполне заслужила свою известность в качестве настояще­го манифеста «западной партии». Статья произвела большое впечат­ление на самого Белинского, и он даже назвал ее первым философ­ским истолкованием русской истории, недооценивая свои собствен­ные заслуги в этом отношении.

¹ Герцен. А.И. Былое и думы. Л.: ГИХЛ, 1946. С. 280.

² Грановский Т.Н. Сочинения. М., 1900. С. 455.

Анджеи Валицкий. ИСТОРИЯ РУССКОЙ МЫСЛИ...

В своей статье Кавелин проводит ту мысль, что исторический про­цесс в России состоит в постепенной замене общинных отношений, ос­нованных на родстве и обычае, системой, основанной на политическом и юридическом праве, и соответственно - в постепенном освобождении индивида от традиционных патриархальных зависимостей. Этот про­цесс включает разложение физической народности, зависимой от внеш­них и неизменных форм, и постепенное возникновение духовной народности - народности как специфически нравственного атрибута национального бытия, а не просто внешних физических особенностей. Петровские реформы - высшая точка этого процесса. «Не ранее восем­надцатого столетия, - заявляет Кавелин возмущенным славянофилам, -Россия начала жить в духовном и нравственном отношении», и в лице Петра Великого она получила «принцип личности в русской истории»¹.

В ответ на статьи Кавелина и Белинского, опубликованные в одном и том же номере «Современника», Юрий Самарин напечатал резко поле­мическую рецензию в славянофильском «Москвитянине» под названием «О мнениях Современника исторических и литературных». В этой своей статье Самарин обвинил Кавелина в отождествлении личности с запад­ноевропейским индивидуализмом, в том, что он не проводит различие между крестьянской общиной и родовым бытом, а также в преувеличе­нии положительной роли централизованного государства. Особенно возмутила Самарина попытка Кавелина реабилитировать Ивана Грозно­го, представив его жестокую борьбу с боярами в качестве последова­тельно проводившихся мероприятий с целью заменить наследственные привилегии личными достоинствами. Смысл русской истории, утвер­ждал Самарин, заключается не в развитии принципа личности, а в сохра­нении начала христианской общины, которое начинает привлекать вни­мание Запада. В доказательство этого Самарин обратил внимание своих читателей на тот интерес к славянскому миру, который вызвали в то время парижские лекции Адама Мицкевича, «на красноречивый голос» которого «взоры многих, в том числе Жорж Занда, обратились к Славян­скому миру, который понят ими как мир общины, и обратились не с од­ним любопытством, а с каким-то участием и ожиданием»².

Анализ взглядов Кавелина и Белинского на русскую историю по­казывает, что между ними нет существенного различия: оба считали, что исторический процесс в России состоит, по сути дела, в эманси­пации индивида посредством рационализации общественных отно­шений; оба утверждали, что развитие народов ведет от стадии есте­ственной непосредственности к стадии полностью современной «ду­ховной» национальности. Однако Кавелин особое значение придавал

ГЛАВА 8. Белинский и различные варианты западничества 165

той роли, которую играют в этом процессе правовые и государствен­ные органы: возникновение централизованного Московского государ­ства, полагал он, - решающий момент в процессе рационализации общественных отношений в России, а значит, и в деле освобождения личности от традиционализма. Это воззрение, возникшее из интер­претации московского самодержавия в категориях гегелевского раци­онального государства, позднее станет базисным тезисом «государ­ственной» школы в русской историографии. Эта школа, одним из представителей которой был выдающийся историк С.М. Соловьев, утверждала, что в России государство всегда было главной организу­ющей силой общества и основным проводником прогресса, и прихо­дила к выводу, что в и будущем государство должно нести ответ­ственность за характер и проведение реформ.

Борис Чичерин

Ведущим теоретиком «государственной» школы был Борис Чиче­рин (1828-1904) - философ, историк, юрист, идеолог дворянского ли­берализма правого крыла во второй половине девятнадцатого столе­тия. Чичерин - ученик Грановского и Кавелина, гегельянец, во мно­гих отношениях связанный с гегелевским периодом сороковых годов (хотя зрелый период его деятельности приходится на последующие десятилетия). Философское творчество Чичерина будет рассматри­ваться в другой главе; здесь нас только интересует в общем виде его позиция как западника¹.

Западничество Чичерина заключалось в слиянии гегелевского культа могучего государства и правового порядка с экономическим либерализмом школы Сэя и Бастиата. Такая позиция позволяла Чиче­рину отстаивать историческую роль русского самодержавия (которое он, подобно Кавелину, понимал в духе гегелевской концепции госу­дарства) и в то же время высказываться в пользу капитализма и граж­данских прав. Согласно Чичерину, слабость государственного аппара­та и необходимость защиты и объединения русских земель объясняют тот факт, что в шестнадцатом и семнадцатом столетиях Московское государство было вынуждено лишить своих людей всех гарантий личной свободы. После консолидации политической власти этот про­цесс перешел в свою противоположность, начиная с освобождения дворянства («Манифест о вольности дворянской» 1762 года), и он неизбежно должен привести к освобождению крестьян и передаче

 

Кавелин К.Д. Собр. соч. СПб., 1897. Т. 1. С. 58. ^: Самарин Ю. Сочинения. М, 1877. Т. 1. С. 39.

' Стимулирующий анализ западничества Чичерина содержится в кн.: Leonard В. Shapiro. Rationalism and Nationalism in Russian Nineteenth-Century Political Thought. New Haven, Conn., 1967.

Анджей Валицкии. ИСТОРИЯ РУССКОЙ МЫСЛИ...

гражданских прав более широким слоям населения. Тем самым Чиче­рин устанавливает историческую закономерность и необходимость либеральных реформ, но в то же время делает оговорку, что реформы эти должны быть постепенными и проводить их должно законное правительство страны, поскольку успех реформ - а по существу и са­мо их проведение - зависит от стабильности и силы государства.

Вослед Гегелю Чичерин проводит четкую границу между государ­ством и обществом, но при этом пытается истолковать все обще­ственные связи как договорные. Его теория о происхождении дере­венской общины получила широкое признание: современная русская община, утверждал он, не имеет ничего общего с первобытной общи­ной, основанной на патриархальном родстве; она возникла в шестна­дцатом веке не как «органическое» порождение простого народа, но как искусственный продукт централизованного государства, которое хотело упорядочить и увеличить поборы со своего населения, заста­вив деревенских жителей взять на себя коллективную ответствен­ность за все виды налогов и трудовых обязанностей¹.

В 1856 году эта аргументация, вызывавшая возмущение славяно­филов, породила длительную полемику между славянофильской «Русской беседой» и либеральным «Русским вестником». Этот спор имел актуальное значение, поскольку суть полемики сводилась к во­просу, сохранится ли деревенская община или она будет отменена вместе с институтом крепостного права и барщиной. Чичерин, разу­меется, был решительным противником общины: он был убежден -и повторял это до конца своей жизни, - что в качестве общественной формы, препятствующей нормальному функционированию экономи­ческих законов и исключающей крестьянство из общегосударствен­ной юрисдикции, крестьянская община - самое большое препятствие в деле последовательной вестернизации России.

Как политик Чичерин враждовал не столько со славянофилами -с ними у него было много общего по практическим вопросам, -сколько с демократической оппозицией, в особенности с революци­онным движением. Его идейный путь - хороший пример эволюции русского дворянско-помещичьего либерализма. Грановский и моло­дой Кавелин по своим убеждениям были близки Белинскому, но, хотя Чичерин и был их учеником, традиция Белинского была чужда ему, и он активно противостоял ее продолжателям.

Это воззрение было неверным, но оно привлекло внимание к тому обстоя­тельству, что общинное самоуправление было очень полезным учреждением: оно позволяло центральной власти осуществлять контроль над деревнями. Поэтому в 1860-е гг. Кавелин (в отличие от Чичерина) выступал за сохранение общины. Община, утверждал он, замедляет развитие сельского хозяйства, но в то же время она служит талисманом, охраняющим крестьян от общественных переворотов.

 

ГЛАВА 9

ПЕТРАШЕВЦЫ

^ -^ декабря 1849 г. жители Санкт-Петербурга были свидетеля- J /ми довольно странного зрелища: политзаключенные числом £j JmJ двадцать один человек были выведены из Петропавловской крепости на Семеновский плац и выстроены в ряд перед эшафотом в черной драпировке. Чиновник зачитал смертные приговоры, священ­ник призвал заключенных к покаянию, и солдаты одели каждого при­говоренного в белый балахон, традиционно ассоциировавшийся со смертной казнью. Первых трех приговоренных привязали к столбам, их лица закрыли, барабаны начали выбивать дробь, и прозвучала ко­манда солдатам прицелиться. Но тут, в самый последний момент, по­явился императорский адъютант с отменой приговора. Смертные при­говоры были заменены тяжелыми исправительными работами в Си­бири, тюрьмой или ссылкой. Затем приговоренных поставили на эшафоте на колени, и палачи в цветных робах начали символический обряд гражданской казни - сломали шпаги над обнаженными голова­ми. Главный осужденный был тут же закован в колодки и в закрытой карете отправлен в Сибирь.

Таков был метод, избранный Николаем I для того, чтобы разде­латься с тайными кружками, проявлявшими активность в Санкт-Петербурге в 1845-1849 гг. Основной кружок, от которого отпочкова­лось большинство других, был основан и возглавлялся Михаилом Буташевичем-Петрашевским (1821-1866). Именно его публично за­ковали в колодки на Семеновском плацу; два других, кого взяла на прицел расстрельная команда, были офицеры Н.П. Григорьев и Н.А. Момбелли: им Николай I не мог простить, что они